Путь к алтарю

      Машунька была немного удивлена силами, которые до сих пор оставались у Глаши, однако уже вскоре поняла, что домой дочь дошла на эмоциональном возмущении и желании высказать ей свое недовольство, а на самом деле все гораздо хуже. Лежащая на кровати и постоянно плачущая дочь заставляла сожалеть о своем, как сейчас казалось, неправильном решении, и договариваться, по мнению Машуньки, стоило об освобождении за деньги: заключенная — птица не того полета, чтобы ее искали, или убеждать суд позволить отбыть арест дома.       «Да они бы не позволили, — постоянно думала женщина. — Варнецкий бы точно был против… Он же тогда прямо говорил, что даже если я перегну палку, никто не посмеет сказать мне слова против… И эти пять месяцев… Если он посчитал нужным переквалифицировать статью, то мог бы и три дать… А так раз — и практически по верхней границе провел… Он бы ни за что не согласился, чтобы Глаша отбывала свой арест дома…»       — Глашенька, — обратилась Машунька. — Тебе настолько плохо? Может, врача позвать?       — А зачем врача? — сквозь слезы спросила Глаша. — Ты же сама все затеяла! Я всего лишь подтвердила, что якобы не дворянка…       — Глашенька, — продолжила женщина. — Тратить пять месяцев жизни на то, чтобы чистить канавы и быть вместе со всяким сбродом… А нужно ли это?       Глаша промолчала, а потом снова разрыдалась.       — Сильно плохо? — спросила Машунька.       — Помираю, — мрачно выругалась Глаша.       Не поняв, что дочь сказала это просто для того, чтобы она отстала, Машунька пошла за врачом.       Врач пощупал пульс Глаши, осмотрел девушку и спросил:       — И кто это так постарался?       — Полиция по приговору суда, — чуть приврала Машунька.       — Жить будет, — пошутил врач. — Пусть капельки от нервов пьет.       Едва врач ушел, девушка сказала:       — Еще один нашелся… Пульс и капельки от нервов…       — Глаша, я же тебя на работу завтра не гоню, — ответила Машунька. — Посидишь дома, отлежишься. Ты только выводы сделай правильные, а не такие, что Филатов во всем опять виноват! Все, забудь его, он для тебя пустое место.       — Хорошо, — отмахнулась Глаша.       На следующий день Глаше стало гораздо лучше, и, недолго думая, она пошла к начальнице гимназии.       — Мадам, — начала Глаша. — От всей души благодарю вас за то, что защищали на суде. Но все-таки я очень прошу вас вернуть меня на учебу. Выводы сделаны, ошибки больше не повторятся.       Зоя задумалась, а потом сказала:       — Я уже столько раз вас прощала… Верно, уже довольно милосердия. Сперва докажите своим поведением, что ваши ошибки больше не повторятся. Обвинительный приговор, Аглая, это не шутки. И находиться вы сейчас должны были не здесь, а за решеткой.       Глаша усилием воли заставила себя не пререкаться с начальницей и вышла в коридор.       — Зойка, может, зря? — спросила Ася.       — Пусть ее сначала хотя бы три недели не арестовывают, тогда подумаю, — ответила Зоя. — Мне Геллер уже высказывала, как-то тоже поднадоело.       — Геллер — инспектриса, а ты — начальница, — уточнила Ася. — Делаешь то, что считаешь нужным, а к советам других прислушиваться не обязана.       — Хорошо, Агнесса, я именно так и сделаю — не буду прислушиваться к вашему совету, — сказала Зоя.       Перед глазами Зои пронеслось недавнее прошлое.       Эльвира Марковна взяла в руки личное дело Глаши.       — Вот ты отчисляешь ее за дерзость классной даме, учителю, начальнице, — сказала женщина. — И на этом история должна была закончиться. Нет, вот бумага из полиции про катание на лошади. Вот бумага из жандармерии за оскорбление жандармерии. Вот бумага из полиции о покушении на двойное убийство. Но и этого тебе недостаточно, вот сперва бумага из полиции об оскорблении, а потом бумага из суда об обвинительном приговоре. И только после этого приказ об отчислении. Я понимаю, Зоя, тебе в свое время показали, что надо прощать других, много раз прощали. Но не за такое же…       — Матушка, я против того, чтобы за каждую мелочь делать девочек виноватыми, как это принято в министерских гимназиях, — ответила Зоя.       — Это, Зоенька, не мелочи, — произнесла Эльвира Марковна. — То, что ты не отчислила гимназистку после лошади, вполне понятно и правильно. За оскорбление жандармерии — здесь тоже можно с некоторым трудом понять. Но после покушения на двойное убийство можно было и отчислить. Необязательно с волчьим билетом.       — Матушка, мадемуазель уже отчислена, — сказала Зоя.       — Надолго ли? — вздохнула Эльвира Марковна.       — Думаю, что до лета, — ответила Зоя. — Во всяком случае, я матери так и сказала.       — А потом примешь в класс, где учится Варнецкая, полиция приедет на убийство во время драки, а гимназию закроют как рассадник преступности, — не выдержала Эльвира Марковна.       — Матушка, вот вы же сами меня заставляете принимать Аглаю на учебу уже вскоре, — сказала Зоя. — Чтобы она пропустила не слишком много.       — Пусть идет полы мыть в лавку, — ответила женщина. — Другое ей с учетом образа жизни не светит.       — Жалко бедную девочку, — вздохнула Зоя.       — Когда так называемая бедная девочка взорвала твой кабинет, ты иначе говорила, Зоя, — произнесла Эльвира Марковна.       — И все равно жалко, — повторила Зоя.       Глаша вернулась домой в слезах.       — А на этот раз что произошло? — обеспокоенно спросила Машунька.       — Начальница не хочет брать обратно на учебу, — всхлипывая, ответила Глаша.       — Может, на следующий год возьмет, — сказала Машунька, обрадовавшись, что дело всего лишь в учебе. — Будешь себя пристойно вести, вот и простит.       — Стыдно перед ней, — вздохнула Глаша. — Защищала на суде, не бросила…       — Пока что, Глаша, приходи в себя, а потом я тебе поищу какую-нибудь не самую худшую работу, — ответила Машунька.       Прошла неделя. Зоя возвращалась домой из гимназии и увидела, что к ней подходит кто-то, кого она уже видела несколько раз. Присмотревшись, молодая женщина узнала прокурора.       — Зоя Михайловна, неожиданная встреча, — произнес он. — Узнали меня?       — Да, Александр Васильевич, — подтвердила Зоя. — Узнала.       — Увидел вас и вспомнил, — сказал мужчина. — Как у вас успехи с той самой девицей, которую судили? Удалось помочь?       — Бедная девочка, несчастное дитя сейчас больна, — ответила Зоя.       — В чем дело? — удивился Александр Васильевич. — Что произошло?       — Я воспользовалась вашим советом внимательно прочитать Уложение и мы с моей доверительницей приняли решение соврать о том, что Аглая непривилегированного сословия. Сорок розог и болезнь на нервной почве.       — Зоя Михайловна, я не это имел в виду! — Александр Васильевич был донельзя изумлен. — Чем вам не угодила другая статья? Домашний арест. Я же даже сказал, что главное, чтобы мать была не против.       — Пять месяцев домашнего ареста за содеянное… — Зоя вздохнула. — Это слишком много. Я до сих пор стою на том, что за излишне грубые высказывания мою подзащитную должна была отодрать дома мать и все.       — Зоя Михайловна, опустим мнения на тему девицы, — произнес мужчина. — Я, к примеру, считаю, что ее должны были сослать за покушение на двойное убийство, тогда бы и этого случая не было, но дело-то не в этом!       — А если говорить откровенно, не как прокурор, — начала Зоя. — Вы считаете, что этот процесс был оправдан?       — Я солидарен с вами, этот досадный инцидент можно было решить дома, — ответил Александр Васильевич. — Но раз дело дошло до суда и тюрьмы — вот кто бы проверил, дома ли находится осужденная или решила по подворью прогуляться? Да, по гостям уже не придется расхаживать, об учебе тоже придется на время забыть. Но это не тюрьма.       — Моя доверительница вполне обоснованно сомневалась в том, что ее дочери такое дозволят, — произнесла Зоя.       — Да, вы правы, — согласился мужчина. — С учетом прошлого вопроса, с которым разбиралось следствие, могли и на принцип пойти. Раз тюрьма — вот и отбывай наказание.       У Зои в голове пронесся караван воспоминаний: вот Машунька приходит к ней уже после возвращения Глаши домой, рассказывает, как было плохо дочери, как она не сомневалась в том, что домашний арест не позволят, вот уже она, Зоя, сидит в тюрьме и видит кашу с салом, на которую мерзко даже смотреть…       — Зоя Михайловна, у вас есть жених? — прервал размышления собеседницы Александр Васильевич.       — Вы же знаете, где мой муж, — вздохнула Зоя.       — Соболезную, — ответил Александр Васильевич.       Зоя снова вздохнула и сказала:       — Милый Володечка навечно в моем сердце. Но, как видите, — молодая женщина показала правую руку, — на пальце нет ничего. Только на этом.       Зоя протянула собеседнику левую руку и показала взглядом на безымянный палец с кольцом:       — А жених меня бросил. За несоответствие облику возможной жены дипломата. Что же, может, это и к лучшему. Второй раз входить в одну и ту же реку, становиться женой дипломата — а нужно ли это?       — Да, никогда не узнать, что к лучшему, а чего лучше бы не было, — ответил Александр Васильевич. — Что же, Зоя Михайловна, рад был встрече. Честь имею.       Зоя кивнула на прощание и подумала:       «Что же, спасибо тебе, добрый человек, что подсказал тогда, как помочь Глашке. Может, это и лучше, нежели в тюрьму попасть…»