A is for Accident.

Порой приходится задумываться о причинах и следствиях тех или иных поступков людей в разы чаще, чем это делал бы любой другой человек. К несчастью, раздражительность Пуччи давала о себе знать. Простые числа были не кстати. Числа, что должны были успокаивать его беспокойный разум своей неделимостью, подобно Господу Богу, были здесь лишними. Многие вещи были не кстати, если быть до конца откровенным. Он прибывал в больнице, в окружении троих абсолютных детей, унаследовавших от своего отца не так много хороших вещей. И всё же, это не значило того, что они были бесполезны. Они были связаны судьбой и их предназначение заключалось в том, чтобы помочь ему на пути к величию, к исполнению их с Дио плана, к небесам. Однако Пуччи бы солгал, сказав, что ему было совсем не трудно настроить их на нужный лад. Он ненавидел объяснять простые вещи. И ещё больше он ненавидел ситуации, в которых отнюдь не всё было под его контролем. Самым худшим был Донателло. Дикий и необузданный, всё ещё относящийся к близкому другу своего отца с невероятным сомнением. Он не доверял Пуччи. Это было ясно видно, его манера держаться напоминала упрямого и донельзя капризного ребёнка, однако Энрико был терпелив и он был готов мириться с большинством отвратительных и раздражающих вещей, что крылись в Донателло Версаче, ведь он знал, в нём есть потенциал. И всё ж, его эгоцентричность, его гнев, его ребячество, все это Пуччи не был готов просто стерпеть, совсем нет, он время от времени проводил строгие беседы с Донателло. Порой он звучал так, будто укорял Версаче в страшнейшем грехе, по ту сторону окна в исповедальне. И всё же, это было не так, сколь Пуччи не пытался отрицать, он уже давно не был человеком святым, человеком в должной степени отдающим себя Господу. Он был другим. И он был человеком весьма неприятным, полным собственных пороков, которые не признавал. Донателло, напротив, видел в Пуччи не наставника, не отцовскую фигуру, коей тот был для Рикиэля и Унгало. Версаче вполне отдавал себе отчёт в том, что испытывает к Отцу Пуччи. Это не было простой неприязнью, вызванной его дурацким характером. Всё дело было в том, что Пуччи отличался от всех тех немногих людей, которых он знал, находившихся в этом возрасте. Энрико Пуччи был обладателем на редкость стервозного характера. Донателло боялся признать, что всякий раз, когда священник смотрел на него искоса, этим надменным взглядом, будто полоснув ножом по его шкуре, он ощущал липкий ужас вперемешку с откровенным возбуждением, заставляющим его переключаться на что-то более злостное в нём, чтобы не выказать такого позорного факта. Что-то переворачивалось в животе Донателло при взгляде на него. Вожделеть взрослого мужчину, на пятнадцать без малого лет старше тебя самого было глупо, но Версаче ничего не мог с собой поделать. Он не нравился Пуччи. Нет, даже не так. Этот стервец его недооценивал, абсолютно точно ему доставляло удовольствие выводить Донателло на эмоции, заставлять его зло перечить старшему мужчине и тем самым доказывать то, какой он в самом деле ребёнок. И блондин почти дрожал от злобы, то и дело слыша из его уст, — «Версаче, ты недостаточно стараешься», «Версаче, сосредоточься, не будь ребёнком», «Версаче, ты уже провалился», «Слишком много недочетов, Версаче», «Действуй более осмысленно, Версаче». Внутри молодого человека всё скрежетало от ярости, когда этот выскочка указывал на его ошибки, не обращая никакого внимания на его достижения. Он был зол, смотря на горделивую осанку Пуччи, привычно сидевшего в кресле, закинув ногу на ногу и держа на коленях руки, сложенные в замок. Его трясло от гнева, когда соблазнительные полные губы мужчины кривились в усмешке. И не ясно, от того, что он не мог их коснуться или от того, что Пуччи правда продолжал надсмехаться над ним, делая вид, что помогает ему подняться на ноги. Он презирал Энрико Пуччи. Он совсем не доверял ему. И он, чёрт побери, хотел владеть им в самом низменном смысле из возможных. Донателло Версаче чувствовал потребность заставить Пуччи наконец заткнуться и унять своё непомерное эго. Нога Донателло почти зажила. Он сможет вскоре покинуть больницу. Однако перед тем у него остаётся должок. — Насколько вы с моим отцом были близки? – вопрос Донателло нарушает повисшую на время тишину и заставляет Пуччи взглянуть на него с этим придирчивым прищуром и в замешательстве выгнуть бровь. — Что ты хочешь услышать, Версаче? Мы были друзьями и я ясно дал это понять. – Энрико хмурит брови в непонимании. — О друзьях не говорят с таким взглядом. – констатирует факт Донателло и его собеседнику кажется, что он и вовсе идиот, судя по его выражению лица в этот момент. — Я не собираюсь удовлетворять твоё любопытство. – произносит Пуччи с нажимом и возвращает взгляд к страницам книги, от которой его бесцеремонно отвлекли. — Я сам его удовлетворю. – во взгляде Версаче мелькает что-то холодное, что-то жуткое, когда он поднимается с места, пересилив ту боль, что спазмом пронзала его ногу время от времени. — Сядь, Версаче. Позволь своей ране нормально зажить. – Энрико даже не поднимает на него взгляда. — «Высокомерный ублюдок. Сколько можно приказывать, что мне делать? Я сам решу.» – думается Донателло, но он ничего не говорит, когда подходит ближе и вынуждает Пуччи поднять на себя взгляд, когда склоняется над креслом, в котором сидел мужчина. Энрико смотрит холодно и неприязненно и Версаче всё равно тонет во тьме его глаз. — Вы были любовниками, не так ли? – тихо произносит молодой человек, внутри него всё содрогается от этой мысли и тугой узел снова затягивается внизу его живота. Пуччи, кажется, теряет дар речи на пару секунд, но он очевидно не в восторге от слов сына своего покойного бойфренда, как заключил Донателло, посмеиваясь про себя. Мужчина зло хмурит светлые брови, — Я сказал тебе, не лезь в это. – наконец-то Отец Пуччи начинает терять терпение по отношению к гадостям, которые время от времени исторгает из себя Донателло Версаче. — Значит я прав. – он сильнее склоняется над Пуччи и расстояние между ними становится таким мизерным, что внутри Донателло все кричит о том, что он должен сделать. — Ты отвратителен. – тихо произносит Энрико. Он хочет отодвинуться дальше, что-то срабатывает внутри него, вызвав желание срочно вернуть дистанцию и отчитать Донателло за подобные высказывания. Только спинка кресла не позволяет ему совершить задуманного. Пуччи упирается ладонью в грудь молодого человека в усмиряющем жесте. Как всегда сдержанно и плавно. Ему это неприятно. Донателло это кажется только злит и он упирается в подлокотники кресла, сильнее склонившись и мерзко почти в самые губы шипит, — И как это было? Какого было спать с моим отцом, Пуччи? – нервно улыбается уголками губ и хватает старшего мужчину за руку, тянет на себя. — Донателло! – Разгневано произносит Пуччи, наконец-то эта маска слетела с его лица, наконец он лишился этой нарочитой манерности, так раздражающей Версаче, вот оно! И наконец, он назвал его по имени. — Убери руки. – его губы неприязненно кривятся, но он видит, как вздрагивают острые волны белоснежных ресниц, даже тогда, когда он хмурит брови, дёрнувшись в раздражении. У Донателло это вызывает новый прилив энергии, он заставляет Пуччи подняться с кресла полностью грубым движением руки и, кажется, тот вне себя от ярости. — Отвечай. – в той же отвратительной манере произносит Версаче. Блондин выказывает жгучую злобу, этот ублюдок, Энрико Пуччи, молчит, слово осуждённый на казнь, так не пойдёт. — Не хочешь отвечать, я сам узнаю. – Рывком он притягивает мужчину к себе и всё же нарывается, он перехватывает запястье Пуччи прямо перед тем, как тот собирается со всей силы заехать ему по челюсти, удерживает не без труда и всё же с усилием валит его на больничную койку. Пуччи ударяет его коленом меж ног в попытке вырваться и это становится последней каплей до того, как Версаче в слепом порыве гнева хватает его за грудки, оттягивая ткань, он не может представить, сколько стоящей сутаны, да и черт с ним. И Донателло снова не знает, хочет он избить Пуччи или всё-таки трахнуть. Теснота в штанах подсказывает ему, когда он наклоняется, заставляя Энрико удивленно распахнуть глаза, он чувствует стояк Версаче бедром. — Ты не смеешь…. – зло шипит Пуччи и Версаче гадко улыбается, когда с силой вжимает его в постель. Энрико успевает лишь подумать о том, откуда в этом парне столько силы, когда ему становится ощутимо больно. Донателло лишает его путей отхода, в невозможно грубом жесте он сжимает крепкое бедро мужчины. Ткань рясы и брюк мешает ему. Он и сам не знал, желал он Пуччи всерьёз или был просто полон желания унизить его за все эти завуалированные насмешки. Он не мог отрицать, что Энрико был привлекателен, но это ли заставляло Донателло сейчас обращаться с ним так? Он жаждал отмщения. Он хотел показать, кто здесь главный. Хотел доказать свою самостоятельность. Не вечно же Пуччи самоутверждаться за его счёт. Сейчас он сделает, что задумал, а после присвоит его план, чтобы стать сильнее, он верит в то, что способен с ним справиться. Донателло тянет одеяние Энрико неумело, но на сей раз ему везёт и ткань все равно поддаётся, обнажая, какой сюрприз, его торс, ничем больше и не покрытый. Так значит он не носит ничего больше под сутаной. Занятно. Впрочем, сейчас это интересует Версаче не так сильно, как лицо Пуччи, выражающее искреннее отвращение. Он даже не смутился. Тварь. Притворная тварь, делает вид, будто ничто его, кроме этого дурацкого плана и не интересует. — Потерял запал? – глумится священник, замечая, как стопорится Версаче на пару секунд. Его взгляд строгий и хмурый, но интонация, эта интонация выводит Донателло из себя. Пуччи, грёбанная сука, почему он считает, что мир вертится вокруг него одного? Почему извечно притворяется? Что он прячет? Чего боится? Он вообще хоть чего-то боится? — Заткнись. – вновь срывается Донателло шипяще, с нескрываемой злобой, хватает Пуччи за предплечье и вынуждает развернуться к себе спиной. Энрико издаёт удивлённый «ох». Хоть что-то. Версаче приподнимается над ним, подхватывает под бёдра. До него неспешно доходит, что Пуччи отнюдь не сопротивляется. Опять эти игры. Он не знает, что на уме у Энрико, но недоверие вновь просыпается в нём. Когда Пуччи устраивается удобнее, локтями упираясь в матрас и, чёрт возьми, приподнимает корпус, слегка прогнувшись в спине, Донателло тяжело сглатывает. — Что дальше? – язвительно выдаёт он и внутри Версаче всё клокочет от ненависти, злобы и возбуждения. Пуччи провоцирует его и играет по правилам собственной игры. Смекнув, что физической силой он оппонента не возьмёт, мужчина делает всё, чтобы вызвать больше подозрений и ослабить бдительность. Правда, ему тоже интересно, как далеко Версаче способен зайти. Всё же, Пуччи не мальчик, для него секс – часть обыденности, наименее его привлекающая сторона жизни и остающаяся где-то в конце цепочки потребностей. У него много других дел. Дел, которым этот безрассудный мальчишка, невозможное дитя, Донателло Версаче, так старается помешать, вытворяя всякие глупости. Версаче закипает. Пуччи смеётся над ним, даже так. Он не воспринимает его всерьёз. Донателло задирает рясу и невольно засматривается на, надо сказать, отличный зад священника, обтянутый тканью брюк. Вязкая слюна накапливается во рту, он беспардонно протирается о его задницу своей эрекцией и запирает стон в грудной клетке. Он не видит лица Пуччи, но знает, что тот не расценит это за более смелый жест и раз он всё ещё неподвижно находится под ним, даже в этой блядской позиции, он скорее сдерживает издевательский смех, чем действительно смущён происходящим. И Версаче резким движением расстегивает зауженные фиолетовые брюки мужчины, открывая себе чудесный вид. — И это ты зовёшь решительностью? – в голосе Пуччи читается скука. Для него Версаче, как открытая книга, слишком предсказуем. Донателло сжимает в ладонях крепкий зад священнослужителя и в нём что-то торкает. Даже грёбанное нижнее белье у Пуччи дорогущее, Донателло знает, его ведёт от этого и воротит одновременно. Он оглаживает его бёдра с почти болезненным желанием, наклоняется и произносит над самым ухом Пуччи, — Лицемерная сука, у тебя стоит. – Чем вызывает только тихий надменный смешок. Донателло снова вне себя от ярости, только от этого невесомого жеста, только от знания, что на чужих губах снова расцветает эта унизительная для него усмешка, а во взгляде читается укор. Что он должен, черт побери, сделать, чтобы заставить этого человека заткнуться? Сколько бы Пуччи не говорил о Боге, сколько бы не делал вид, что преследует благие цели, как умело не изображал бы из себя человека чуть ли не святого, ему было чертовски далеко до того, о чём он мог болтать без умолку. Всегда ли он был таким? Донателло пробирает жгучее желание едва ли не убийства. Его выводили из себя все эти привычки Энрико. Его челюсти, быть может, даже и незаметно для чужих глаз, сжимались от неприязни и замешательства всякий раз, когда он внимал словам Пуччи. Его манера говорить, будто он знает всё и вся, будто он во всём лучше других, раздражала. Его манерность, эта плавность в жестах, всё это было для Донателло, как красная тряпка для быка. И он до жути боялся признаться себе, что всё это его не только раздражало, но и чертовски заводило. Версаче бесцеремонно скользит за резинку нижнего белья мужчины, обхватив рукой возбужденную плоть, вжимается бёдрами в его зад и склоняется над ним, что-то дикое скользит в его взгляде. Донателло улавливает едва слышный напряженный вздох Пуччи, когда он сжимает его член, сделав одно резкое движение рукой. — Когда ты последний раз трахался, а? – грубо говорит Донателло, повторяя свои манипуляции. Поначалу Энрико молчит, но несколько позже выдаёт высокомерное, — Это не твоя забота. Лучше бы тебе поторопиться, пока я не передумал. – И для Донателло это звучит, как сигнал к действию, когда он злится ещё больше на то, что Пуччи не даёт ему услышать того, чего он так отчаянно хочет. — Ублюдок. – Шипит Донателло, стягивая чужое нижнее белье. Он не сдерживается, расстегивая собственные штаны и запустив руку за резинку трусов, касается себя, делает пару грубых движений, шумно выдохнув с облегчением. У него стояло на Пуччи так, что сводило челюсти. И он совсем не замечает, как старший мужчина слегка приподнимается на локтях, обернувшись через плечо, прожигая его изучающим взглядом тёмных глаз. — Терпения тебе не хватило даже тут. – уголки губ мужчины приподнимаются в хитрой улыбке. Донателло отвлекается всё ж, смотрит на Пуччи зло, но тяжело сглатывает. Энрико отводит взгляд, возвращается в изначальное положение. — «Чёртова стерва.» – думается Донателло. Он рывком вжимает Пуччи в постель с большей силой, когда его рука бесстыдно скользит по ягодице мужчины, сжав. Энрико издаёт какой-то почти измученный вздох. Версаче ведёт от этого всего: фиолетовая ткань сутаны спадает мятым полотном, обнажая смуглые плечи мужчины, а снизу она задрана чуть выше поясницы. Донателло немного мешкает, когда всё, что ему остаётся, это увлажнить пальцы собственным предэякулятом. Он проникает одним, не церемонясь и чувствует, как всё тело Пуччи напрягается. — Разучился? – спрашивает Версаче, проталкивая фалангу полностью. Энрико молчит, сосредоточено постаравшись расслабиться и Донателло, ощущая это, хитро ухмыляется. Не проходит и пары минут, когда Донателло грубо входит на сей раз сразу двумя пальцами и жадно ловит реакцию, когда Пуччи тихо отчитывает его за отсутсвие терпения и всё ж подстраивается под движения чужих пальцев. — Ты невозможен. – на выдохе произносит мужчина. Хотя истинное удивление он испытывает только тогда, когда чувствует третий. Донателло совершает издевательски медленные движения, но он видит, как временами Пуччи содрогается, слышит его шумные вздохи и чувствует, как сокращается гладкая мускулатура. Донателло вынимает пальцы резко. Близость разгоряченного тела Энрико сводит его с ума. Он скользит по талии любовника рукой, отнюдь не отказав себе в удовольствии продлить тактильный контакт. Он наклоняется к уху мужчины, шёпотом произносит, — Тебе далеко до бесчувственного истукана, коим ты хочешь казаться, Пуччи. – Энрико прерывисто вздыхает, когда Версаче входит. Резко, на всю длину, нарочно, заставляя Пуччи содрогнуться от боли, которой сопровождалось грубое проникновение. А Донателло жалеет, что не видит сейчас его лица. Пуччи не жаль, совсем нет, его брови хмурятся в напряжении, длинные светлые ресницы вздрагивают, когда он зажмуривается и он шумно выдыхает, — Не так. – произносит он строго, в тоне голоса сочится раздражение. Донателло поражается, что Пуччи хватает запала для того, чтобы им командовать даже в таком положении. Его это только больше возбуждает по неизвестным причинам. — И как же? – на пробу толкается Донателло, просто для того, чтобы побеспокоить и выбить из колеи. Вместо ответа на вопрос, Пуччи бесцеремонно резко приподнимается, член выскальзывает из него и он толкает Версаче назад. Такая резкая потеря контроля выводит Донателло и он собирается возмутиться, но тут же закрывает рот, когда видит, как Пуччи сбрасывает мешавшиеся всё это время штаны окончательно. Энрико быстр и молчалив на сей раз. Версаче не успевает отреагировать, когда мужчина с явно не меньшим и всё ж куда более контролируемым желанием занимает позицию доминирующую. И Донателло кривится, думая о том, что Пуччи наверняка умер бы, если бы позволил кому-то хоть раз быть главным, не важно, чего касалось дело. Он понял, Энрико Пуччи никогда не изменяет принципам. Не верится, что этот человек принадлежит к духовенству, когда тот уверенно седлает его бёдра, однако строгий и требовательный взгляд возвращает Донателло в реальность. Пуччи ударяет его по руке, когда молодой человек тянется к его бедру, чтобы помочь и, наконец, заставить поскорее продолжить. И Пуччи, будто читая его мысли, погружает в себя чертовски твёрдый, только этого и ждущий орган, он делает это медленнее, чем сделал бы Донателло, но вскоре принимает всю длину. Донателло видит, как он прикусывает губу, как его грудь тяжело вздымается прерывистым дыханием. — Сиди смирно. – приказывает мужчина оперевшись одной рукой о крепкое плечо юнца, что бесстыдно вывел его на всё это. Священник улыбается уголками губ, смотрит из под опущенных ресниц и делает круговое движение бёдрами, дразняще, стимулируя, нарочно, со знанием, заставляя Донателло выдохнуть со слабым стоном. — «Грёбанная сука.» – снова проносится в мыслях Версаче, но он не смеет возразить, когда Пуччи легко приподнимается и опускается на его члене и наконец исторгает из себя низкий стон. Это было своего рода испытание от Бога для Версаче: слышать, как Пуччи фыркает, вздыхает, сжимает и разжимает руку, которая удерживала его вес на блондине, но быть вынужденным оставаться неподвижным. Он не в силах. Для Донателло это становится точкой невозврата и он смеет ослушаться, схватив мужчину за талию и подавшись бёдрами вверх, он припадает к его губам, до того желанно, что сам себе не верит. Он хотел сделать это очень давно. В собственническом поцелуе он прижимается к Пуччи ближе и удивляется, когда мужчина не менее пылко отвечает. Версаче оглаживает его необычно тонкую для мужчины талию и опускает ладони на привлекательные бедра, только после позволив себе, боже, наконец, сжать его упругий зад. Их могли бы застать здесь в любой момент. Если бы этим вечером Рикиэль или Унгало вернулись, ему бы, вероятно, пришлось лишить их воспоминаний об этом. Быть может, единственное, что позволило Пуччи заняться этим здесь и сейчас, так это то, что он точно собирался избавить от воспоминаний любого случайного свидетеля, иного он бы не допустил. Когда он отстраняется, смотрит выжидающе и один взгляд говорит, — «Обойдись на сей раз без нежелательных выходок.» Донателло ощущал невероятный жар, ему было хорошо, но этого было недостаточно. Пуччи делал вид, что хочет удовлетворить их обоих и способен найти баланс между собственным вожделением и притязаниями партнёра, но, напротив, был эгоистом даже в сексе, он двигался так, как, черт возьми, ему нравилось. И Версаче ясно видел это по его глазам. Пуччи было плевать, был здесь сейчас Донателло или кто-либо ещё, он лишь удовлетворял свои потребности. Только Версаче не собирался с этим мириться. Он резко толкается навстречу, выбивая из мужчины новый стон, окрашенный лёгким удивлением. — Я не позволю тебе использовать меня. – говорит Версаче и совершает резкий выпад вжав священника в матрас. Он толкается грубо, наращивая темп толчков и наконец добивается того, чего отчаянно старался добиться всё это время, уловив слабое смущение в лице партнера. Подобный темп выбивает из него остатки сдержанности крупицами, но до того старательно, что этот вид будоражит каждую клетку в теле Донателло. Тот, кто именовал себя человеком божьим, чуждым подобных притязаний, плотских утех, вздыхает так томно, будто в эту секунду весь мир его сходится на достоинстве партнера. Наконец-то Пуччи стонет в голос, цепляясь в миг ослабевшими руками за широкие плечи Версаче, напирающего с чудовищной силой, лишенного остатков самоконтроля подобной открытостью. Он срывается на яростные толчки, вынуждая Энрико забыть о той маске, что позволяла ему балансировать на тонкой грани на протяжении долгих лет. Пуччи слегка откидывает голову назад, плотно сжав дрожащие губы и закрыв глаза. Платиновые волосы, сплетенные в три хвоста, рассыпались по смятой простыни беспорядочными волнами. Он больше так не мог. Однако и так просто сдаться он тоже не мог. Поддаться этому удовольствию слишком легко, куда тяжелее держать себя в руках. На спине Донателло остаются слабые царапины, когда он берет более жесткий темп. Как бы Донателло не хотелось поиздеваться дальше, он был близок, чертовски близок, а от разрядки его удерживало только собственное упрямство. — Я скоро…. – произносит блондин, почти задыхаясь. Энрико слабо кивает, Донателло и сам чувствует, как близок его партнер. Горячие стенки сжимают его сильнее, будто он ничего не может с собой поделать и Версаче становится близок, как никогда, зажмуриваясь, вбивая Пуччи в матрас парой глубоких довершающих толчков. Это выше его сил. Он обхватывает член любовника и ему хватает всего пары движений руки, прежде чем он срывается на более громкий стон, достигнув пика, к счастью почти сразу же, ведь он уже был просто не в силах терпеть весь этот беспорядок. Пуччи понимает, что не только он «пришёл», чувствуя неприятное тепло и эту вязкую влагу внутри. Его глаза распахиваются и он встречается взглядом с Донателло, — Ты мог бы сделать это не внутрь. – в покрытом слабым и едва ли заметным румянцем лице читается явное недовольство, когда Энрико хмурится. — Отвратительно. – выдаёт он. — Не менее отвратительно, чем весь этот спектакль о «абсолютном отсутствии значимости в низменных занятиях». – Подловил таки его Донателло и остался горд собой, издевательски ухмыльнувшись. — Слезь с меня. – холодно произносит Пуччи. — Сначала я хочу узнать, почему ты отослал помешать Куджо моих братьев, а не меня. – с подозрением хмурит брови Версаче. — Меньше знаешь – крепче спишь. – всё, что слышит Донателло в ответ.