A Wire

      — Сколько стоит? — спросил Генри на итальянском, указывая на спелые персики на прилавке.       — Пятнадцать за килограмм. Берёшь пять — отдам по двенадцать за кило! — объявил статный мужчина, видимо, он хотел, чтобы все слышали, как дёшево тут можно купить персики. Но, вероятно, все и так уже это знали и не подходили к нему.       Рынок был многолюден. Кажется, этих покупателей даже не смущала толкотня: они так легко и уверенно перемещались между рядами, игнорировали выкрики продавцов и не спешили никуда. И «troppo costoso» Генри мог уловить даже из общего шума.       — Нет-нет, мне нужно только два, — уточнил Генри, удивившись местным оборотам.       — Два кило — не проблема! За тринадцать!       Генри улыбнулся.       — Только два персика, не нужно больше.       — Два персика? Это мало. Возьми хотя бы кило! Смотри, у всех полные руки, а у тебя будет только два персика, — мужчина указал рукой на людей вокруг, действительно носивших много покупок.       — Спасибо, но мне нужно только два.       Генри почему-то подумал, что тут и два персика уже будут весить грамм семьсот.       — Два так два, — согласился продавец, — выбирай!       И Генри выбрал те, которые показались ему самыми красивыми, сквозь пушистую шкурку которых чувствовалась спелая мякоть, и он кивнул, указывая на фрукты в его руках мужчине.       — Хороший выбор, — рассмеялся тот, — забирай бесплатно! Порадуй свою половинку.       Забавный, однако точный комментарий заставил Генри опустить взгляд, но он быстро понял, что продавец хочет даром отдать ему фрукты, и запротестовал.       — Нет-нет. Сколько? — он пытался одной рукой достать деньги из кармана, чтобы всё же отдать хоть лиру.       — Ничего не надо.       Генри не любил оставлять других без благодарности, поэтому всё же вручил мужчине монеты, но был не очень уверен, как сказать «чаевые» на итальянском, поэтому перечислил это слово на всех языках, на которых он мог сейчас его вспомнить.       — Это φιλοδώρημα, tips, pourboire.       Он не понял, доступно ли объяснил, что на самом деле имел в виду, но мужчина всё же взял деньги, наверное, больше из ошеломления потоком незнакомых слов, чем из понимания.       — Спасибо!       Удаляясь от рынка, Генри чувствовал, как персики начинают сочиться в его руках, но они всё ещё выглядели хорошо. Просто нужно поторопиться.       Генри нашёл Ричарда в дверях номера. Он стоял там, вероятно, потому что услышал его шаги. Закатное солнце уже перестало светить в номер, поэтому силуэт Ричарда был тёмен.       — Я принёс нам это, — улыбнулся Генри, протягивая один из фруктов, который ему казался менее помятым. Он вошёл в комнату, закрыв за собой дверь.       — Ты успел купить персики, пока я спал?       — Солнце успело зайти, пока ты спал.       Генри пожал плечами и надкусил персик. Сок покатился по пальцам и губам, и он подумал, что выбор действительно хороший. Ричард, наверное, тоже — он откусил приличную часть, одобрительно хмыкнув.       — Вкусно, — сказал он, доев и пытаясь слизать стекающие с руки капли, — спасибо.       На это Генри улыбнулся и, шагнув ближе и наклонившись, протянул платок.       — Я думал, ты меня поцелуешь. Ричард смотрел снизу вверх, шаловливо улыбаясь и обтирая руки.       — Ну, иногда я непредсказуем, — прошептал Генри, но всё же закрыл глаза и поцеловал, осторожно обнимая за талию и чувствуя, как чужие руки ложатся ему на плечи. Он подумал, что целовать Ричарда приятно и быть с ним приятно, ощущать его рядом, чувствовать внутри спокойствие и теплоту, радовать его даже обычными персиками — тоже. Генри улыбнулся в поцелуй от своих мыслей, на что Ричард выдохнул, отстраняясь, и взглянул Генри в глаза.       — Не хочешь прогуляться? — спросил он.       — Хочу.       Улица встретила их тёплым ветром, раздувающим рубашки на прохожих и развевающим волосы.       — Куда пойдём? — спросил Генри.       — Не знаю, я просто хочу прогуляться.       И Ричард зашагал по мощёной улице туда, где ему нравилось больше, а Генри шёл рядом.       Так они шли, окутанные взаимной тишиной, и смотрели на людей, что-то активно обсуждающих и экспрессивно размахивающих руками.       Но сейчас, почему-то, Ричарду захотелось прервать молчание, и он начал указывать на многое вокруг них, что-то отмечая. Генри при этом не возражал послушать о том, какие красивые у кого-то цветы на подоконнике, и сказать, что, да, красивые, и это, как ему кажется, петунии. И о том, как плющ витиевато охватывает фасад дома. И о том, как всё это не похоже на Калифорнию, где Ричард вырос.       — Я никогда не был в Калифорнии, — задумчиво упомянул Генри, но ответ Ричарда последовал несколько категоричный и сухой.       — Ты не так много теряешь.       — Почему?       Генри зачем-то решил развить эту тему, хоть и понял, что это не то, о чём Ричард хотел говорить.       Помолчав, он ответил со вздохом:       — Может быть, я предвзят, но всё, что я увёз оттуда в Вермонт — это бесконечное воспоминание о рутине, выжженное солнцем. Какие-то унылые забавы и практически полная невозможность вырваться из Плано хоть куда-то. Наверное, у кого-то всё было по-другому, и воспоминания лучше и красочнее, кто знает, — подытожил он.       — Хорошо, я понял тебя. Извини, что спросил.       Ричард только пожал плечами, мол, ничего страшного.       Теперь они шли молча и проходя мимо живописных мест, и проходя мимо колоритных людей. Генри не мог понять, какая же это тишина: комфортная или нет. Наконец, совсем стемнело, а Ричард зашёл на совсем безлюдную улицу, убавляя шаг. И теперь Генри захотелось прервать тишину:       — Ты очень красивый, ты знаешь это? — выдохнул Генри, смотря Ричарду в глаза, на что тот только фыркнул, смеясь.       — Нет, правда, ты… Ένα όμορφο αγόρι. Я на самом деле так считаю. Ричард улыбнулся, опустив голову.       — Спасибо. Знаешь, как я описал тебя в своём дневнике?       Генри покачал головой.       — Я точно не помню, но я отметил твои очки и твою бледную кожу, твой рост, конечно, и зонт, — он рассмеялся, вспоминая что-то, — представляешь, я написал, что у тебя «строгий шаг с осанкой балерины».       Генри слабо улыбнулся, останавливаясь, и, опустив голову, действительно вспомнил о зонте, которого сейчас не было.       — Присядем? — он указал на скамейку.       — Не хочу на скамье. На траве лучше.       И Ричард сел на траву, и обхватил свои колени. Он окинул спокойным взглядом устроившегося рядом Генри.       — Я хочу услышать, что ещё ты обо мне написал.       — Ничего особенного, впрочем. Я, наверное, упомянул, что ты не похож на других в Вермонте. Если нет, то я правда так думал, меня даже удивила твоя отстранённость, то как ты обходил группы людей стороной. Прошлый я сказал, что назвал бы тебя красивым, если бы твоё лицо и глаза были более выразительными и подвижными. Но сейчас я считаю тебя красивым, даже если ты отключаешься от мира и выглядишь так же, как и тогда. Когда я перевёлся, вы мне казались как из кино, как будто вы знаменитости.       Он замолчал.       — А ты помнишь Жоржа Лафорга? — Ричард вдруг вспомнил одного из преподавателей.       — Наверное, да.       — Он до сих пор, думаю, не может восполнить урон, который ты ему нанёс. Он мне рассказывал про тебя, а потом вдруг переменился и помрачнел.       — Почему? — Генри не мог понять, что такого могло произойти между ним и Лафоргом.       — Наверное, ты задал вопрос после его лекции, на который он не смог ответить.       В ответ Генри фыркнул, прикрывая глаза.       — Ещё он мне сказал, что ты в восемнадцать, кажется, перевёл Анакреона с комментарием. И я правда не знаю, как совмещать мои личные знания о тебе с такими фактами.       Генри удивлённо вскинул бровь.       — Ну, знаешь, я тоже не понимаю, как ты смог влюбиться в меня. По-моему, я самый заурядный из всех, кто тебя окружает. — признался Ричард, и Генри хотел возразить, но не успел, — Точно помню, что писал о том, как мы перекинулись с тобой парой фраз о Гомере. Я сказал, что мне нравится Гомер, и ты посмотрел на меня как на абсолютно переставшего развиваться в культурном плане в пятилетнем возрасте человека, а потом сказал, что обожаешь Гомера.       — Тогда мне была непонятна любовь к кому-то кроме Гомера. Ричард вдруг посерьёзнел и выпрямился, уткнув свои глаза в Генри.       — А сейчас понятна?       — Да, сейчас понятна, Ричард. Ты делаешь мою жизнь счастливее, ты делаешь меня лучше. И я тоже хочу делать тебя счастливее. Если я хорошо понимаю концепцию любви и собственные чувства, то я могу сказать, что люблю тебя.       Генри встал и протянул свою руку, а Ричард взял её, быстро поднимаясь. И, не давая Генри начать идти, обнял его.       — Я тоже тебя люблю. Спасибо за этот разговор. Пойдём обратно.       На что Генри только кивнул.