Звёзды в твоих глазах

Снежинки медленно и плавно ложатся на землю. Ночью всё станет белым. Не будет видно никакой грязи и слякоти. Мир станет чистым. И из этого мира можно создать что угодно. Можно раскрасить его в разные цвета: взятый из собственного тела кроваво-красный, вылившийся из стержня ручки синий, осыпавшийся с кончика сигареты серый. Красный, синий, серый. Других цветов Сынмин сейчас не хочет знать. Они бессмысленны. Разве может быть зимой, скажем, зелёный? По-настоящему зелёные только листья и трава, а их сейчас нет. Или розовый, как сладкая вата в парке аттракционов. Её сейчас не продают. А красный, синий и серый есть всегда – изрезанные руки, потёкшие ручки и сигареты. Это всё, что помогает ему понять, что он ещё жив. Ким сидит на подоконнике, завернувшись в одеяло. В комнате ужасно накурено, но если он откроет окно, то замёрзнет. Скоро придёт отец, выгонит его из комнаты и проветрит, а Сынмин в это время будет сидеть на кухне всё в том же одеяле и смотреть на проезжающие под окном машины. Но отец приходит, и ничего не говорит. Просто смотрит на него, а затем всё же спрашивает: – Ну как ты? – Существую. – И всё. Остальное неважно. Ему и этого хватит. Сынмин опускает сигарету в пепельницу рядом с собой и прижимается щекой к стеклу. Ждёт, пока отец уйдёт. – Не кури сегодня больше. Здесь дышать нечем. – Пусть. Пусть задохнусь. Так будет лучше. – Равнодушно отзывается Сынмин. – Для кого? – Тихо переспрашивает отец. – Для всех. – Спокойно отвечает он. Разве миру есть какое-то дело до Ким Сынмина? Его имя никому ничего не скажет. Разве что какой-нибудь студент вдруг задумается и скажет: "А, это тот самый калека с третьего курса!" – Для меня не будет. – Говорит отец. – В мире почти восемь миллиардов человек. Разве может один быть важнее многих? Отец ничего не отвечает. С Сынмином невозможно спорить. Он обладает потрясающим талантом доказывать бесполезность человеческой жизни. А своей – особенно. Секрет прост: надо быть уверенным в том, что доказываешь. А у Сынмина было слишком много времени, чтобы понять: его ненужность – это факт, против которого не пойдёшь. Он не нужен отцу, который хоть и старался показывать обратное, спрятать истину не мог; не нужен друзьям, которые теперь смеялись над ним; не нужен своему парню, который ушёл, когда узнал, какой теперь Сынмин. После того, как весь его мир увидел, какой он урод, он от него отвернулся. Урод, калека, увечный. Сынмин много наслушался за последний год. Ким закрывает рукой правый глаз и ищет, куда бы посмотреть. Ближайшее зеркало в ванной – все зеркала в комнате он давно разбил – и Сынмин идёт туда. Если продолжать закрывать глаз ладонью, то кажется, что он не видит из-за неё. Но если убрать руку, ничего не изменится. То, что находится справа, ему уже никогда не увидеть. В зеркале видны асимметричные глаза: один карий, умный и пронзительный, а другой застлан молочно-белой пеленой. Но это не всё. Если задрать майку, можно увидеть шрам на животе – второй отпечаток искалечившей его аварии. Ким едва удерживается от того, чтобы не расколотить зеркало – оно последнее в их доме. Возвращаясь в комнату, Сынмин берёт тетрадь с заложеной между листами ручкой и ложится на пол. Он пишет. Сам толком не понимает, что именно, но пишет. В комнате неуютно. Прокуренное помещение, окно которого обычно задёрнуто шторами. Покрытая пылью люстра, изрисованные обои. Ковёр убран, потому что Сынмин один раз об него споткнулся, а он не хочет больше падать. В ящиках, на столе, на кровати лежит всё: одежда, мягкие игрушки, книги, игры, в которые он ни с кем не может сыграть, ручки, маркеры, пазлы, словом, всё, что и должно быть. Нет только фотографий. Они сложены в самую дальнюю коробку и заперты на ключ. А всё потому, что там не он. У Сынмина, который сейчас, лёжа на полу, строчит в тетрадке, нет друзей. У него нет беззаботного смеха и яркой улыбки. И у него нет двух целых глаз. А значит на снимках не он. Сынмин помнит, как после выписки из больницы он сжигал фотографии, вырезал с них себя, рвал их на части, закрашивал себе один глаз. Несколько из этих искалеченных фотографий уцелели. Одна из них стояла на столе. Задумчивый мальчик, серьёзно глядящий в камеру. Сынмин там один, он не смеётся, это почти он. Правый глаз мальчика на фото пересекает чёрная, проведённая маркером черта, дополняя сходство. Вот это он. Сынмин ловит себя на том, что перечитывает последнюю запись в тетрадке. – Кто запомнит Ким Сынмина, если он просто исчезнет? Никто, а значит никто не будет плакать. Единственный, кто мог бы заплакать, это сам Ким Сынмин, но ведь мёртвые плакать не умеют. – Сынмин задумывается и исправляет "не умеют" на "не могут". Ким подходит к стене и берёт в руки маркер. Проводит линию на обоях. Фиолетовая. – Я хочу фиолетовый. – Говорит Сынмин, обращаясь к самому себе. – Что есть фиолетовое? Мозг отчаянно цепляется за эту мысль. Маленькая цель, чтобы окончательно не свихнуться. Фиолетовый предмет, который он хочет. Он съедобный? Сынмин понимает, что голоден и решает, что съедобный. Взгляд останавливается на фантике на полу. Леденцы. Он хочет виноградные леденцы. Выходя на улицу, он привычно натягивает шапку так, чтобы она почти полностью закрывала глаза. Так меньше вопросов. В магазине напротив дома его знают и ничего не спрашивают. Сынмин стоит у стойки с конфетами и выбирает из множества начинок виноградные. На другие даже не смотрит. Он немного поворачивает голову и видит те же конфеты, но уже разделённые в упаковки по вкусам. Раздражённо вздохнув, Сынмин бросает обратно набранные леденцы и берёт две полные упаковки виноградных. Он никогда их раньше не видел. Может... Сынмин понимает, что они тут были всегда, просто находились справа. А он никогда не поворачивал голову. Оплатив покупку, Сынмин не торопится домой. Он медленно идёт по улице, стараясь ни на кого не смотреть. Одну пачку леденцов он как-то запихнул в карман, а из второй понемногу ест. Фантики накапливаются в другом кармане. Разворачивая очередную конфету, Сынмин случайно кого-то толкает. Или его толкают. Неважно. Человек шёл с его слепой стороны, и Сынмин не мог его видеть. Ким падает на землю, пачкая джинсы и куртку. Леденец откатывается в сторону, Сынмин прижимает к себе пакет, чтобы не разлетелись остальные. – Смотри куда прёшь! – Звучит раздражённый голос. У Сынмина дрожат губы. Он же не виноват! Он не видел! А мужчина мог бы его и обойти. Но нет, Сынмину нужно было оказаться на асфальте в испачканной одежде. Он даже не пытается встать. Зачем, вдруг он ещё кому-то помешает? И ведь всем плевать. Плевать, что он сидит на земле и почти рыдает. Кому какое дело? Никто ведь не знает Ким Сынмина, и поэтому никто и не поможет. – Вставай. – Вдруг слышится сверху чей-то голос. Сынмина берут за руку и мягко тянут наверх. Ким встаёт и поправляет сдвинувшуюся с глаз шапку. – Ой, ты весь грязный! Пойдём ко мне, я отстираю. Он незнакомец, а значит не должен помогать ему. Значит, желает зла. Сынмин хорошо знал таких: к нему подходили, говорили, что хотят помочь, а потом приводили в переулок и избивали. Поэтому он и принял решение не верить. – Я недалеко живу. – Говорит Сынмин и отступает. – Ну, хорошо. Тебя проводить? – Не трогай меня! – Уже пугается Сынмин. – Всё, ладно, не трогаю. Как тебя звать? – Никак. Уходи. Не дожидаясь ответа, Сынмин уходит сам. Ему страшно. Сердце бешено стучит. Мозг уже прокручивает ситуацию в голове и подставляет под определённый порядок мыслей: незнакомец – предлагает помочь – врёт. Сынмин не помнит, как прибегает домой, скидывает испачканные вещи. Он плачет, потому что снова он во всём виноват, снова мешает всем. Какой от него прок, если его все толкают, спотыкаются об него? Он бесполезен. Он снова думает о том, чтобы умереть. Он не только думал об этом. Месяц назад он почти утопился в ванной. Почти, потому что вернулся отец. А меньше двух месяцев назад он наглотался таблеток и опять же – не повезло. Он даже умереть не может, ну настолько он беспомощный. – Ты дома? – В комнату заглядывает отец. – Мне надо уехать на неделю по работе, ты тут справишься? – Справлюсь. – Уверен? Я могу позвонить кому-то, чтобы приглядели за тобой. – Не надо. Нечего людей зря беспокоить. Кофе варить умею, яичницу приготовлю. Не помру. – Помрёт. Только не от голода. – Ну, как знаешь. Я рано утром уеду, можешь не провожать. Сынмин терпеливо ждёт, пока закроется дверь. Всё складывается крайне удачно. Ему никто не помешает. Сынмин мысленно делает заметку: он поживёт дня три, а потом всё. "Лучше всего повеситься" – решает он. Три дня. А потом мальчик по имени Ким Сынмин исчезнет, как будто его и не было. И никто плакать не будет, потому что мёртвые не плачут. ***** Утро встречает Сынмина непривычной тишиной. Не слышно телевизора в отцовской комнате, не слышно закипающего чайника. Ким принимает решение не завтракать и выходит на улицу, предварительно натянув шапку до самого носа. Сынмин садится на ступеньки у дома и думает. Он думает о том, что хочет видеть больше снега на улицах, о том, что у него закончились леденцы и о том, что он устал. Сынмин выкуривает две сигареты, а затем встаёт и идёт куда глаза глядят. Он бродит по улицам до самого вечера, пока ноги не начинают отваливаться. Сынмин падает на какую-то скамейку. Он даже не особо понимает, в какой он части города. Просто где-то. Ким вдыхает холодный воздух. Он замёрз. Тонкая куртка совершенно не греет. Он не ел со вчерашнего дня, и умирает от голода. – Ого, вот так встреча! – Сынмин думает, что говорят не ему, но рядом с ним садится молодой парень. Сынмин узнаёт голос, который вчера пытался ему помочь. – Ты в порядке? Извини, я чем-то тебя вчера напугал. Я не хотел. – Ты кто? – На всякий случай Сынмин отодвигается на самый край скамейки. – Меня зовут Бан Чан. А ты? – Ну, Сынмин. – Он даже не называет фамилию. Какая разница, если они друг другу никто. – У тебя всё хорошо? – Вопрос застаёт врасплох. Хорошо ли? Может ли быть хорошо, когда сердце раздирает чувство собственной ненужности и отвращения к себе? Может ли он быть в порядке, когда думает о том, как он умрёт, и не испытывает при этом ничего, кроме маленькой радости? – Да. – Отвечает Сынмин. Никто не должен знать, что у него на душе. Засмеют. – Уже поздно, ты один тут? – Говори без наводящих вопросов. – Советует Сынмин. – В смысле? – Не понимает Чан, и Кима это забавляет. – Ты хочешь мне навредить? – Что? Навредить? Почему я должен этого хотеть? – Не понимает Чан. – Потому что это я. – Пожимает плечами Сынмин. То, что Бан Чан его не понимает, это проблема только Чана. А Сынмин... Он такой, какой есть. Он не будет ничего пояснять. – Ты непонятный. – Вдруг смеётся Бан Чан. – И нет, я не хочу тебе навредить. Ты вчера был таким печальным. – Меня буквально уронили на асфальт, и я же остался виноват. – Да тот мужик просто придурок. Ты, конечно, не виноват. – Почему ты так свободно со мной говоришь? – Как? Я что-то не то сказал? – Разве, когда знакомятся, не спрашивают сначала, сколько человеку лет, где он живёт и так далее. – А ты мне расскажешь? – Нет. – А зачем тогда говорить мне об этом? – Сынмин в ответ только пожал плечами. Он всё это время смотрел в одну точку и даже не поворачивал голову в сторону Чана. Он сидел зрячей стороной к нему, но всё равно не хотел его рассматривать. Тогда придётся приподнять шапку, а Чан может увидеть. Некоторое время они молчат. Сынмин ощущает странную и непривычную неловкость. Обычно ему плевать на людей, но Бан Чан почему-то не даёт Сынмину расслабиться. – Почему ты так шапку носишь? – Спрашивает он. – Тебе хоть что-то видно? – Видно. Достаточно, чтобы я шёл и не падал. – А чего глаза тогда прячешь? – И Сынмин сжимает зубы, потому что Чан, сам того не зная, вторгается в опасную зону. – Они у тебя, наверное, красивые. – Наоборот. Они ужасны. И Чану незачем это знать. Сынмин злится, он хочет уйти, но следующий вопрос выбивает его из колеи. – Ты любишь музыку? – Ну... Да. – Неуверенно говорит Сынмин. Он любил петь, но потом забросил это дело. – Послушаешь? – Чан вдруг протягивает ему наушник. Сынмин недоверчиво смотрит, а потом решается взять. Второй наушник находится у Чана. Проводок, соединяющий их, натягивается, когда Сынмин немного отстраняется. Зазвучавшая музыка кажется ему прекрасной. Она напоминает о тихой осени, листопаде и дожде. Мелодия кажется чуть печальной. Слов в ней нет, но Сынмину кажется, что они должны тут быть. Они просто просились сюда. Тут нужно петь о чём-то грустном, но со светлым проблеском надежды, об ушедших днях и воспоминаниях, оставивших грустный, но светлый след после себя. Это мелодия об ушедших днях и о невозвратном прошлом. – Нравится? – С надеждой спрашивает Чан. – Да. Кто её написал? – Я. – Признаётся он. – Я пишу музыку. Не всегда уверен, что она хорошая, но я дал тебе послушать эту, потому что она похожа на тебя. Ты такой же... – Печальный. – Подсказывает Сынмин. – Осенний, потерянный, забытый. – Не совсем, но насчёт осеннего ты прав. У осени своя атмосфера, как и у тебя. Ты другой, Сынмин. Не знаю, почему, но ты чем-то отличаешься от всех. – Почему в твоей песне нет слов? – У меня готов текст, но не получается спеть. Голос не подходит. – Я спою. – Вдруг говорит Ким. – Ты серьёзно? Даже не знаю, я был бы рад, но у меня нет денег, чтобы тебе заплатить. – Мне не надо денег. Я хочу, чтобы эта песня была закончена до того, как... – Сынмин замолкает. Он хотел сказать "до того, как я умру". Бан Чан внимательно смотрит на него и ждёт продолжения, но видя, что Сынмин не хочет договаривать, вздыхает. – Когда сможешь ко мне прийти? Я свободен в любое время, так что дело за тобой. – Сейчас. Я хочу сейчас. – И не страшно идти непонятно куда с незнакомцем? – Мне уже не страшно, Чан. Мне уже всё равно. Он ничего не отвечает. Бан Чан живёт совсем рядом. Его квартира – это студия, где он работает над музыкой, с отдельной спальней. Здесь же есть всё, что нужно, чтобы записать вокал. Оказавшись в тепле, Сынмин понимает, насколько он замёрз. Покрасневшие от холода пальцы как будто не чувствуются. Сынмин скидывает обувь, снимает куртку, но шапку не трогает. Бан Чан лишь пожимает плечами на это. Видимо, уже понял, что Сынмину проще довериться, чем ждать от него объяснений поступкам. – Будешь чай? – Спрашивает Чан. – Люблю кофе, но не буду. Пока я замёрзший, во мне ещё остаётся частичка твоей мелодии. – Говорит Ким, натягивая рукава свитера, чтобы почти полностью скрывали руки. Он привык так делать, чтобы скрывать порезы. – Тогда проходи. – Вздыхает Чан. – Но потом я обещаю тебе кофе. Сынмин соглашается, берёт со стола текст и проходит к микрофону. Музыку он запомнил хорошо, и, взглянув на слова, сразу понимает, что и когда ему петь. Собственный голос немного успокаивает. Он красиво поёт. Пожалуй, это единственное, что в нём красиво. Краем глаза он видит Чана. Тот смотрит на него с восхищением и трепетом. Сынмин постепенно приобретает уверенность, но знает, что это иллюзия. Когда он закончит петь, он снова станет бесполезным одноглазым калекой. Песня заканчивается, но Сынмин не сразу приходит в себя. Он чувствует бегущие по лицу слёзы. А ещё хуже то, что, чтобы их стереть, нужно приподнять шапку. – Это... было божественно. – Слышится голос Чана. – Ты, наверное, ангел, потому что у человека не может быть такого голоса. – Я не ангел. – Возражает Сынмин. – Но твой голос так прекрасен! Я хочу слушать его вечно! Если бы ты мог спеть что-то ещё... – Не выйдет. – Рушит его надежды Сынмин. – Я умру через пару дней. – Почему? – Пугается Чан. – Ты болен? – Не-а. Я просто умру. Исчезну. – Тебе не нужно умирать. – Чан осторожно, боясь спугнуть, касается его плеча. – И исчезать тоже. – Я хочу домой. – Сынмину не нужно, чтобы его утешали. Бан Чан просто должен принять это как факт. – Иди. – Бан Чан внезапно обнимает его. – Только возвращайся завтра. – Хорошо. – Сынмин осознаёт, что и правда вернётся. Всю ночь он почти не спит, он хочет к Чану. Сынмин пытается понять причину такой перемены в себе. Он никогда не тянулся к людям, так что же с ним сейчас? Ким вздыхает и переворачивается на другой бок. У них есть два дня на то, чтобы побыть вместе, а потом всё закончится. И ужасно то, что Бан Чан даже правды не узнает, потому что Сынмин не покажет ему глаза. Если Чан узнает, он тоже оставит его. Сынмин хочет хотя бы в последние дни жизни почувствовать себя нужным. Едва наступает утро, Сынмин выбегает из дома. Он даже не потрудился как следует одеться – куртка расстёгнута, тонкие брюки не спасают от холода. Уже возле дома нового знакомого он задумывается: "а ждёт ли его Чан?" Он говорил, что Сынмин может прийти, но вдруг не в такую рань? Ким садится на ступени у подъезда и решает подождать. Дверь подъезда неожиданно открывается, и Сынмин слышит знакомый голос. – Эй, ты чего тут сидишь? Я тебя из окна увидел. – Жду, пока смогу зайти. Я думал, ещё рано. – Не рано. Пойдём, а то простудишься. – Чан тянет его наверх, и касается его пальцев. – Ну вот, ты совсем замёрз. Давай скорее. Я вчера обещал тебе кофе, но ты убежал. Вслед за ним Сынмин поднимается наверх. Ему кажется, что сейчас Бан Чан ему ближе, чем вчера. Интересно, а как это ощущает сам Чан? Наверное, Сынмин всё просто надумал. Да и что он может к нему чувствовать? Ким представил себя со стороны: странный парень с непонятными разговорами, который закрывает глаза шапкой, хорошо поёт и ест виноградные леденцы. Так он и выглядит для Чана. Повесив куртку на вешалку, Сынмин сильнее натягивает шапку и вслед за Чаном идёт на кухню. Бан в этот раз даже не спрашивает, почему он не показывает глаза. Только молча наливает ему кофе и кивком головы приглашает за стол. – Прости, у меня ничего сладкого к кофе нет. – Извиняется он. – Ничего страшного. Сладкое портит фигуру. – Уверен? – Чан скептически оглядывает тощую фигурку Кима. – Может тебе, наоборот, нужно немного? – А смысл? Я умру послезавтра, забыл? – Почему ты умрёшь? – Сынмин удивляется взгляду Чана. Он не беспокоится, не паникует. Он просто спрашивает. Именно это в нём и притягивает Сынмина. Ким устал от сочувствий, переживаний и прочего. Ему хочется, чтобы к нему относились как к равному, даже несмотря на то, о чём он говорит. – Так надо. – Спокойно отвечает Сынмин. – Кто-то хочет тебя убить? – Да. Я. – Не понимаю. – Неожиданно смеётся Чан, а Сынмину от этого тоже легко и весело. Он чувствует, что старший всё же что-то понимает, но не показывает этого. – Значит не надо понимать. Ты один живёшь? – Ага. Раньше ко мне друг часто заходил, мы вместе музыку писали, а теперь он занят постоянно. А ты один? – В реальности – да, а так со мной в квартире пребывает некая личность в виде моего отца. К счастью, он сейчас в отъезде и уединению нашему не помешает. – Ты красиво говоришь. – Замечат Чан. – Вроде забавно, а звучит как музыка. – Музыка это и есть слова, мысли и чувства, замурованные в ноты. – А как их освободить? – Услышать. Пока музыка существует только на бумаге, она жизни не имеет. Мало кто может увидеть ноты и сразу понять, как звучит мелодия. А если музыка не для всех, в ней нет смысла. – Продолжай. Продолжай говорить, прошу. – Сынмин слышит шёпот Чана и понимает, что старший его правда слушает. – У музыки в принципе нет смысла. Но это не плохо. Музыка – это эмоции, а эмоции не имеют смысла. Но я говорю о том, что их не осмысливают, их чувствуют прямо здесь и сейчас. Так и с музыкой. Прослушав песню, ты не выключаешь плеер и не крутишь мелодию в голове, чтобы её ощутить. Если ты хочешь почувствовать – ты включаешь заново. – Сынмин, выпаливший всё это на одном дыхании, теперь тяжело дышит, а Чан, прикрыв глаза, смотрит на него. – Я хочу написать песню для тебя. Ты меня вдохновил. – Вдруг заявляет он. – Хорошо. Мне уйти, чтобы не мешать? – Нет. Будь рядом, прошу. Я не хочу терять своё вдохновение. Они перемещаются в комнату. Сынмин садится на диван и наблюдает, как Чан устраивается за столом и надевает наушники. – Хочешь посидеть рядом? – Спрашивает он. – Нет, я всё равно в этом ничего не понимаю. Дай мне ненужный блокнот. – Чан выполняет его просьбу. У Сынмина нет с собой дневника, но он очень хочет что-то написать. А именно, продолжение последней записи, которую он зачитывал вслух, лёжа на ковре в своей комнате. Комната погружается в тишину часа на три. Всё это время Чан не сводит глаз с экрана ноутбука. Он сидит практически спиной к Сынмину, и Ким решается приподнять край шапки, чтобы разглядеть его получше. Волосы у Бан Чана светлые и вьющиеся. Сынмин ловит себя на мысли, что хочет потрогать эти кудри. Ким хочет запомнить каждую его черту, каждую линию тела. Ему хочется, чтобы это было последнее, о чём он будет думать перед смертью. Интересно, а... "... будешь ли ты плакать? Ты не кажешься ранимым, ты буквально горишь новыми идеями. Как же я хочу, чтобы, узнав о моей смерти, ты написал обо мне песню. Нет, я не эгоист, но я хочу, чтобы ты меня помнил. Один человек. Я много прошу? Хочу лишь остаться в мыслях одного человека, который будет скучать и, возможно, оплакивать меня. Ты мне ближе, чем все, кого я знаю, и ты стал таким буквально за пару дней. Но я не раскрою тебе своего секрета ибо боюсь прогнать тебя, отпугнуть. Ведь если ты посмотришь мне в глаза, то захочешь меня забыть, а я ужасно не хочу исчезать. Умереть – да. Но не исчезнуть. Если бы я мог, я бы навсегда остался в этом моменте. На часах 10:47, ты пишешь свою странную песню, а я делаю не менее странные записи. Прочтёшь ли ты это? Я оставлю этот блокнот у тебя, ведь я хочу, чтобы ты это видел. Хватит ли тебе духу открыть блокнот и увидеть мои записи? Я не знаю. Но я хочу, чтобы ты хранил что-то, что поможет тебе меня не забыть. Мой почерк, звук моего голоса, мою идиотскую шапку и фантики от виноградных леденцов в моих карманах. Умоляю, помоги мне. Я не хочу... " Дальше слово смазывается, потому что Ким плачет. Слёзы капают на лист бумаги, не давая прочитать последнее слово. Сынмин вытирает слёзы и убирает блокнот на столик. Он сказал всё, что хотел. К тому времени, как Чан снимает наушники, от слёз не остаётся и следа. – Послушаешь? – Чан отсоединяет наушники от ноутбука. – Подожди. – Сынмин подходит к нему и устраивается на коленях старшего, слегка держась за его шею, чтобы не упасть. Ким сидит боком, так что иначе соскользнуть легко. – Включай. Чан на его выходку ничего не говорит и нажимает на воспроизведение. Мелодия с первых нот уносит вдаль. Она лёгкая, но не быстрая. Скорее, спокойная. Сынмину кажется, что он видит звёзды. Отчасти он и прав. Звёзды в этой комнате есть, и они – в глазах Чана. Он восхищён, но не своей музыкой, а тем, как она подходит Сынмину. Младший сидит, приоткрыв рот, пальцами тянется к звёздам, которые рисует ему воображение. Мелодия становится немного тревожной. Сынмину не нужен текст, он знает, о чём эта мелодия. Ей слова не нужны. Сынмин видит в ней себя – недоверчивого, испуганного, одинокого. Ким жмётся к Чану, наслаждаясь его теплом, и пугается того, какие у него самого холодные руки. Мелодия снова рисует звёзды. На этот раз – в глазах Сынмина, вот только никто из парней этого не видит. Звёзды Сынмина скрыты ото всех, они никому не нужны. Мелодия звучит так, будто она принадлежит им двоим: Бан Чану и Ким Сынмину. Она – их личная. Сынмин понимает, что всё, что произойдёт, пока играет эта музыка, останется запертым в этой мелодии. И Сынмин решается. Он закрывает глаза и снимает шапку. Чан никогда не видел ни его волос, ни верхней части лица. Наверное, он удивлён поступком Кима. Сынмин боится открыть даже здоровый глаз. Ему страшно. Вдруг Чан обманет, причинит боль? Вдруг посмеётся над его доверчивостью и бросит? Прикосновение горячих губ рушит все сомнения. Чан целует нежно, но его касание, словно огонь, сжигает Сынмина, позволяя ему плавиться в руках старшего. И та осторожность, с которой Чан обращается с Кимом, удивительна: он ведёт себя так, будто Сынмин хрустальный и может разбиться, если хоть чуть-чуть надавить. Одной рукой Чан придерживает его за талию, другой зарывается в мягкие волосы. С закрытыми глазами всё чувствуется острее. Сынмин чувствует каждый сантиметр губ Чан, каждый мускул его руки, которой он прижимает его к себе. Представляет, как он перебирает его волосы. И в этой нежности Сынмину хочется остаться, но музыка спешит к завершению. Играют последние секунды. Бан Чан неспешно разрывает поцелуй и прижимается губами к его лбу. Так они и сидят до конца песни. Стоит прозвучать последней ноте, как они отстраняются. Сынмин соскальзывает с колен старшего и натягивает шапку. Чан всё понимает. Он понимает, что откровенность Сынмина была ограничена этой мелодией. – Тебе понравилось? – Неожиданно хриплым голосом спрашивает Бан Чан. – Да. – Оба имеют в виду музыку. Не то, что происходило во время неё. Это другое, личное, об этом ни слова. – Может, мне написать текст, чтобы ты спел? – А нужен ли он? Ты сказал, что пишешь песню для меня. Я всё понимаю без слов. – Я тебя понял. Ты не устал, пока сидел тут? – В каком смысле? – Сынмин в ступоре. Чан интересуется его состоянием? Сынмин действительно немного загрустил, но он готов идти за старшим хоть на край света. – В прямом. Ты не устал от меня? – Ты же меня не выгоняешь, хён? – Робко уточняет Ким. – Нет-нет, я просто подумал, что тебе стало скучно со мной. – Как будто с кем-то другим мне весело. – Фыркает Сынмин и замечает на лице Чана улыбку. – У меня есть настольные игры... – Как-то неловко предлагает Чан. – Давай. Играть с Чаном весело. Сынмин даже забывает о том, что какое-то время назад они целовались. Он словно проводит время с другом. С Монополией у Сынмина не ладится, а вот в карточных играх ему всегда удаётся выиграть. Ким действительно профи в картах, хоть и не знает, откуда у него такое умение. – Я снова выиграл. – Заявляет Ким, радостно глядя на старшего. – Поверить не могу, как ты это делаешь? – Простонал Крис. – Ловкость рук. – Смеётся Ким. – Знаешь, ради твоего смеха я готов проигрывать снова и снова. – Сынмин краснеет и прячет лицо в ладонях. – Не скрывайся, я и так тебя не вижу. – Чан касается его рук. – Когда ты... слушал мою музыку, у тебя были закрыты глаза, но шапку ты снял. Почему? – Почему снял шапку или почему были закрыты глаза? – Уточнил Ким, тасуя карты. – Наверное, второе. – Тебе просто не стоит их видеть. – Почему? Я уверен, они прекрасны? – Нет. Мне лучше знать. – Этот разговор ведь бесполезен, да? – Да. – Сынмин решает сменить тему. – Хочешь, погадаю на картах? – Для этого же какие-то специальные нужны, разве нет? – Ну, что-то простое можно и на обычных. – Тогда давай. Сынмину нравятся карты. Ему в принципе нравится перебирать что-то в руках. Перетасовка колоды, разложение карт – это его успокаивало. Дома у него были специальные карты для гаданий, но он ими не пользовался: а для кого ему гадать? Но сейчас Ким жалел, что у него нет их с собой. Бан Чан наблюдал за его движениями с искренним интересом и вниманием. Его завораживают движения рук Сынмина. Тонкие пальцы изящно передвигают карты. Рукава тонкой водолазки немного закатились, обнажая некрасивые порезы на запястьях. Чан хочет спросить о них, но знает, что Сынмин не расскажет. Он только закроется от него, спрячется. – Если не ошибаюсь, а я уверен в своей правоте, то тебя ждёт счастливое событие. – Заявляет Сынмин, глядя на расклад. – Но ему предшествует что-то печальное, так что я не знаю, хорошо это или плохо. – Это не хорошо и не плохо. Это просто есть. И когда твоё предсказание сбудется? – Я не знаю. А ты что, всерьёз в это веришь? – Насмешливо уточнил Сынмин. Сам он верил в свои расклады, но действительно ли Чан считает это правдой? – Верю. – Почему? – Потому что это сказал ты. – И что это даёт? Я могу врать, как и другие люди. – Не можешь. Ты не врёшь, я знаю. Ты лишь скрываешь от меня часть правды, но это не мой секрет, и я не имею права заставлять тебя говорить. – Сынмин понял, о чём он. – Спасибо, что понимаешь. – Сынмин одним движением руки смахивает карты в одну кучу. – Я тебе не надоел? – Нет, что ты! Мне с тобой интересно. Ты очень приятный человек. – Чан, кажется, говорит правду. Сынмин сам не понимает, почему он сам чувствует привязанность к нему. Неужели нелюдимого и замкнутого парня смог приручить забавный автор музыки? Вполне возможно. Сынмину не хочется от него уходить, но уже вечер. Наверное, ему пора домой, хоть и совсем не хочется. Дома холодно и пусто, а здесь тепло, музыка и Бан Чан. – Сынмо, ты будешь ужинать? – Вдруг спрашивает Чан. – А можно? – Конечно. – Смеётся старший. – Я бы даже предложил тебе остаться на ночь, но тебя, наверное, ждут дома. – Никто меня там не ждёт. – Холодно говорит Ким и видит на лице Чана грусть. Сынмин тут же возвращается к насущным вопросам. – Я хочу есть. – О, да, точно. Пойдём. Кухня у Чана небольшая, но светлая и уютная. Ким устраивается на стуле. Он чувствует себя как дома, и это немного пугает. Но одновременно с этим он рад, что может испытывать такое давно забытое чувство комфорта. – Есть два варианта: ожидание, пока я приготовлю что-то нормальное или лапша быстрого приготовления. – В лапше быстрого приготовления есть что-то забавное. – Замечает Сынмин. – Согласен. – Кивает Чан. Сынмин вообще-то практически только этой лапшой и питается. Ему никогда не хотелось что-то готовить, потому что смысла в этом он не видел. Тем более теперь. У Сынмина чуть больше одного дня жизни, зачем ему ждать? Проще наслаждаться здесь и сейчас. Ким ловит себя на мысли, что пытается радоваться жизни. Это его напрягает. Он совершенно не планировал этого. Он хотел просто прожить эти три дня, но что значит жить? Разве это не значит наслаждаться каждым своим действием, каждым ощущением, каждым чувством? Разве это не то, что Сынмин делает рядом с Чаном? В лапше действительно есть что-то простое и забавное. Она как будто делает ближе. Сынмин не знает, почему, но ему так кажется. Ким смеётся от того, как старший оказывается не готов к остроте своей порции; сам он съедает всё за пару минут, а потом болтает о всякой ерунде, но ни слова не говорит о себе. А Чан внимательно слушает. Ему правда интересно, он правда его понимает. И Сынмин чувствует, что он живёт. Продолжая болтать, они перемещаются в спальню. Сынмин снимает свитер, оставаясь в майке, и совершенно по-хозяйски падает на кровать, и это кажется таким нормальным и естественным, что оба даже забывают, что знакомы всего два дня. Уже наступает очередь старшего что-либо рассказывать. Он говорит о своём детстве в Австралии, о любви к музыке. Сынмин тоже слушает. Он хочет знать Чана лучше. Ему хочется знать о нём всё. Любимый цвет – чёрный. Любимое время суток – поздний вечер. Цветок – лилия. Сынмин теперь знает это и многое другое. А Чан не знает ничего. Он говорит о себе, Сынмин – о своих мыслях о мире и прочем. И обоих всё устраивает. Бан Чан знает, что Сынмин не хочет говорить о себе и не давит на него. Старший падает на кровать рядом с Кимом, берёт его за руку, переплетая пальцы Сынмина со своими. Сынмину кажется, что он снова слышит ту мелодию, которую Чан написал для него, и снова видит звёзды вокруг. Взгляд Бан Чана полон любви и нежности. Горячая ладонь крепко, но не больно сжимает вечно холодные пальцы Кима. – Я не схожу с ума? – Уточняет Сынмин. Ему не верится, что это правда. – Если сходишь, значит и я тоже. – Негромко отвечает Бан. – Ты хочешь спать? Я могу лечь на диване, если смущаю тебя. – Останься. Мне холодно ночью, я всегда мёрзну. – Ким надеется, что Чан его согреет. Бан Чан его намёк понимает. Осторожно притягивает Сынмина к себе и прижимает к своей груди. Ким действительно холодный. Ледяные руки Сынмин прижимает к себе, всем телом доверчиво жмётся к Чану. Внезапно старший аккуратно и медленно, чтобы Сынмин мог остановить, касается его шапки. – Я уберу, ладно? – Предупреждает он. – Ты же не будешь в ней спать? – Угу. – Сынмин закрывает глаза и позволяет избавить себя от головного убора. Рука Чана тут же зарывается в мягкие растрёпанные волосы. Сынмин льнёт к его ладони, ему нравится, когда его так гладят. Холодными руками Сынмин пробирается под футболку старшего и поднимается к груди. – Я слышу твоё сердце. – Сообщает он. – Я должен быть благодарен за то, что оно бьётся. – И правда. Если бы это сердце не билось, Сынмин всё ещё был бы одинок и покинут. Тогда он бы умер, не задумываясь. – Сынмо, ты помнишь мою музыку? – Внезапно спрашивает Чан. – Помню. Ту, что я пел, и последнюю. – Последнюю. Ты хочешь это повторить? – Сынмин понимает, о чём он. – Хочу. – Ким поднимает голову. Глаза закрыты, но он хочет повторения. Ему это нужно. И Бан Чану тоже. Горячие губы мягко накрывают губы Сынмина. Ему кажется, что он вернулся в прошлое, в тот момент, когда услышал новую мелодию. Он чувствует руки, обхватывающие его тело, чужое сердцебиение, что глухим стуком отдаётся под ладонями. Сынмин хочет остаться так. Ему нравится быть... любимым? Кто же он для Бан Чана? Странный мальчишка, интересный собеседник, кто-то вроде друга? Или кто-то другой? Сынмин не знает ответа, он не понимает. Поцелуй пьянит лучше любого вина. Чан целует нежно и, пожалуй, даже слишком осторожно, но Сынмину хватает для того, чтобы плавиться в его руках и едва ли не терять сознание от нахлынувших чувств. Мир играет красками, и, хоть Сынмин и с закрытыми глазами, они отражаются на внутренней стороне век. Он ясно представляет себе их обоих. Рука сама тянется к светлым кудрям Чана. Сынмин мечтал об этом с того момент, как впервые их увидел. Волосы его мягкие и приятные на ощупь. Внезапно Ким ловит себя на том, что плачет. От испуга он отстраняется. Ему не видно, что делает Чан, но нежное прикосновение к щеке даёт понять, что он заметил его слёзы. – Почему ты плачешь? Я что-то сделал не так? – Нет, вовсе нет. Я просто... Спасибо. Ты... Ты даёшь мне почувствовать себя нужным. Я забыл, каково это. – Ну не плачь, солнце. – Сынмина снова заключают в объятия. Ким утирает слёзы, он и сам не понимает, почему плачет. Сынмин не помнит, сколько они так лежат. Приятное тепло тела старшего согревает Сынмин не замечает, как погружается в сон. Последнее, что остаётся в его сознании – короткий поцелуй в щёку и мягкое поглаживание по спине. ***** Сынмин не любит спать. Он просто не может спать долго. Его своеобразный ритуал – каждое утро вставать с рассветом и курить, глядя на восход солнца. Но сегодня он спит долго. Вымотанный эмоциями организм не хочет вставать и продолжает лежать в объятиях Бан Чана. Проснувшись, Сынмин не сразу вспоминает, где он, и открывает глаза. Тут же он соображает, что Чан может его увидеть, и зажмуривается, но потом понимает, что старший ещё спит. Ким выпутывается из его объятий и встаёт. Между ними не было ничего взрослого, чересчур интимного, но сердце Сынмина горит огнём, когда он думает о поцелуе. Он хочет ещё. Ему хочется, чтобы его касались, чтобы его целовали, обнимали. Он хочет быть любимым. Но Сынмин помнит, что завтра у него запланировано свидание со смертью. Он всё ещё никому не нужен. Он наверняка всего лишь короткая влюблённость Чана, который поплачет о нём пару дней и забудет. Ким устаёт от этих мыслей. Он тихо выходит в коридор, достаёт из кармана куртки сигареты и плетётся на кухню. Приоткрыв форточку, чтобы не слишком дымить в помещении, он закуривает. Восход солнца он давно пропустил, но ему не грустно от этого. Даже как-то спокойно. Сзади слышатся тихие шаги, и Сынмин внезапно понимает, что оставил шапку и свой свитер в спальне. – Я испугался, что ты ушёл. – Говорит Чан, обнимая его со спины. – Ты хорошо спал? – Ага. И куда я уйду? Я сказал, что умру завтра. Сегодняшний день в нашем распоряжении. – Вздыхает Ким. – Ты прости, я тут с сигаретами. Не могу без них. – Всё хорошо. Кури, сколько хочешь. – Не будешь говорить, что это вредно? – Сказал бы, да зачем? Ты сам знаешь, что тебе лучше. – Принеси, пожалуйста, мою шапку. – Хорошо, сейчас. Свитер захватить? – Не-а. Я так похожу. Ты не против? Бан Чан отстраняется и, видимо, оглядывает худые руки Сынмина с изрезанными запястьями. В джинсах, свободно болтающейся на теле майке и белых носках Сынмин выглядит по-домашнему уютно. Его хочется видеть таким всегда. Чан приносит его шапку, пока Сынмин докуривает. Надев головной убор, Ким немного успокаивается. – Завтракать будешь? – Интересуется Чан. – Я не завтракаю. Только кофе пью. – Ну ладно. Я просто не голоден. – Что мы будем сегодня делать? – Спрашивает Сынмин. – Вечером мне надо будет вернуться домой, я заночую там. А утром ты меня уже не увидишь. – Я хочу с тобой об этом поговорить. – А я не хочу об этом разговаривать. – Давай сыграем в карты? – После недолгого молчания предлагает Чан. – На желание. – Проиграешь. – Предупреждает Сынмин. – И что? Давай сыграем. – Ну ладно. Сынмин не понимает, зачем это нужно Бан Чану. Ким всегда контролирует игру. Он помнит, какие карты вышли, какие остались, ему легко продумывать ходы. Он уверен в победе. И всё же... Чан говорит так, будто уверен в своём выигрыше. Интересно, что бы он пожелал? Ответ приходит сам: Чан захочет узнать, что не так с Сынмином. И Ким будет обязан рассказать, потому что это желание. Сынмин знает, что выиграет, но с другой стороны... Он хочет рассказать. Такое для него нетипично, но он хочет проиграть. И он проигрывает. Первый раз за всё время он даёт Чану выиграть. – Не повезло. – Неловко улыбается Сынмин. – Всё нормально? – Ага. Давай своё желание. – Дай мне, пожалуйста, посмотреть в твои глаза. – Шутишь? – Совершенно серьёзен. Ты не хочешь это делать? Я могу изменить. – Нет, стой. Это будет нечестно. Я должен выполнить, и я это сделаю, но... Может, ближе к вечеру? Я не хочу сейчас ничего портить. – Ты не можешь ничего испортить, но если тебе так удобнее, то хорошо. – Спасибо. И до самого вечера они не вспоминают об этом. Они опять болтают о всякой ерунде, но сейчас Чан расспрашивает Сынмина. И Киму уже не страшно сказать, что его любимый цвет – фиолетовый, он любит розы и обожает смотреть рассвет. Сынмину становится страшно, когда стрелка на часах приближается к семи. Ему придётся выполнить желание Чана. Они устраиваются на полу, потому что так как-то спокойнее. Перед этим Сынмин успевает выкурить пару сигарет, и теперь в комнате чувствуется еле заметный характерный запах. – Ну, так..? – Несмело начинает Чан. – Погоди, я хочу сначала поговорить. Мне кажется, тебе стоит понять, почему я от тебя прячусь. – Да, было бы неплохо. Скажешь? – Сначала взгляни на одну часть меня. – Сынмин приподнимает майку, демонстрируя шрам. – Тебе не противно? – Что с тобой случилось? – Чан осторожно тянется вперёд и проводит по нему кончиками пальцев, начисто игнорируя вопрос Сынмина. – Авария год назад. После неё у меня жизнь разделилась на до и после. – Сынмин опускает майку и нервно перебирает пальцами её край. – После аварии от меня все отвернулись. Меня оставили друзья, бросил парень. Я остался совсем один. – Мне жаль, Сынмо. Но почему они тебя оставили? Шрам ведь... Это всего лишь шрам! – Дело не в нём. Я объясню позже. Я весь год был один, но потом появился ты. Ты знаешь, Чан, я хочу умереть. Мне противно от самого себя и своей ненужности. Я думал повеситься завтра дома. – В глазах Чана сверкает ужас. Ему страшно от того, что Сынмин абсолютно спокоен. Но он ничего не говорит, ждёт, пока Сынмин выскажется. – Но эти три дня с тобой, эти чёртовы три дня, открыли мне что-то другое. Я весь год был мёртв, а ты меня словно разбудил. Я почувствовал себя живым. Когда ты целовал меня, когда я пел для твоей песни, когда мы засыпали вместе... Я чувствовал себя живым! Слышишь? Живым! Я бы хотел, чтобы это длилось вечно, но... Ты не первый, Чан. – Голос у Сынмина дрожит. Ему больно говорить об этом, но он продолжает. Потому что должен. Если Чан хочет увидеть его глаза, он должен всё узнать. – ты не первый, кому я покажу глаза. За этот год было много тех, кто был заинтересован во мне, но потом всё так или иначе оставляли меня и смеялись. Я знаю, что произойдёт дальше. Ты посмотришь меня в глаза и либо засмеёшься, либо испугаешься, но ты выгонишь меня и захочешь забыть. Тогда исчезнет моя последняя причина жить, но я знал, что так будет, и поэтому хочу поблагодарить тебя за ту жизнь, что ты мне подарил. – Сынмин, ты... Я не понимаю, что такого с твоими глазами, но я тебя не брошу, слышишь? Я не оставлю тебя! Не хочу! – Бан Чан почти кричит. – Захочешь. – Безразлично отзывается Ким. – Так всегда происходит. Сынмин закрывает глаза и снимает шапку. – Прости. – Тихо шепчет он. – Ты сам попросил. Ким открывает глаза. Левый – карий и пронзительный, и правый – безжизненный и невидящий. Он ждёт испуга, смеха, удивления, но Чан лишь молча смотрит на него. Он всматривается то в один глаз, то в другой, словно пытается их сравнить. Наконец он тихо выдаёт: – Они такие красивые. Не прячь их больше. Губы Сынмина начинают дрожать. – Красивые? – Переспрашивает он. – Ага. Они такие глубокие и бездонные, что я словно вижу в них вселенную. – Зачарованно говорит Бан Чан. – Почему ты их прячешь? Губы Сынмина дрожат сильнее, но между слезами и злостью, он выбирает злость. – Ты идиот что ли?! – Кричит он. – Ты не понимаешь, что я наполовину слепой?! Слышишь: слепой! Я не вижу! – В доказательство Сынмин поворачивается правым боком к Чану. – Я не вижу тебя! – А я всё равно вижу звёзды в твоих глазах. – Упрямо повторяет старший. – Почему ты их прячешь? – Потому что я урод! – Продолжает кричать Сынмин, вскакивая на ноги. – Я отвратителен, бесполезен. Я ненавижу себя, хочу себя убить! – Сынмин не сдерживается и срывается на слёзы. Он падает на колени, закрыв ладонями лицо. А потом чувствует, как его обхватывают сильные руки. – Кто? Кто тебе сказал, что ты урод? Я убью этого человека. – Весь мир. – Плачет Сынмин. – Весь мой мир. – Забудь о них. Я стану твоим миром, только чтобы ты не плакал. Ты больше не будешь плакать, слышишь? – Чан убирает его руки от лица и принимается покрывать поцелуями его глаза. – Почему? – Шепчет Сынмин. – Почему они красивы? – Я не увидел твои зрачки. Не сразу. Я увидел дивный разрез глаз, пушистые ресницы. Я увидел, как ты смотришь, и только потом увидел, чем. Твой взгляд настолько пронзительный и глубокий, что я не сразу заметил, что ты наполовину слеп. – Не говори так. – Сынмин отталкивает Чана. Он несёт какой-то бред. Как Сынмин может нравиться? Особенно, если речь о его глазах. – Это правда, Сынмин. Мне всё равно, как ты видишь, но ты прекрасен. Ты нравишься мне. Сынмина словно прошибает током. Что он услышал? Ему показалось, да? Он ведь не может нравиться. Он урод, калека, да кто угодно, но только не любимый человек. Почему Бан Чан продолжает обнимать его. Ему не противно от его вида? – Повтори, пожалуйста. – Не верит Сынмин. – Я люблю тебя. – Отвечает Чан. – Просто люблю. – Глупость. Меня нельзя любить. – Можно. Не знаю, почему ты решил, что не заслуживаешь любви, но ты не прав. Ты сам не видишь, насколько ты прекрасен. У тебя прекрасные глаза, потрясающий голос, твоя внешность идеальна. Ты интересный, странный до безумия, и я люблю это в тебе. Я хочу слушать твой голос каждый день, каждый день смеяться вместе с тобой, просыпаться утром и видеть тебя. Сынмин, ты идеальный. Мне жаль тех людей, которые этого не поняли. Я правда люблю тебя. – Зачем тебе такой, как я? Я ни на что не способен! Только всем мешаю. Лучше мне умереть. – Ерунда! – Чан прижимает его к себе, и Ким машинально кладёт голову на его плечо. Он всё ещё плачет, но уже сам не знает, от чего. – Сынмо, тебе нужна помощь, и я помогу тебе полюбить себя. Даже если это будет долго, я всё равно тебя не оставлю. Только пожалуйста, не умирай. Просьба звучит так отчаянно, как будто Сынмин исчезает из его рук. Ким плачет, потому что эти слова он мечтал услышать всю свою жизнь. Он верит Чану, который не отвернулся, узнав о его уродстве. Верит, потому что знает, что он не соврёт. Сынмин под его защитой, он в безопасности. – Я люблю тебя, хён. – Вырывается у Сынмина еле различимый шёпот. Бан Чан целует его, и это поцелуй со вкусом слёз. Чан одной рукой гладит его изрезанное запястье, другой утирает слёзы Кима. Сынмину не страшно. Он полностью отдаёт себя в руки Чана. Он знает, что он будет в безопасности и уюте, потому что любим. Сынмину важно слышать эти слова. И Чану, наверное, тоже. – Я люблю тебя, хён. – Повторяет Сынмин, но уже громче. Ему хочется это прокричать, но голос обязательно сорвётся. Сынмин пахнет табачным дымом, а дыхание его пахнет виноградными леденцами. Разбитое на осколки сердце склеивается. Впереди их ждёт музыка Чана, разговоры обо всём на свете, наскоро заваренная лапша на ужин и множество поцелуев, которые так нужны им обоим. Но главное – они вместе. И вместе они пройдут через всё, что угодно.

The end