Путь к алтарю

      Глаша вернулась домой расстроенная. Девушка молча положила на тумбочку булку решетного хлеба, которую хозяин лавки ей обычно давал, если оставались излишки, и в очередной раз сказала:       — А ситный себе забирает.       — Глаша, так он тебя и решетным не обязан угощать, — ответила Машунька. Подобная традиция жалоб дочери не раздражала, однако женщина просто не могла понять, в чем смысл каждый вечер говорить одно и то же.       Глаша разделась, прошла в комнату и вздохнула:       — Мама, а ты-то за что меня так наказываешь? Дворянку Глашу сперва опозорили в тюрьме, потом мать пошла и опозорила перед приличными людьми…       — Сколько всего ты успела сделать — это не худшее из того, что произошло, — произнесла Машунька.       Однако по внешнему виду дочери было видно, что произошло что-то еще. Не желая лезть в душу, женщина добавила:       — Нюрка скоро оклемается после родов, вернется в лавку — и будешь дома сидеть.       — А еще ты меня перед Филатовым унизила… — продолжила Глаша.       — Что произошло? — испугалась Машунька.       — Черти принесли его в лавку, — вздохнула Глаша.       Выслушав дочь, Машунька произнесла:       — И молодец, что ничего не сказала лишнего.       — И сколько еще Нюрка будет валяться дома после родов? — сама себя спросила Глаша.       — Если жизнь хорошо сложится, Глаша, ты после родов будешь дома всю жизнь сидеть, — ответила Машунька. — Если не очень хорошо, то хотя бы месяц-другой сможешь отдохнуть. А Нюрке даже месяц валяться не придется…       Глаша промолчала. Девушка задумчиво пошла на кухню и вдруг воскликнула:       — Филатов!       Машунька подбежала к окну и увидела нежданного гостя.       — С кухни не выходи, — на всякий случай сказала женщина и пошла в сени.       В дверь постучали.       — Кто? — спросила Машунька.       — Открывай, — ответил Филатов.       Подумав, женщина открыла дверь.       — Что надо? — поинтересовалась Машунька.       — Да вот пришел на пару слов, — начал Филатов. — Мне на тебя исковое заявление подать?       — И за что же? — уточнила Машунька.       — За оскорбление дворянской чести, — сказал Филатов. — Личной, да и семейной. Хотя что я говорю и кому? Это у тебя в крови. Всю жандармерию перебрала, а может, и не только. Не подумала, что не одну себя позоришь, но и родителей. От дворянской чести одно название осталось! А теперь и дочь тому же учишь! Нет, чтобы принять приговор суда и подчиниться ему — нет, это не для тебя! Неприкосновенность тела — это тоже, дураки какую-то ерунду придумали! Сама об этом забыла и дочери примерно подобное внушаешь! И для чего было выбивать с позором дворянское сословие дочери, чтобы потом не принимать тюремное наказание как есть, а врать, юлить и выбирать позор вместо тюрьмы? Так вы не только вдвоем опозорились, вы еще и меня опозорили! Моя дворянская честь попрана, моей матери и сестры, покойного отца!       — Если я тебя сейчас отправлю туда, куда уже Глаша отправила, мне за это ничего не будет, — произнесла Машунька. — Потому что место непубличное. Поэтому иди уже отсюда домой, к матери и сестре.       — У тебя от чести осталось одно название, о чем можно говорить с этой женщиной? — спросил Филатов. — Как больная? Вижу, уже работает вовсю, значит, не умирает. Да, в лавке ей и место, сразу видно. Жаль, что не плетей выписали, может, хоть прочувствовала бы в полной мере свою вину…       — Иди уже, — сказала Машунька. — Пришел тут оскорблять меня с Глашей!       — Вас не оскорбишь, хоть что правдой будет, — ответил Филатов и вышел.       Машунька пришла к Глаше.       — Оскорбился, — одним словом произнесла женщина.       — Я слышала, — ответила Глаша. — А ты еще возмущалась, что я его ненавижу. Не переживай, как ты сама говоришь, на дураков нельзя обижаться, они и без того ущербные.       — И все равно, Глашенька, больше не связывайся, — сказала Машунька. — Плюнь на него и забудь.       — Хорошо, — вздохнула Глаша.