в какой-то из моментов феноменально осознав все, прежде непостижимое моему маленькому, ограниченному разуму миллионера, что предался всем развратностям и не заботился ни о чем, кроме чувства собственного эгоизма, я впервые ощутил непосредственную связь мозга с сердцем. я понял, что суждения существа, которого я некогда величал лючио риманцем, были истинны — я не замечал ничего, кроме собственного эгоизма. после нашей встречи это стало моей главной и единственной заботой.
он ткнул меня в это лицом. он ткнул меня лицом в некрасивую, уродливую, жестокую правду, расплывшуюся передо мной кровавой, липкой, непристойной лужей. и сделал он это не потому, что любит меня, а потому, что ненавидит. мы ведь отныне враги друг другу — я не мог свыкнуться с данной мыслью. в какой-то из моментов все перевернулось. малости, имевшие до сего хоть каплю ценности и смысла, также были утеряны.
— ну же, джеффри! — чуть нежнее повторил он свой вопрос, — избери же своего нового вождя.
это вернуло меня в реальность, хотя это слово сейчас не совсем уместно, ведь находился я в месте, вообще непохожем на что-либо наподобие ада или рая, даже не на земле и не во сне. точнее, я пришел в свое сознание и стал вслушиваться в происходившее. «выбирай не из-за страха. следуй лишь своей мысли» — не так ли он выразился несколькими минутами ранее?
я не знал. я ничего не знал в тот момент. мои мысли рвались на мелкие кусочки, передавали друг другу свои частички, путались, смешивались и перемешивались. мысленная диффузия шла полным ходом.
риманец насмехался надо мной, над моим жалким неверием в бога, над тем, что я его всячески отрицал, поносил, над тем, что я согласился, что христос — не более, чем «распятый труп». риманец полностью знал, кто я такой на самом деле, знал всю мою душонку от и до — все-таки она ему полноправно принадлежала. и вот теперь, в такой странный, но знаменательный, торжественный и одновременно пугающий, отталкивающий час он предстал передо мной в своей истинной форме, не выказывая привычных его людской натуре циничности или саркастичности. он был божеством в данную секунду и вел себя подобающе.
я благоговел перед ним все так же, будь мы на земле. нет, не его физическая красота сводила меня с ума прямо сейчас, а то, что он, будучи ангелом-врагом моим, оставался добрее меня, человечнее — если так, учитывая обстоятельства, можно выражаться — меня, был чистосердечнее меня. да, он презирал меня и он имел на это все права с божественной своей позиции. разве ровня я такому как он? его природный и неизменный магнетизм уже не был прежним. он словно стал поддельным, неестественным с точки зрения науки, но стал в сотни миллионов раз сильнее и привлекательнее; его аура завораживала все больше и я подумал, что будь я сибиллой в своем нынешнем обличии, то ровно так же пал бы на колени. да, кажется, я понял сибиллу и ее мотивы…
неуместно с моей стороны было о ней говорить, да еще и сейчас, но что поделать, раз мне необходимо говорить правду. придется произносить ее острые, режущие слух, ранящие сердце, но не душу, слова. почему не душу? а разве она у меня когда-либо была?
я восстану отныне пред алтарем моего последнего решения уверенным, последовательным, благоразумным, пробудившимся от глубокого сна. я вернусь с далеких краев моего сознания, куда я забрел осознанно, где я оставил себя с полным понимаем чего, обратно, я обещаю.
мне нельзя было заставить его задать вопрос в третий раз, я не должен был допустить второго его повтора, мне нужно было что-то ответить ему, уже нечеловеку нелючио нериманцу. он уже давно превозмог, превзошел грани господства над своим человеческим разумом, отчего воздвиг свои минусы и недостатки в абсолют, приумножил на себя, возвел в квадрат, после чего они стали иными, противоположными этому полюсу. они приумножились на самих себя и стали плюсами. он умножил лючио на риманца, он умножил люцифера на ариманеса и восстал тем, кем был сейчас, и я почувствовал власть и контроль над собой с его стороны…
«не действуй из принципа страха, джеффри. тебе нужно быть собой» — это все, что я помнил на тот момент.
— я выбираю тебя, риманец, — с трудом, но таки произнёс я. поглотив собственную неуверенность, представшую в горле комом, убив воспоминания о виконте линтоне, умертвив первое, но такое сладкое, прелестное и нежное впечатление о сибилле элтон, я сделал свой выбор и в тот же миг ощутил как сердце мое вынули из грудной клетки и его, соединенное с мозгом, разделили на маленькие члены. я почувствовал, как в него вонзили нож и лезвие его прошло сквозь меня.
резкая боль в глазах покрыла дальность моего зрения пеленой, обожгла и вырвала мне язык.
— знай, джеффри, твой выбор не будет более изменен, и раз ты, предпочитая тонуть в грехе, избрал таковой путь, то и сожалений по отношению к тебе от меня не будет, — грозно, громогласно заключил люцифер-ариманес, вытянул собственные руки вверх, собираясь ровно меня поразить мечом, меня, упавшего на колени без сил, и впитал в себя представленную вселенную, которую я лицезрел, пока не упал чуть ли не замертво.
конечно, я пришел в себя после этого случая, однако я не помнил практически ничего из всего, что произошло. я находился в гранд-отеле, когда распахнул свои очи с угрожающей быстротой. на лбу моем была смоченная холодной водой тряпочка, недалеко носились слуги, а рядом в кресле сидел сам лючио, будто бы выжидая моего пробуждения.
— о, наконец-то вы очнулись, джеффри! — откладывая от себя некую книгу в красной обложке, в своей обычной манере протянул он. — мы все за вас волновались и скучали по вам.
я лениво протер глаза и присел на край кровати в попытках разобраться в происходящем. уже хотел было попросить слуг уйти, но мой друг сделал это за меня:
— пожалуйста, соизвольте покинуть помещение. нам нужно побыть одним, — сказал он.
все повиновались, пускай и неохотно, по одному вытекли из обители. мы с лючио остались наедине.
— что произошло со мной? — наконец подал голосу я.
— на борту моей яхты вам стало плохо, очень плохо, — немного жалостливо начал он, — вы впали в лихорадку, много бредили, доктора пытались вас вылечить, однако безуспешно, после чего я отдал командование вернуться к берегам англии. нас обоих доставили в гранд-отель, отсюда я послал весточку о вашем самочувствии в уиллоусмир.
в голове всплыла лишь одна мысль, которую я машинально, невольно озвучил:
— где сибилла?
— что? — удивленно переспросил он, — разве вы не помните, что она умерла? ладно, впрочем, неважно, — вам, наверное, из-за болезни память изменяет. мы отправились с вами в путешествие по морю-океану, чтоб вы могли хоть на чуть-чуть забыть о горе, о тяжести своего траура.
сначала мне хотелось спросить о том, как умерла сибилла, но после его слов мои воспоминания чуть прояснились: она сначала мучилась от бессонницы, а затем выпила слишком много снотворного в одну из ночей по своей ошибке, что и стало причиной ее смерти… странно. мне ведь казалось, что не так события последних нескольких недель развивались, что разительные изменения случились…
— лючио… — почувствовав тревожность, я хотел ему задать вопрос, наводящий на это, но не успел окликнуть его по имени, как обнаружил его сковавшим мои руки своими и нависшим надо мной в моей же постели.
— будьте тише, джеффри, — скомандовал он.
— это… это все была ложь… — бессильно прошептал я, — вы солгали мне… нет, вы лжете мне.
его глаза вновь загадочно и томно блеснули.
— да? — изумился он в очередной раз, все так же продолжая не давать мне свободы в руках и заблокировав мою способность оборониться с помощью ног, — я вам солгал? когда же?
— прямо сейчас, — ответил я в таком же духе, — вы… вы грешны.
и снова та же самая неуверенность проявилась в моем голосе. я почувствовал, что теряюсь в суждениях и путаюсь в мыслях. конечно, я знал, что лючио полностью понимает то, о чем я прямо сейчас говорю, однако лишь делает из себя несмышленого. он передразнивал меня и мое загрязненное, опороченное нутро своим лишь взглядом.
— но ведь вы сами захотели следовать за мной, не так ли? — на его лице проступила та самая циничная, меланхолично-таинственная улыбка с ноткой печали в глазах. он был властен и не желал уступать мне контроль над всей ситуацией — как физический, так и моральный.
он смотрел мне в глаза и в них прослеживался весьма плохо изученный интерес по отношению к моей персоне, некое свечение. я почувствовал его тяжелое дыхание, ударившееся об мое лицо — видно, что устранить меня заняло у него немало труда, пусть он и хотел вновь напустить иллюзию противоположности правде. мое отношение к лючио действительно поменялось. точнее, наше взаимное отношение друг к другу. стало проявляться еще на яхте то, что доселе никогда не было заметным, а в нынешний миг обострилось, показало себя еще больше и еще сильнее.
— я не отрицаю этого, — подтвердил я, — я тоже грешен… но… разве есть нужда в том, чтобы подвергать друг друга содомскому греху, лючио?
я сразу перешел к делу, в то время как он молчал. он все понимал, он помнил все происшедшее, но молчал. он не хотел мне даже об этом напоминать, потому что чувствовал, потому что знал, что я начну расспрашивать об этом его. по этой причине он сохранял молчание, но, раз я уже затронул эту тему, он понял, что ему этого не избежать и что лучше ответить, дать просветление мне. а между тем я продолжал:
— разве не становится вашей душе хуже с каждым совершенным грехом? разве не сами вы говорили, что ваша скорбь становится все сильнее? разве не вы говорили мне, что то, что вы совершаете грехи с радостью, с любовью, с удовольствием — самая что ни на есть грязная ложь? неужто вам так хочется поддержать укоренившееся злостное предубеждение?
— с каждым совершенным грехом? — ехидно переспросил он, опять истязая меня, после чего ответил на этот вопрос таким образом: — на этот раз это мое желание. мое истинное желание, — и выделил тут именно слово, указывающее на принадлежность.
его. его желание. это его истинное желание, джеффри. а твое, что, не должно учитываться?
не будет ли это считаться актом насилия по отношению ко мне?
»…и раз ты, предпочитая тонуть в грехе, избрал таковой путь, то и сожалений по отношению к тебе от меня не будет!» — но ведь он сам дал мне знать об этом, не так ли?
а разве ты сам не желаешь искренне этого, джеффри? джеффри? джеффри?
он припал к моей груди всем своим телом, оказывая непомерное давление. он, кажется, даже не собирался переоблачать меня в ничего — его сила была настолько пугающе неземной, что этого ему и не очень-то требовалось, не очень-то хотелось. лючио безо всякой спешки и со всею своей лаской проводил по мне пальцами, увешанными красивыми кольцами с рубинами, агатами, сапфирами — каждый день разными камнями. эти его действия ощущались как нечто очаровывающее, как нежнейшее проявление души, как лучшее проявление злости и ненависти сразу в одном. я шумно и неразменно вздыхал, потому что мне становилось щекотно изнутри временами — таков был мой спектр эмоций, ощущаемых тогда.
прикосновения риманца, без удивительности факта, менялись по его настроению — в данную секунду он приятен, нетороплив и желает долгого наслаждения, а уже через несколько мгновений с животной жадностью поглощает вашу страсть, резонирует каждый мой вздох, анализирует всякий случайно упавший взгляд, отражает всю свою сущность. этот радикализм, это непостоянство заставляли меня чувствовать себя загнанным в угол своим обожателем, почитателем, поклонником, расцелованным богом — так оно и было, отчасти…
***
— интересно, чем господин лючио риманец и господин джеффри темпест так долго заняты? — вопрошали меж собой слуги, заметившие, что мужчины не покидали комнаты.
— вероятнее всего, что они разговаривают обо всем случившемся, — предполагали другие, — ведь господин темпест долго пробыл в бреду. господину риманцу уж точно есть что ему сказать!
***
…помню, что однажды друг мой пообещал мне что-то рассказать с весьма нешутливой интонацией, отчего я насторожился. когда я попытался уточнить, что именно он хочет мне поведать, он ответил, что несмотря на то, что хочет это сделать, он этого не сделает, поскольку ему все еще нужно время… и сейчас я осознаю, что это правда. ему однозначно есть что мне рассказать.
— я вас люблю, темпест. вы не понятия не имеете, насколько же я рад, что вы сделали свой выбор в мою пользу, — запыхаясь, проговаривал он. он застегивал лишь первые три пуговицы своей рубашки, в то время как мне пришлось иметь дело с пятью, а не то шестью.
я все еще лежал на спине на кровати, отброшенный так грубо им в начале, не мог привести в порядок дыхание — настолько сильным оказались мои физические впечатления от того, что я только что ощутил. я все еще мог лицезреть его миловидное и симпатичное лицо. он даже не запотел, в то время как я был настолько мокрым, что казалось, промок до ниточки.
— вот помните, — заявил риторически внезапно он, даря мне еще один поцелуй, — что я вам хотел поведать одну тайну о себе? выходит, что теперь одной тайной между нами меньше…
