Превратности любви

Гоголю казалось, что он мерно покачивается на волнах, которые куда-то его несут под тихий стук копыт. Может, он едет на лошади? Погодите, он же с нее свалился… он ехал в Диканьку из особняка, а потом Всадник, мельница, девушка… Оксана? Что она ему подмешала? Николай открыл глаза и обнаружил, что находится на постоялом дворе. *** И снова знакомый перестук. Гоголь не мог понять, сидит ли он верхом или висит, перекинутый через седло. Последнее, что он помнил, — вопль обиженных на ведьму мавок, наконец-то нашедших свою мучительницу. Надо рассказать Якову Петровичу! Гоголь рывком сел, протер глаза и побежал будить следователя. *** — Николай Васильевич, я понимаю, что вам очень тяжело… но, быть может, стоит развеяться? Отвлечься от горестных мыслей? — Лиза взволнованно заглядывала в глаза Гоголю. — Как вы относитесь к охоте? — встрял Данишевский, и Лиза на него недовольно цыкнула — нашел время говорить об убийствах, когда их гость переживает гибель близкого человека! — Ну или просто проехаться по лесу, — сдался граф под взглядом супруги. — Прогулки, знаете ли, отлично прочищают голову. И Всадника вашего будет легче искать. — Он не мой, — глухо отозвался Николай, поджав губы, — но я его найду. Лиза и Алексей переглянулись. Продолжения не последовало. — Может, отужинаете с нами? — предпринял новую попытку Данишевский. Гоголь пробормотал что-то невразумительное, и граф посмотрел на супругу как бы говоря: я сделал все, что мог, это твой гость. Лиза вздохнула и осторожно коснулась плеча Николая. — Николай Васильевич, не изводите себя, — нежно проворковала она. — Якова Петровича больше нет с нами, но вы продолжите его дело и спасете всех нас. Верно, Леша? — Ну да... — Граф постарался, чтобы его голос звучал не очень скептично, за что получил очередной укоряющий взгляд. — Нет, ну давайте хотя бы отужинаем, что мы стоим посреди пустой столовой? Гоголь душераздирающе вздохнул — его мысли явно пребывали где-то в другом месте. Лиза беспомощно взглянула на мужа, и тот, тоже вздохнув, подошел к Николаю и решительно отчеканил: — Я прикажу запрячь лошадей. Прокатимся. Знаете, побыстрее так, чтоб только ветер в ушах свистел. — Я пойду оденусь, — встрепенулась Лиза, ободряюще пожав Гоголю руку. — Потеплее, а то вечереет, — вслед ей предупредил Данишевский, после чего повернулся к Николаю и внимательно осмотрел его одежду. — Может, распорядиться поискать что-то и для вас? Николай Васильевич? Гоголь пару раз моргнул, возвращаясь к реальности, и графу пришлось повторить свой вопрос и объяснить, к чему он вообще. — Нет, благодарю. Мне вполне хватит крылатки, — пробормотал Гоголь, чувствуя себя в присутствии Алексея несколько скованно. Тот производил на Николая почти угнетающее впечатление, будучи… слишком идеальным, что ли? Яков Петрович тоже был идеальным, и Гоголю хотелось быть на него похожим, тянуться к нему и за ним, в то время как сам Гуро охотно протягивал руку, помогая и подсказывая. А Данишевский стоял в стороне, иронично изогнув брови, неприступный и недостижимый, загадочный, как колдун или вампир. Николаю хотелось оказаться от него как можно дальше, но для этого пришлось бы расстаться с Лизой. Поэтому он согласился на поездку. Ехали они, как Данишевский и обещал, очень быстро, и грустные мысли действительно вылетели из головы. Алексей оживленно рассказывал о местах, где они проезжали, и Гоголь в целом решил, что зря он так думал о графе, принимая за надменность обычное достоинство. *** До злополучного убийства Хавроньи Гоголь еще дважды заходил к Данишевским: один раз они вместе обедали, а вот второй раз Лиза не смогла выйти к гостю. Граф извинился за плохое самочувствие жены, но уйти Николаю не позволил, хоть тот и ссылался на то, что не хотел бы тогда беспокоить супругов. Однако Данишевский лишь отмахнулся и предложил ему посмотреть библиотеку. Николаю понравилось и книжное собрание хозяина особняка, и беседа с ним о литературе — Алексей любил и прозу, и поэзию, был начитан и выносил очень точные и емкие суждения, демонстрируя не только обширные познания, но и понимание глубинной сути прочитанного. Гоголь получил истинное наслаждение от их разговора. — А вы сами не пишете? — спросил он, с интересом наблюдая за графом, отрешенно листающим страницы в поисках обсуждаемого стихотворения. Данишевский поднял голову и насмешливо улыбнулся. — К чему? Я предпочитаю наслаждаться искусством, а не создавать его — тем более подобных талантов я лишен. В конце концов, должен же кто-то быть простым читателем? Ведь если все будут писать, то для кого это будет делаться? Для критиков? Гоголь даже засмеялся. — Ну уж нет, только не для них! Хватит с них и того, что они вообще есть. — А вот про вас Лиза говорила, что вы пишете. — Алексей склонил голову к плечу, разглядывая собеседника, и тому разом стало неуютно. — Но мне она не раскрыла, есть ли у нас ваши произведения. Сказала, что мне не понравится. — Это точно, — откликнулся Гоголь, разом впадая в уныние при воспоминании о своей неудавшейся поэме. — Вы ценитель хорошей литературы, а у меня так, ерунда вышла… — Вполне возможно. — Данишевский пожал плечами, и болезненное самолюбие Николая взбунтовалось. Однако следующие слова графа заставили его задуматься. — Судить не берусь — и вправду не читал. Вот только разве это не обычный путь? Чем бы вы ни занимались, нужна регулярная тренировка. Не думаю, что сложение строк в этом смысле сильно отличается от, например, стрельбы. — Но это совершенно разные вещи, — возразил Николай, непроизвольно втягиваясь в дискуссию. — Стрельба — это физическое умение, а для литераторства нужен талант. — А что ваш талант без практики? — Алексей прищурился и кивнул на полку. — Александр наш свет Сергеевич, обласканный всеобщим вниманием, талантлив — в этом нет сомнения. Но кто б о том узнал, если б не его издания? Он пишет и пишет, как я вижу, немало. А судя по тому, что я слышал о нем, пишет он беспрестанно и упражняется, при каждом удобном случае поражая окружающих экспромтом. — Вы полагаете, что при регулярном упражнении можно сносно писать? — Я полагаю, что вы не узнаете, если не будете пробовать. К чему рассуждать, что стишки дурные, если их нет? Николай фыркнул и тщательно обдумал услышанное. — И все же, Алексей Алексеевич, почему же вы не пишете? Если тренировкой, по-вашему, можно многого добиться. — А к чему мне это? — Данишевский удивленно изогнул брови. — Не испытываю потребности выражать свои мысли в стихах, да и в прозе — тоже. — Он поставил забытую книгу на полку и посмотрел на темнеющее небо. Взгляд его смягчился. — Из всего, что я знаю в этом мире, стихов достойна только Лиза… но даже самому Александру Сергеевичу я бы не доверил ее воспеть. Гоголь смущенно отвел глаза. Здесь он был с графом полностью солидарен и отчего-то ощущал из-за этого неловкость. Этот вечер запомнился Николаю и тем, что он снова видел Всадника. Он спрятался в густых зарослях, когда вороной конь в костяной сбруе прошел совсем рядом так, что Гоголь отчетливо слышал перестук копыт и видел, как перекатываются под шкурой мускулы. Он вознамерился проследить, куда поедет Всадник, но, стоило ему попытаться выбраться из своего укрытия, как конь остановился. Задрал голову, дернул ушами, повел носом, точно мог почуять чужака… Николай застыл, но Всадник нетерпеливо тронул поводья, и конь удалился, взмахивая пышным хвостом и изредка оглядываясь на подозрительные кусты. О слежке не могло быть и речи. *** — При чем здесь писательство? Речь идет о вашей безопасности. Вам нужно уехать. Николай был в отчаянии: Лиза ему не верила! Яков Петрович смог бы ее убедить, он уже успел проверить, что видения Гоголя не лгут! Но он — не Яков Петрович, и быть столь же убедительным у него не получалось… — Вот так сюрприз! Позавтракаете с нами? Гоголь перевел взгляд на вышедшего к гостю Данишевского, подавленный и раздосадованный из-за реакции Лизы. — Нет, мне… пора. В коридоре его все же догнал граф, вызвавшись проводить. Николаю хотелось спросить, что это за таинственная болезнь, от которой он снова принес супруге лекарство, но это было совершенно нетактично. — Прошу простить мое любопытство, — осведомился Алексей с обычной вежливой (но Гоголь готов был поклясться, что в ней всегда сквозила насмешка) улыбкой, — но в чем же цель вашего визита? Вы ушли, едва завидев меня. Неужели я вас чем-то оскорбил? Вы в обиде за мои слова о творчестве? — Нет-нет, что вы! — Николай опомнился и виновато качнул головой. Только не хватало поругаться с Данишевским! А может… может, граф сможет убедить супругу уехать? — Я… я приходил по поводу Лизы… — О, — лицо Алексея просветлело, — а я как раз хотел поблагодарить вас за то, что проводите с ней время. Мне так жаль, что пришлось увезти ее в глубинку! Свежий воздух полезен для ее здоровья, но я же вижу, как она здесь скучает. Моя компания рано или поздно нагоняет на нее тоску, поэтому я очень рад, что вы смогли стать ей другом. Другом… у Николая сжалось сердце так, что он забыл, о чем хотел поговорить с Данишевским. Как бы он хотел быть для Лизы именно другом, а также другом ее великолепного и образованного супруга! Но Гоголь чувствовал, как в душе что-то противится этому желанию. Не другом, совсем не другом хочется ему быть для прекрасной графини! Николай гнал эти мысли и не отваживался взглянуть в глаза Алексея. — Простите, я перебил вас, как невежливо, — Данишевский усмехнулся. — Так что вы хотели сказать о Лизе? — Я… — Николай запнулся. Если Лиза не поверила в его видения, то ее рациональный муж и подавно. — Я беспокоюсь о ней. — Не переживайте, ее болезнь только выглядит пугающе, но если вовремя принимать лекарство, то Лиза будет чувствовать себя чудесно, — не так понял его Алексей. — Она иногда бывает немного рассеянна, но я всегда слежу за распорядком. — Я боюсь, что она станет жертвой Всадника, — прямо признался Николай. — Прошу вас, Алексей Алексеевич, можете ли вы что-то сделать? Убедить ее уехать… — Об этом не может быть и речи! — Данишевский нахмурился. — Мы только нашли место, где ей лучше… кроме того, неужели вы думаете, что я не могу позаботиться о собственной жене?! — Я вовсе не хотел вас оскорбить! — торопливо воскликнул Николай, видя, что граф не на шутку рассердился. — Я просто прошу… быть осторожнее. Мне кажется, Всадник избрал Лизу своей жертвой. — Занимайтесь своим делом — ищите Всадника, — ответил Алексей, все еще хмурясь, — а я уж как-нибудь позабочусь о Лизе. — Обязательно найду, — твердо пообещал Гоголь. Данишевский некоторое время внимательно и строго смотрел на него, а затем чуть улыбнулся и протянул руку. — Благодарю, — Николаю на миг показалась, что в его глазах мелькнула насмешка, — за ваше беспокойство и вашу решительность. Гоголь неловко коснулся его изящной ладони и вздрогнул от неожиданно сильного рукопожатия. Алексей продолжал вежливо улыбаться, после чего, будто спохватившись, разжал пальцы. Отчего-то у Николая побежали мурашки от происходящего, и он поспешил откланяться. *** Гоголь справедливо рассудил, что из всех его знакомых об огненном цветке может рассказать только Оксана — значит, надо идти мириться. И вообще, о каких ссорах может идти речь, если на кону жизнь девочки! Бедная Даринка… но время еще есть, нужно лишь опередить Всадника. Он почти добежал до запруды, как вдруг перед ним возникла черная тень. Гоголь отшатнулся и с ужасом узнал морду, украшенную серо-желтым черепом. Всадник! Но уже спустя пару секунд Николай с удивлением обнаружил, что конь на сей раз без седока. Это было очень странно, но обдумывать этот вопрос было некогда. Гоголь хотел обойти коня, но тот решительно выступил вперед, тесня человека от воды. Николай нахмурился и шагнул в другую сторону, но конь снова преградил ему дорогу. Тут Гоголь совсем рассердился, но в то же время что-то внутри его возликовало: значит, он все правильно рассчитал, огненный цветок из видения имеет отношение к убийствам и Всаднику, раз уж конь Всадника не пускает его к запруде! — Ну уж нет, — буркнул Гоголь вслух, ощутив внезапный азарт, — я все равно пройду, и ты меня не остановишь! Конь фыркнул, и Николаю почудилась в этом звуке откровенная насмешка. Нагнув голову, будто бык, конь пошел на таран, и Гоголь едва успел увернуться. Но пока он удерживал равновесие, конь уже вновь оказался между ним и запрудой, скаля крупные зубы точно хищник и взрывая копытом землю. Он выглядел так угрожающе, что Николай попятился, и конь, закрепляя эффект, пошел на него вновь. Гоголь отскочил, конь развернулся, побежал… Гоголь даже не понял, как это случилось — вот конь снова несется на него, он снова отпрыгивает, пальцы хватают повод… а в следующий миг он уже сидит верхом. Конь замер, мотнул головой, пытаясь понять, куда делась жертва, а затем обернулся. Николай увидел карие глаза, хищно сверкнувшие из глазниц черепа, похолодел и крепче сжал поводья. Он чувствовал, как напряглись мышцы коня, когда тот отвернулся, тряхнув гривой, а потом… они полетели. Нет, в буквальном смысле конь летать не умел (хотя черт его разберет), но так быстро Гоголю передвигаться еще не приходилось. Он наклонился и попытался сжаться в самый крохотный комочек, желательно пропитанный смолой, чтобы намертво прилипнуть к шкуре и не свалиться: зверь как нарочно выбирал дорогу под деревьями с низкими ветками, надеясь сшибить седока. Под Всадником такой тихий, а тут словно бес вселился! А может, и вселился, а может, и есть бес? Николай похолодел и попытался прочитать молитву, но все мысли начисто выдувало из головы. Оставалась только одна: не разжимать пальцы. Гоголь уже не чувствовал их, даже притупилась боль от врезавшейся в ладонь кости, которые в избытке усыпали сбрую. Николая замутило — Всаднику-то хорошо, у него перчатки, видимо, толстенные, что ему до костей… конь заложил крутой вираж, и Гоголь завалился на бок. Он из последних сил цеплялся за поводья, но все равно под пугающий треск сполз из седла. Конь побежал медленнее — видимо, ему было неудобно тащить жертву, которая волочилась за ним по земле, оттягивая поводьями челюсть. Наверное, ему больно… но Гоголю тоже было больно! И хоть бы треснули не кости… нет, кости, осенило Николая, когда он попытался поднять голову, только не его! Это кость с повода, осколок которой он продолжал сжимать в кулаке. Из последних сил Гоголь ткнул острием в черную блестящую шкуру, надеясь остановить коня. И тот правда застыл, всхрапнув. Николай почувствовал на коже горячую кровь и разжал пальцы, окончательно рухнув наземь. Торопливо подняв голову, он обнаружил, что конь исчез. Но размышлять об этом было некогда, и Гоголь поспешил обратно к запруде, надеясь, что не встретит дьявольскую зверюгу там снова. Ему нужна Оксана. *** — Я видел вас в церкви… простите, я не собирался… — Николай всегда терялся, видя ясные глаза Лизы. — Вы были так печальны. Что-то случилось? — Нет, ничего серьезного, — графиня слабо улыбнулась, — просто… я молилась об Алеше. Гоголь вздрогнул, вспомнив слова отца Варфоломея — грехи мужа замаливает. — А что, с ним что-то случилось? — напряженно спросил он. — Леша… — Лиза помедлила, не зная, стоит ли рассказывать, но потом решилась. — Он плохо себя чувствует. Иногда у него бывает… переутомление. Он очень устает, поскольку иногда не спит ночами, когда моя… болезнь усиливается. Он такой заботливый… — Вам повезло с супругом, — пробормотал Николай, чувствуя, что язык не желает слушаться. Да и графу повезло… Лиза почему-то ничего не ответила, лишь отвела взгляд, как-то совсем погрустнев. Гоголь взволнованно посмотрел на нее — что она скрывает, о чем не хочет говорить? А если Данишевский как-то обижает ее? Но он производил впечатление человека достойного, хотя в селе его явно недолюбливали. Вероятно, за то, как держался — холодно, отстраненно и высокомерно. Хотя он был приветлив с Николаем да и Лизу очень любил, но даже с ней он держался как-то… на расстоянии. Будто между ними возвышалась стеклянная стена. И хотя Гоголь по глазам видел, что граф любит супругу, но в его поцелуе руки не было и следа влюбленности. Словно… это было представление для гостя? Вроде непохоже. Но это определенно не поцелуй мужа. Как странно… но сейчас были дела поважнее. — Лиза, вы знаете, что такое Медвежий овраг? Лиза не хотела пускать его в Медвежий овраг. Лиза пыталась его остановить. Лиза волновалась за него. И Гоголь сам не понял, как они поцеловались — но это было то, в чем он отчаянно нуждался. Мысли о Данишевском начисто выветрились из головы. Поцелуй придал Николаю силы и уверенность, так что к Вакуле и в Медвежий овраг он летел как на крыльях. Лиза обеспокоенно смотрела ему вслед. Нельзя отпускать Николая так просто, без всякой охраны! Она могла бы припугнуть всю местную нечисть, но разве не в Медвежий овраг собирался Басаврюк? Он иногда приезжает за кровоцветом, а тот цветет в папоротнике у воды… в овраге точно протекает река… его так просто не припугнуть, разве что как-то договориться, чтобы он не тронул Гоголя… Лиза быстро взбежала на второй этаж особняка, подошла к двери в спальню и подняла руку, чтобы постучаться. Но, помедлив, сначала прислушалась, а затем просто вошла без стука. Данишевский не повернул голову и даже не открыл глаза. Его лицо не дрогнуло, но сейчас оно хотя бы выглядело спокойным, а не искаженным судорогой. Лиза взяла полотенце с его лба, смочила в тазу и обтерла кожу. Осторожно коснулась пальцами лба, затем проверила губами — жар спал, но Алексей продолжал лежать без движения. — Лешенька, — тихо позвала Лиза, снова проводя полотенцем по вискам и щеке, — где ты сейчас? Ты мне нужен. Ресницы Данишевского чуть дрогнули. Лиза замолчала, прислушиваясь. Дыхание ровное, не лихорадочное, как ночью. Похоже, и вправду спит. Это обнадеживало. Лиза аккуратно пристроила полотенце на лбу Алексея, после чего чуть отогнула край одеяла и осмотрела перебинтованное предплечье. Кровь вроде остановилась и не проступала сквозь ткань, а тогда, ночью, Лиза здорово перепугалась, разбуженная нечеловеческим криком. За окном раздалось ржание. Лиза поднялась на ноги, напоследок склонившись к Данишевскому — его размеренное дыхание успокаивало. — Я скоро вернусь. *** — Новая жертва? — Лиза испуганно прижала руки к груди. — Да, я слышала… мне так жаль, бедная девочка… как ее звали? — Богдана, — ответил Гоголь подавленно. Лиза робко взяла его за руку. — Но вам, кажется, удалось спасти другую девушку? — А вот Петро не спас. — Николай Васильевич, — в голосе Лизы звучало сочувствие, — вы не можете спасти всех. — А должен! Они немного помолчали. Гоголь замялся, стыдясь своей резкости. — Как самочувствие Алексея Алексеевича? Простите, мне стоило начать с этого вопроса… — Все в порядке. — Лиза слегка улыбнулась. — Ему лучше, спасибо. Леша сейчас в библиотеке, пойдемте, я провожу. — Нет-нет, — запротестовал Николай, — не хотелось бы его беспокоить. — Ну что вы! Уверена, он будет рад вас видеть. — Лиза с улыбкой потянула его за руку, и Гоголь не смог заставить себя вывернуться. Невежливо, да и… не хочется. — Николай Васильевич! — Данишевский и впрямь обрадовался, даже отложил книгу. — Как приятно, что вы заглянули. Уж простите, что в домашнем, не ждал гостей… — Ничего, как ваше самочувствие? — спросил Гоголь, отмечая, что граф и в домашнем халате выглядит прекрасно. — Благодарю, ничего страшного. Просто устал немного. — Данишевский пожал плечами, кивая на кресло напротив. Лиза, не слушая возражений, пошла распорядиться по поводу завтрака, а Гоголь остался в компании хозяина дома, оживленного больше обычного. И Николай сам не заметил, как разговорился с ним снова. Прощаясь, Данишевский привычно протянул руку, и Гоголь с готовностью ее пожал, подумав в очередной раз, что граф не высокомерный: в селе ему попросту скучно и он старается избегать встреч с местными. И снова ему показалось, что Алексей держит его ладонь чуть дольше, чем положено. Но прежде, чем Гоголь высвободил руку, Данишевский сам разжал пальцы и дружелюбно улыбнулся. *** Свет в столовой Лиза заметила еще от ворот, поэтому направилась туда, а не сразу к себе. — Почему не спишь? — спросила она, ничуть не удивившись сидящему у камина Данишевскому. Тот отложил книгу и повернулся к супруге. — Тебя жду. Ты была у Гоголя? — Да, — не стала спорить Лиза, огибая стол и останавливаясь у камина. Огонь еще горел, но Алексей, похоже, не планировал подбрасывать дров. — Хотела убедиться, что с ним все в порядке после пожара в Черном камне. Они немного помолчали, а затем Данишевский произнес, осторожно подбирая слова: — Как ты относишься к Гоголю? — Почему тебя это волнует? — Лиза невольно закусила губу и напряженно посмотрела на супруга — который ей, разумеется, никаким супругом не являлся. — Потому что скоро последняя ночь, — в голосе Алексея прозвучало беспокойство. — Если он… симпатичен тебе, то нужно искать другого воскресшего. Времени мало. А тут и затея с борделем провалилась. Не хотелось искать жертв только в Диканьке. Хотя девиц найти проще, чем воскресшего. — С воскресшими всегда беда. — Лиза чуть пожала плечами. Данишевский помолчал еще немного и осторожно заметил: — Этот Гофман… его пришлось устранить, как свидетеля… но, может, ты сможешь его оживить? — Ты устранял? — уточнила Лиза и, когда Данишевский кивнул, закатила глаза. — Леша, только не говори, что ты притащил его труп сюда! — Не сюда, а в подвал. — Ты опять таскаешь в дом всякую гадость! — Это была не гадость, а плесень! — запротестовал Алексей. — Весьма интересная плесень! Знаешь, куда ее можно добавить? — Надеюсь, не в то зелье, которым ты меня поишь? — Лиза побледнела, и Данишевский бросился ее заверять, что зелье, сдерживающее превращение во Всадника, с точки зрения ингредиентов совершенно безобидно и даже невинно. Лиза с досадой потерла висок. — Все равно, зачем ты его притащил? В смысле, Гофмана… я не могу его оживить, он не давал согласия. Он даже не был нечистью! — Ганну не стоило убивать, — проворчал Данишевский, — второй раз. — Сглупила, — покаялась Лиза, — я думала, порядок не важен, а он важен. — Ты уверена? Лиза уныло кивнула. Такие вещи она чувствовала — у нее внутри словно существовали часы, отсчитывающие количество жертв и время до ночи Сварога. И вот та ячейка, которая была отведена воскресшему, кровью не заполнилась — значит, все зря. — А ты уверена, что Гоголь — воскресший? Лиза снова кивнула, но Данишевский и так знал, что в таких вопросах она не ошибается: чем ближе к последней ночи, тем ярче Лиза чувствовала своих возможных жертв. И Гоголь к числу девиц явно не относился — значит, воскресший! — Тогда Гоголя придется убить? — Данишевский не утверждал, а именно спрашивал, уточняя планы Лизы. Она внимательно рассматривала лицо Алексея, но тот оставался невозмутим. — Давай поговорим об этом завтра. Я устала. И ты, думаю, тоже. Только, умоляю, избавься от трупа! — А может… — Леша, из него получится только упырь! Зачем нам упырь-немец? Данишевский глубоко задумался, и Лиза прикусила язык. Леша бы нашел применение в хозяйстве даже упырю-немцу. Поэтому она повторила: — Пойдем спать. — Да, конечно. — Данишевский встрепенулся и опять задал вопрос, который Лиза тщетно пыталась замять. — Так как ты относишься к Гоголю? Лиза вздохнула — иногда Леша был поразительно упрям. — Помнишь, я рассказывала тебе о своей сестре? От любви одни беды и проблемы. — Я люблю тебя. Лиза даже засмеялась. — Ты всегда отличался тонким сарказмом. — Она подошла к все еще сидящему в кресле Данишевскому, положила ладони на плечи и ласково поцеловала в макушку. Когда она выпрямилась и ободряюще пожала левое плечо Алексея, тот едва заметно поморщился. Лиза отдернула руку. — Извини, забыла. — Ничего. — Тот осторожно коснулся плеча. — Почти не болит. — Кто тебя ранил? — Не знаю. — Данишевский равнодушно пожал плечами. — Не помню. — Совсем не помнишь? Алексей серьезно задумался. — Там была потрясающая полянка с душицей, но я ее, кажется, затоптал. Жалко. Лиза чуть улыбнулась, Алексей взял ее за руку и кротко поцеловал пальцы, тихо добавив: — Я правда очень люблю тебя. — Я знаю. Спокойной ночи. *** Выстрелить Чернозуб не успел: позади него раздался топот, и старый казак, обернувшись, увидел черного как ночь коня в оскаленном черепе. Конь остановился поодаль и дернул ухом, презрительно смерив людишек взглядом. Гоголь с удивлением отметил, что конь сегодня снова без Всадника. Чернозуб ухмыльнулся. — И будешь говорить, что не ты Всадник? Вон, кобыла твоя пожаловала! — Это не мой конь. — Ну да, ври — да не завирайся! — Казак оскалил желтоватые зубы и пригрозил ему ружьем. — Коли ты не Всадник, отчего эта зверюга одна явилась? — Я не знаю… — Николай попятился от вновь уставившегося на него дула. Конь бежал почти бесшумно. Гоголь и глазом не моргнул, а Чернозуб даже не успел обернуться, как конь сшиб казака с ног и одним ударом копыта разбил голову. Ружье упало на землю и выстрелило, Гоголь в панике отскочил, не удержал равновесия и полетел в колодец, однако конь моментально оказался рядом и схватил его зубами за рубашку. Николай охнул, взмахнул руками и кое-как выпрямился. Конь разжал зубы и отступил, пристально глядя на Гоголя. Тот только сейчас внимательно разглядел его глаза в глазницах черепа — большие, карие, удивительно красивые, с длинными ресницами. И взгляд смутно знакомый, насмешливый… Конь стоял на месте, не уходя и не делая попыток напасть. Просто стоял, изредка взмахивая хвостом или дергая ухом. Николай медленно поднял руку — никакой реакции. Он несмело провел ладонью по шее гордого животного, и конь тут же прикрыл глаза, наслаждаясь лаской. Вблизи он выглядел еще более жутко, но вел себя так мирно, что Гоголь совсем не испугался, даже когда бархатный лошадиный нос ткнулся ему в плечо. Николай припомнил, что на постоялом дворе еще в Полтаве по старой привычке сунул в карман кусочек сахара да так и забыл о нем во всей этой кутерьме. Извлеченное лакомство заметно уменьшилось в размере (чудом совсем не растаяло) и запачкалось, но конь был совершенно не против и такого угощения. — И почему ты служишь Всаднику? — спросил Гоголь, не надеясь, разумеется, на ответ. Конь тряхнул хвостом и, опустив голову, ткнулся носом в бедро Николая. — Боюсь, сахара больше нет. А пойдем в село? Там обязательно что-нибудь найдется. Конь фыркнул и красноречиво мотнул головой. — Ладно, ладно. — Гоголь снова растерянно погладил его по шее, ненароком задев череп. Сразу отдернул руку, но замер, не разобравшись в ощущениях. Опять осторожно тронул желтоватую кость и убедился, что пальцы проваливаются, ощущая бархатистую шерсть. Конь отстранился, перебирая изящными ногами. — Куда ты? Конь попятился, а затем быстро развернулся и припустил прочь. — Подожди! Но конь уже скрылся за деревьями. *** Мария уже предвкушала скорую расплату, размашисто шагая навстречу подвешенной в воздухе сестре и ее возлюбленному (вот не повезло, но сам виноват), когда на пути у нее вырос вороной конь. Она замерла от неожиданности, а конь оскалил крупные зубы и встал, закрывая собой Лизу и Гоголя. — Ты вообще откуда взялся? — с досадой спросила Мария и прищурилась. Невидимая сила отбросила коня, но, едва его копыта оторвались от пола, как он завис в воздухе. Сквозь его тело чуть виднелась стена, а грива и хвост таяли в воздухе. Мария нахмурилась. — Морок? Конь опустился на пол и бросился на Марию, наливаясь цветом и намереваясь сшибить ее с ног. Та взмахнула рукой, но конь вновь стал прозрачным и пролетел сквозь женщину. Пока та хватала ртом воздух и ощупывала себя, конь развернулся, встал на дыбы и обрушился на Марию. Она завизжала и рухнула на пол. Ее чары ослабли, и Гоголь с Лизой тоже упали. Мария увернулась от копыт и выставила вперед руку, поднимая коня в воздух. Тот захрипел, тряся головой, но и ведьме приходилось нелегко — все-таки животное весило побольше, чем хрупкая женщина и худой поэт. Морок оказался вполне материален. Мария тяжело дышала, кусала губы, прекрасно понимая, что даже двумя ладонями ей не придушить коня. Ее руки дернулись вверх, поскольку тяжесть вдруг исчезла — полупрозрачный конь продолжал висеть в воздухе, но уже сам по себе, его невозможно было ухватить даже магией. Гоголь, шаривший по полу, готов был поклясться, что слышит со стороны коня с трудом сдерживаемый рык. Мария, занятая новым врагом, не обращала внимания на прошлых жертв — она пятилась, пристально следя за конем, чтобы не пропустить момент, когда тот снова станет осязаемым — пока она не могла ничего ему сделать, но и он не мог ее тронуть. Конь оттолкнулся копытами от воздуха и стремительно понесся на Марию, которой выдержка все же изменила — хотя женщина видела сквозь коня очертания предметов, но все равно отскочила, прикрываясь руками от мощного зверя с черепом на голове. А через несколько секунд Гоголь сомкнул обруч на ее шее. Мария опять упала на пол, хватаясь за обруч, и Николай, некоторое время опасливо проследив за ней, бросился к Лизе. — Лиза, вы в порядке? — Я… — Та потерла горло и вскинула голову, заглядывая за плечо Николая. Тот тоже обернулся: конь, хищно скалясь, занес копыто над Марией. Раздались негромкие хлопки в ладоши. — Браво! Какой пассаж! Николай, ощущая себя куклой, которую дергают за ниточки, мотнул головой в другую сторону и тупо уставился на ухмыляющегося Гуро. Конь, разом пересмотрев приоритеты, опустил копыто и деловито процокал, остановившись так, чтобы отгородить Якова от Гоголя с Лизой. Тут уже и Бинху удалось освободить руку, и он присоединился к странной компании, стараясь, впрочем, не слишком приближаться к кому-либо из нее. Впрочем, к Гуро или Марии ему подходить не хотелось, а от Николая его отгораживала весьма недружелюбно настроенная зверюга. — Голубушка, может, вы отзовете своего… гм… хотя это и конь, в голову мне приходит только «Цербер», — заметил Яков, который, в отличии от коня, так и лучился добродушием. Лиза покачала головой. — Он не уйдет. Верно, Леша? — Леша? Вы назвали коня в честь мужа? — Брови Бинха, взметнулись, но лицо тут же исказилось от боли. Гуро тоже выглядел растерянным, а Николай уставился в большой карий глаз. Не в честь. Леша. Граф Данишевский. Конь. И взгляд такой знакомый… Конь дернул ухом и, резко повернув голову, показал Якову крупные желтые зубы, намекая, что он очень даже заметил небольшой шажок в свою сторону. Гуро послушно отступил обратно. Похоже, он тоже каким-то чудом догадался. — Граф, ну что вы так себя ведете, это даже не очень прилично — так показывать зубы… Конь фыркнул и подошел поближе к Лизе, одновременно следя за тем, чтобы Николай тоже оставался за его широкой спиной. Бинх, морщась, наблюдал за происходящим. — Что за блажь — назвать коня именем супруга? — Я не называла. Верно, Леша? — снова обратилась Лиза к коню. Тот тряхнул гривой и стукнул копытом по полу. Александр покачал головой. Рану он худо-бедно перетянул одной рукой, но выглядел неестественно бледным от потери крови. — Вы меня хотите убедить, что ваш супруг — конь? Я слышал, что некоторые жены садятся на шею мужьям, но чтоб прямо на спину и устраивать охоту на девок… Лиза фыркнула и погладила шею коня. Тот довольно подергал ушами и махнул хвостом. Однако тут же переступил с ноги на ногу и вытянул голову в сторону Гоголя, который хотел отойти к приставу. Шумно вздохнув, он пихнул Николая носом, возвращая на место. Гоголь нервно сглотнул. — Не бойтесь, Николай Васильевич, — Лиза засмеялась, — вы ему нравитесь. — Нравлюсь? — Гоголь поежился, вспоминая крупные лошадиные зубы. — В гастрономическом смысле? — Глупости какие! — Лиза хмыкнула и потрепала уши коня. — Он вас всякий раз из лесу в село привозил. А что вас так удивляет? Как, по-вашему, вы попадали на постоялый двор после своих ночных прогулок? — Я не знаю… — Николай растерялся, перебирая воспоминания. — А перед Покровом я у запруды очнулся! И вообще, в ту ночь я думал, он меня затопчет! — Перед Покровом? — Лиза чуть нахмурилась, вспоминая. — На запруде? А это не в тот раз, когда мавка вас утопить пообещала? — Да, но… — В ту ночь Лешу кто-то разбудил — конечно, он не смог ничего для вас делать… — Лиза помрачнела. — Руку распороли… — Это… это я. — Николай виновато посмотрел на невозмутимого коня. — Извините. Я не хотел. Случайно получилось… — Так это вы? — Лиза, казалось, готова была собственными руками доделать то, что начала ее сестра. — Но за что?! Что он вам сделал? — Чуть не сбросил и не растерзал! Конь забеспокоился и положил голову Лизе на плечо. Та немного успокоилась. — Он бы не сбросил. Леша увозил вас от опасности. А вы его разбудили! А мне он твердил — не знаю, не помню… Конь заржал, оглядываясь, и Гуро вновь отступил. Лиза с улыбкой почесала шею коня, а потом, мигом изменившись в лице, хмуро уставилась на Якова и Бинха. — Стрелять тоже не пытайтесь. Вы ему ничего не сделаете. Леша… Леша мертв. — Она судорожно вздохнула и добавила, мрачно обращаясь к Александру. — Вы его убили. — А это тогда кто? — Александр, уже не заботясь ни о чем, устало опустился на пол. — То граф, то не граф… — Двоедушник! — вдруг просветлел лицом Гуро, совсем иначе взглянув на коня. — Невероятно! Значит, когда он умирает, вторая душа остается на земле? — Вряд ли надолго. — Лиза поджала губы. Словно в подтверждение ее слов конь стал несколько прозрачнее. Гоголь с недоумением посмотрел то на коня, то на Якова. — Двоедушник? Это нечисть? — Наполовину, — охотно принялся объяснять Гуро. — Живет себе человек, живет и может даже не знать, что пока он спит, его вторая душа — нечеловеческая, нечистая — в облике зверя бродит по окрестностям. Главное — не будить его. Правда, я так и не понял, что тогда бывает. — Ничего хорошего. — А конкретнее? — Лиза красноречиво подняла меч с пола, и Яков не стал настаивать. — Но я слышал, будто двоедушники после смерти всегда упырями становятся, независимо от того, кем при жизни были. А граф, как вы говорили, еще и из рода колдунов. — Вот именно, — Лиза свободной рукой взяла коня под уздцы, — поэтому сейчас я иду воскрешать Лешу и снесу голову любому, кто попытается меня остановить. А то упырь порвет всех, кого я не добила. И она гордо повела коня к дверям. Тот послушно перебирал ногами, но его шаги были едва различимы, а потом и вовсе потонули в криках и топоте — в столовую ворвались Вакула, Тесак и Бомгарт с Якимом под предводительством Василинки. Гуро тут же принялся раздавать приказы, отрядив Вакулу стеречь Марию, Бомгарт занялся рукой Бинха, забрав себе в помощники Тесака. Яким кинулся к своему барину, но Гоголь, видя, как Лиза ускользает в этой суматохе (хотя как она умудрилась ускользнуть с конем, было не совсем понятно), отправил кучера на подмогу доктору и поспешил за Лизой. Она вышла из особняка и опустилась на колени рядом с телом графа. Конь замер поодаль. Взметнулся черный вихрь, окутывая Лизу, и вот уже Всадник проводил ладонью над раной, заживляя ее. Николай ошарашенно наблюдал за этим, не веря своим глазам. Еще какие-то манипуляции, и Лиза, вновь приняв обычный облик, проговорила: — Не бойтесь, Николай Васильевич, я вас не трону, упаси Боже. Можете подойти, если хотите, только тише. Гоголь несмело приблизился, но остановился в паре шагов. — Вы умеете воскрешать? Лиза обернулась и покачала головой. — И да, и нет. Я могу вернуть к жизни лишь того, кто дал мне на это согласие. Причем лучше нечисть, хотя бы частично. Простите, вас я не могла воскресить, я пыталась. Но вы, хоть и есть в вас что-то нечеловеческое, не давали мне своего согласия. Мне жаль. Но я рада, что вы справились сами. — Она чуть улыбнулась и снова повернулась к Данишевскому. Аккуратно пригладила его волосы, расправила перепачканную кровью одежду, отряхнула ткань от грязи. В этих деловитых и уверенных движениях было что-то… трогательно-родное. — И Алексей Алексеевич давал вам согласие? — Тысячу раз. И тысячу раз я говорила ему, что не буду его воскрешать, поэтому пусть даже не думает умирать. — Лиза нахмурилась, и конь, опустив голову, потерся носом о ее плечо. Графиня машинально провела пальцами по лошадиной голове, но пальцы прошли насквозь. — Потому что если бы я это сделала, то тринадцатой жертвой стал бы он. Не мог бы стать — стал бы. Сам предложил. А мне бы этого не хотелось. — Вы все-таки его любите, — обреченно сказал Николай, чувствуя даже не обиду, а какую-то усталость — похоже, все вокруг играли его чувствами: и Лиза, и Яков Петрович… Лиза опять обернулась и посмотрела на него ласково и терпеливо. И этот взгляд Гоголь уже точно узнал. Такой взгляд был у его матери, когда она говорила о нем или его сестрах. — Вам не понять, Николай Васильевич, вы еще молоды. Для вас существует только одна любовь, которой в моей жизни места нет. — Лиза бережно положила голову Данишевского себе на колени, невесомо проводя по волосам. — Я не доверяю мужчинам и не хочу видеть их рядом с собой. А с Лешей я встретилась, когда он был совсем ребенком… и у него почти никого не осталось из близких. Я привезла его к дяде — сюда, в Диканьку. В окрестностях я и нашла тринадцать жертв, а потом уехала… забрав Лешу. Дядя был его опекуном, но мальчик жил со мной. — Почему? — Не знаю… — Лиза рассеянно пожала плечами. — Николай Васильевич, мне было больше ста лет, я потеряла отца, потеряла сестру, с которой крупно поругалась перед ее смертью, я чувствовала себя виноватой в ее гибели. Я убивала девушек. У меня никогда не было детей, и я не собиралась их заводить — от кого? Да и мне было все равно — ну, мне так казалось. А тут мальчик, чьей судьбой особо никто не интересовался — может, дядя и любил его, но он совершенно не знал, что делать с ребенком, ну и не планировал… он же Леше неродной по крови, муж погибшей тетки. — Лиза наклонилась и нежно поцеловала Данишевского в лоб. — А Леша был такой… забавный. Смышленый. А по ночам — очаровательный жеребенок. Лошадей я люблю больше, чем людей… — Конь фыркнул и ткнулся носом ей в висок. Графиня засмеялась и шутливо отпихнула лошадиную морду. — Ну прекрати. Давай, возвращайся, сколько можно? Скоро утро. Конь снова фыркнул и обошел ее, склонившись над телом Алексея — своим телом? Только сейчас, приглядевшись, Гоголь заметил, что грудь Данишевского мерно вздымается — он спал, а не лежал мертвым. Значит, у Лизы все получилось. — И все же, что будет, если его сейчас разбудить? Николай чуть не подпрыгнул — он совершенно не слышал, как к ним присоединился Гуро. Лиза невозмутимо улыбнулась. — Я проткну ваше сердце, Яков Петрович, вот что будет. — Похоже, я не очень правильно рассчитал рычаги давления, — миролюбиво отозвался тот, непринужденно опираясь на трость. — И был довольно неучтив. Предлагаю попробовать договориться еще раз, уже на равных. Вы же понимаете, что за ваши преступления приговор очевиден? Но можно попробовать отсрочить его, послужив на благо короне. Лет на тридцать… а то и больше. Как знать, может, в обществе Бенкендорфа найдутся умельцы, способные снять с вас проклятье? Лиза равнодушно пожала плечами. Сейчас ее занимал только Алексей. Николай все еще пытался разобраться в своих чувствах. Если не считать того, что Лиза оказалась Всадником, то она лгала ему о своих чувствах. Но сердиться на нее за это, видя, как она смотрит на Данишевского, было… глупо. Он вспомнил слезы собственной матери, когда она ночами не спала у его кровати. Вспомнил тихие молитвы, которые он слышал сквозь бредовый сон. Вспомнил взгляд, полный боли от понимания, что она ничем не может помочь своему больному ребенку, только молиться и быть рядом. Гоголь прекрасно отдавал себе отчет, что те чувства, которые Лиза испытывала к Алексею, ему объективно понятны, но недоступны. А вот самого Данишевского с его трепетной любовью к женщине, заменившей мать, он, пожалуй, мог бы понять. Хотя его-то можно было и не обманывать! Не для того ли, чтобы потом использовать как тринадцатую жертву? — Елизавета Андреевна, подумайте хотя бы о графе. Ведь он, получается, ваш сообщник. — Даже не пытайтесь на меня давить, — резко бросила графиня, изменившись в лице. — Вы ничего не докажете. Всем известно, что двоедушники не помнят, что делала их вторая душа. А я скажу, что Леша и вовсе не знал, что является двоедушником, я просто пользовалась его привязанностью ко мне. Кто будет судить коня, на котором ехал преступник? — Вы знаете, в Средневековье и свиней судили, и петухов, а в прошлом веке ослицу и ее хозяина судили по обвинению в содомии. Ослицу, справедливости ради, оправдали. — Гуро улыбнулся. — И все же я не давлю, я прошу просчитать все варианты. Вы неглупая женщина, можете назвать и свои условия. Кроме того, следует учитывать, что мы будем сотрудничать и с вашей сестрой — которая, между прочим, не виновата ни в чем кроме покушения. А вот за вами тянется кровавый след. И мне бы совершенно не хотелось идти на ее условия, если это будет ваша голова или голова графа. Хотя с Марией я общался всего ничего, вы мне куда симпатичнее. Такое чувство, что ваша сестра ничуть не повзрослела за прошедшие годы, только озлобилась. — Возможно. В таком случае мне ее жаль. — В голосе Лизы сквозило равнодушие. Она щелкнула пальцем по морде коня и строго спросила. — Ну и долго ты собираешься тут торчать? Или ты решил отоспаться, пока мы тут всякие скучные вопросы решаем? Конь фыркнул и потряс гривой. Затем опустил голову и осторожно прижался носом ко лбу лежащего Данишевского. И растаял. Через несколько минут, прошедших в полной тишине, веки Алексея дрогнули, и он открыл глаза. Лиза, улыбаясь ему, переплела свои пальцы с его. — Доброе утро, Леша. — Доброе. — Тот слегка сжал пальцы. — Извини, я не смог помочь. — Ну что ты, — Лиза провела ладонью по его волосам, — ты нас спас. Меня и Николая Васильевича. Ты опять не помнишь? — Я помню, что звание лучшего стрелка округи стоит передать Александру Христофоровичу. Он успел раньше. — Поразительно, — восхитился Гуро. — А все эти бешенные скачки по столовой и попытки меня укусить, значит, в памяти не остались? — Может, если бы укусил, то запомнил, — фыркнул Алексей совершенно по-лошадиному. Лиза помогла ему сесть, после чего он встал и уже сам помог графине подняться на ноги. — Потому что выглядите вы так, будто кусать нечего, а то, что есть, на вкус не очень… — Елизавета Андреевна, я все же настаиваю, чтобы мы немного поговорили, — не сдавался Гуро. — О чем? — полюбопытствовал Данишевский. Лиза вздохнула. — О каком-то обществе Бенкендорфа. Ты не знаком с Бенкендорфом? — Нет, но наслышан. — Алексей нахмурился. — А зачем? — Алексей Алексеевич, уговорите свою… гм… не могу же я теперь называть ее вашей супругой? — Яков развел руками. — Уговорите Елизавету Андреевну. Я полагаю, мы могли бы найти способ снять с нее проклятье. — И на Лешу давить тоже нечего! — рассердилась Лиза. Данишевский тронул ее локоть. — А что ты теряешь? Поговори. Меч не забудь только. Я думаю, уважаемый Яков Петрович тоже не будет вести диалог безоружным, так что у вас все шансы к мирному урегулированию дела. — А вы знаете толк в переговорах и достижении компромисса! — Гуро засмеялся. — Жаль, мы не имели возможности побеседовать прежде. — Надеюсь, эта возможность не представится и впредь, — учтиво отозвался Данишевский. Лиза пожала плечами и, поудобнее перехватив меч, кивнула. — Ладно, давайте попробуем обсудить наши планы. Меня совершенно не прельщает перспектива пополнить список моих жертв столичным следователем, хотя, видит Бог, сама идея мне очень близка. Они вернулись в столовую, где уже улеглись волнения. Правда, Мария, которая вроде вела себя вполне чинно, попыталась броситься на Лизу и придушить ее, едва увидела, так что Гуро велел схватившего ее Вакулу приглядывать за ведьмой и ни в коем случае не снимать обруч, а то мало ли. Бинх, который выглядел получше, но все еще пугал неестественной бледностью, покачал головой и помрачнел, наблюдая, как Яков уходит с Лизой. К Гоголю тут же бросился Яким, требуя подробностей странной ночи — Александр, конечно, уже все рассказал, но его рассказ был суховатым и сквозь зубы, потому что Бомгарт как раз зашивал его ладонь, а из обезболивающего были только алкоголь из подвала Данишевских и собственная злость. Отправив Тесака за парой надежных казаков на всякий случай, а Якима на кухню, Гоголь наконец вздохнул спокойно. Оглядевшись, он нашел Данишевского, отрешенно стоявшего у окна. Впрочем, стоял он там не все время — все же подошел послушать, что здесь происходило. А потом в какой-то момент снова отделился от компании. — Алексей Алексеевич, простите, я отправил Якима немного похозяйствовать на вашей кухне… — Правильно, — отозвался Алексей, не поворачиваясь. Гоголь помолчал чуть-чуть и добавил: — Спасибо за помощь. И сегодня, и тогда, вообще… и извините, что я вас костью… и разбудил… — Какая ерунда, Николай Васильевич. — Данишевский все же оглянулся. — За что благодарить? Я ничего не помню. — Вот совсем ничего? — озадаченно спросил Гоголь. Алексей пожал плечами и снова посмотрел в окно. Николай проследил за его взглядом. Небо светлело, звезд уже не было видно. — Но вы знаете, что вы… как это? — Двоедушник? Знаю. У нас это иногда бывает в роду. У прадеда вторая душа, говорят, псом была. — Значит, если вы не помните, то не можете сказать, почему помогали мне? Лиза сказала, что вы относили меня на постоялый двор. — Раз Лиза сказала — значит, так и есть. Николай еще немного посмотрел на занимавшийся рассвет, а затем на Данишевского, который безучастно продолжал любоваться видом за окном. — Лиза еще сказала, что я вам… — Гоголь помедлил, не решаясь, но потом все же выпалил, — нравлюсь. — Уж точно не как поэт! — Почему это? — Николай даже обиделся, а Данишевский лишь насмешливо фыркнул, как обычно. — Потому что я не читал ваших стихов, забыли? — Но как вы тогда узнали, что я пишу стихи, а не прозу? — Очень просто, вычислил вашу по книгам, которые есть у нас в доме, — методом исключения. Но я не читал, поскольку обещал Лизе. Гоголь поджал губы, но продолжил настаивать на своем: — Вы уходите от ответа. — Ну почему, я прямо отвечаю: ваших стихов не читал, поэтому не могу сказать, нравятся они мне или нет. — Да я о другом! — А о чем? Не припомню вопроса. — Вы насмехаетесь. — Вы весьма наблюдательны. Николай не удержался и тихонько фыркнул, прикрыв рот ладонью. Переживания и новости этой ночи здорово перемешались, и теперь Гоголь опасался, что с ним случится очередной припадок — но на сей раз натурально истерический. Алексей посмотрел на него, с легкой иронией приподняв брови и как бы спрашивая, что так насмешило собеседника. — И все же, я не верю, что вы ничего не помните. — Ваше право. И если вы кому-то расскажете, как кормили меня сахаром, я вас в ту же ночь лягну. — Все же помните! — встрепенулся Гоголь, но Данишевский лишь усмехнулся, не уточняя, как много он помнит. Николай задумчиво потер подбородок. — Но почему? — Лиза ведь вам сказала — потому что вы мне нравитесь. А раз Лиза сказала… — …значит, так и есть, — закончил за него Николай с досадой. — Но почему? — Потому что вам нравится Лиза, очевидно же! У вас хороший вкус. — Но что вы сами можете сказать по этому поводу? — Гоголь укреплялся в мысли, что Алексей над ним издевается. Данишевский оглянулся на остальных. Яким еще не вернулся, Бинх отдыхал, прикрыв глаза, Бомгарт что-то тихонько рассказывал Василине, пока Вакула зорко следил за надувшейся Марией, которая демонстративно отвернулась в сторону от всех. Убедившись, что на них никто не смотрит, Алексей поманил Николая поближе, заговорщицки наклонив голову. Гоголь послушно наклонился следом, и Данишевский поцеловал его. Не совсем по-настоящему — так, просто коснулся губами губ, отстранившись прежде, чем Николай успел что-то сообразить и отреагировать. Выпрямился и отошел, вновь флегматично уставившись в окно. Николаю даже на миг подумалось, что ему почудился поцелуй, а то и вовсе приснился, будто он задремал прямо во время разговора. Нет, поцелуй определенно был! — Леша, собирайся, мы едем в Петербург, — решительно заявила Лиза, входя в столовую. Следом шел Гуро, похожий на довольного кота, дорвавшегося до крынки со сметаной. — Значит, все же договорились? — в голосе Данишевского послышалось разочарование. — И даже без жертв? — Мне кажется, Яков Петрович в таком восторге, что привезет своему Бенкендорфу аж двух бессмертных ведьм и одного двоедушника, что готов был согласиться и на большие условия, — проворчала Лиза, после чего добавила. — Если ты не против, конечно. — Если ты уезжаешь, меня здесь и подавно ничего не держит, — заметил Алексей как что-то само собой разумеющееся. Лиза кивнула, и они вместе присоединились к остальным. Мария хмуро смерила сестру взглядом. Лиза ответила взглядом не менее мрачным. — Знакомься, Леша. Это моя сестра Мария, о которой я рассказывала. Данишевский вежливо кивнул и принялся беззастенчиво разглядывать Марию. Та поежилась, а Алексей наконец вынес вердикт: — Не понимаю. — Что ты не понимаешь? — огрызнулась уязвленно Мария. Данишевский лишь пожал плечами. — Вроде красивая девушка, зачем вам колдун-бабник? Не понимаю. Мария удивленно на него уставилась, а Гуро усмехнулся: — Женщин не надо понимать, женщин надо любить. Но когда постигаешь эту мудрость, обычно становится уже поздно. Лиза и Мария посмотрели на него так скептически, что фамильное сходство стало на лицо. Алексей покачал головой. — Я слышал о Казимире. Колдуны обычно знают друг о друге, и я слышал, как о нем рассказывала прабабка сестре матери, моей тетке, а прабабке это рассказывала ее бабушка, и так далее… в общем, прошу меня простить, прабабка моя была отнюдь не дворянкой, а ведьмой, так что ее слова могут показаться грубоватыми, но колдун Казимир Мазовецкий — это «козел, кобель и бабник, и этот твой новый хахаль точно такой же, даром, что не колдун! Этот еще и постареет, и что у него останется без красоты? Не дури и выйди замуж за кого-то достойного». Впрочем, я все же изменил несколько слов. Я тогда был совсем маленький и пошел спрашивать у взрослых, как козел может быть кобелем, если кобель — это пес? Помнится, прабабка меня за уши-то оттаскала за то, что подслушивал. — Алексей вздохнул. — Прабабка не особо признавала титулы и считала, что и наследному графу стоит драть уши, если провинился. — Ты не рассказывал, — удивилась Лиза. Данишевский пожал плечами. — А что рассказывать? То, что ты говорила про Казимира, вполне совпадало с тем, что помнил я, поэтому я вполне солидарен, что его следовало обезглавить. Прабабка была совсем старая тогда, поэтому я особо больше ничего и не узнал. Я так понял, Казимир пытался соблазнить кого-то из моих прапрапрапрабабок, за что был облит ведром помоев ее строгой матерью. Пока он отряхивался, из дома как раз выскочил отец прапрапрапрабабки с ружьем и гнал подлеца до самого леса. — Какие занятные у вас родственники! — восхитился Гуро. Алексей серьезно кивнул. — По отцу у меня, конечно, очень уважаемые люди, и графский титул получен за служение Отечеству, но по матери у меня тянется колдовская линия, и там гораздо интереснее. Жаль, что я успел услышать не так много рассказов, но дед вел дневники и составлял что-то вроде летописи рода, так что я хоть немного, но ознакомился. — У меня теперь тоже возникло острое желание приобщиться к истории вашего рода, — заверил Яков. Данишевский ответил ему учтивой улыбкой, хотя взглядом красноречиво скрутил фигу и сунул Гуро под нос. Взгляды у Алексея в принципе были весьма выразительны, как и его лицо. Вернулся Тесак с казаками, появился Яким с ранним завтраком, и у Гуро разом изменились приоритеты. Данишевский пошел проверять, насколько разорили его винный погреб во имя медицины (он справедливо полагал, что кроме анестезии для Бинха его запасы могли понадобиться Бомгарту для дезинфекции как инструментов, так и душевных ран), и Лиза, пользуясь случаем, поймала Гоголя за рукав. — Николай Васильевич, можно вас на пару слов? — Да. — Тот покорно отошел следом за ней в сторону. Лиза с досадой закусила губу. — Что же вы смотрите на меня как побитая собака? Я так вас обидела? Ну простите. Я не хотела вас обманывать. Вы очень милы и нравитесь Леше. Мне совершенно не хотелось вас убивать. Гоголь вспомнил невесомый поцелуй и, порозовев, отвернулся. Лиза, приняв его смущение за обиду, взволнованно взяла его за руку. — Николай Васильевич, пожалуйста, я не буду ничего просить за себя. Но… боюсь, в свете нашего договора с Гуро я не смогу проводить много времени с Лешей. Не могли бы вы… составлять ему компанию? Хоть иногда? — Ваш Леша уже взрослый мальчик и вполне может о себе позаботиться, — пробормотал Гоголь, все еще чувствуя укол ревности, что Лиза говорит только о Данишевском. — Я знаю, я и не прошу о нем заботиться. Понимаете… — Лиза отпустила его и нервно переплела пальцы. — Мы приехали в такую глушь, где до других помещиков много верст, но Леша и к ним особо не ездил, разве что если я заскучаю. Он абсолютно комфортно чувствует себя только в моей компании, а то и вовсе в одиночестве. Это… это неправильно. Если меня не будет рядом, он будет жить один. Это я — бессмертная, и меня тяготит общество людей, но он-то — человек! Пусть и двоедушник. Ему нужно общество. Пожалуйста… не бросайте его и… хотя бы иногда навещайте. Он правда радовался вашим визитам. Вы ему нравитесь. Гоголь немного помолчал, обдумывая ее слова. Затем осторожно проговорил: — Лиза, а что вы подразумеваете под словом «нравитесь»? — Что? — Женщина с легким недоумением посмотрела на него, и Николай пояснил: — Понимаете… Алексей Алексеевич… кажется, он меня п-поцеловал. — О, — Лиза, похоже, ничуть не удивилась, — я ожидала чего-то подобного. — Правда?! — Гоголь опешил. — Но… но зачем? — Посмотреть на реакцию, очевидно же! — Похоже, полную уверенность в том, что окружающие должны понимать его логику, Данишевский перенял именно от Лизы. — Да я даже понять ничего не успел! — Но теперь-то поняли? — Лиза с интересом посмотрела на него. — Леша иногда говорил мне, что ему неинтересны другие женщины, кроме меня, а меня он не может воспринимать как женщину — как и я не могу смотреть на него как на мужчину, только… только как на… — Лиза судорожно вздохнула и едва слышно произнесла слово, которое она, вероятно, никогда не отваживалась сказать вслух. И то Николай даже не разобрал, что она сказала, скорее прочел по губам — «сына». Лиза отвернулась и украдкой вытерла глаза. — Мы были так счастливы с ним. Эти тридцать моих лет были наполнены настоящим счастьем, которое я не помнила с гибели отца. Я учила Лешу владеть мечом, как учил меня отец, а когда мы упражнялись, я вспоминала сестру. А когда я читала ему в детстве на ночь, я вспоминала, как мать рассказывала сказки нам с Марией… — Лицо Лизы исказилось. — А теперь моя сестра воскресла и отравила мои детские воспоминания ядом своей мести! Но эти тридцать лет никто не посмеет отнять у меня. Прошу вас… — Лиза, всхлипнув, схватилась за рубашку Гоголя, судорожно сжимая пальцы... — Не оставляйте Лешу! Бог знает, на что способен одинокий колдун… — Лиза, ты здесь? Тебе тоже надо собираться… Лиза отпрянула от Николая, лихорадочно вытирая глаза, но Данишевский все равно заметил ее слезы и нахмурился. — Кто тебя обидел? Что случилось? — Ничего… воспоминания, — глухо отозвалась Лиза и чуть улыбнулась. — Старые. Я давно… давно не плакала по отцу, но Мария разбередила рану. — У тебя странная сестра, — прямо и сухо отрезал Алексей, ничуть не смущаясь посторонних. Лиза печально кивнула. — Я тоже так думаю. Ладно, пойдем. Я сама соберусь, а тебе надо решить, что забрать из твоих любимых книг и лаборатории. На лице Данишевского отразились муки ученого, от которого требуют назвать, склянка с какой бурдой (для простого обывателя, но он-то знает!) у него любимая. И кроткая покорность человека, который понимает, что с половиной этой самой бурды придется расстаться. *** Николай увлеченно дописывал историю о том, как кузнец Вакула летал на черте, когда его прервало ржание за окном. Досадливо покачав головой, он все же закончил фразу, когда ржание раздалось вновь. В дверь постучал Яким. — Барин, там опять этот… под окнами стоит. — Да-да, я знаю. — Гоголь торопливо положил на лист промокательную бумагу, вскочил и принялся натягивать крылатку. Весна уже пришла в Петербург, озеленив парки и сады, но ночи по-прежнему оставались прохладными. — Опять вернетесь только под утро, — забурчал Яким, — то всю ночь пишете, то со следователем своим где-то шляетесь, нечисть ловите, то с этим… — Ворчишь как старая бабка, — беззлобно упрекнул Николай и выскочил за дверь. На улице его ждал великолепный вороной конь. О черепе напоминала лишь белая звезда на лбу да отдельные волоски на морде, так называемая проседь. Сбруя на нем нынче была совершенно обычная. Гоголь знал, что сбруя имеет колдовское происхождение и отражает отношение Данишевского к окружающим. Потому что однажды Гуро попытался взобраться на коня, и все ремни разом лопнули. Неудавшийся наездник свалился, а конь заржал так, что не оставалось сомнений: он смеется. Яков поднялся на ноги, отряхнулся и философски заметил, что в следующий раз о своей антипатии стоит сообщать на словах. Гоголь погладил нос коня и предложил ему кусочек сухаря. Гордое животное слегка боднуло его, будто говоря — и на какие лишения приходится идти, какую непритязательную пищу принимать! Но сухарик конь все-таки съел и потерся головой о плечо Николая. У того в кармане еще завалялся и кусочек сахара, который был принят с большей благосклонностью. — Ну извини, извини, не ждал, — покаялся Гоголь. — Для яблок еще рано, а хлеб долго не потаскаешь — черствеет, как видишь. Ты же не каждую ночь гуляешь. Конь дружелюбно пихнул его мордой, прощая. Николай снова погладил его, любуясь выразительными глазами с длинными ресницами. Конь осторожно обошел его, приглашая взобраться на спину и покататься. И Гоголь с удовольствием согласился. А дальше они мчались, едва касаясь мостовой — прочь из Петербурга, в поле, так, что в ушах свистел ветер, так быстро, как Николай никогда не ездил верхом на других лошадях. Да он и не горел желанием, потому что только сейчас, пусть на большой скорости, такой, что бег больше походил на полет, он чувствовал себя в безопасности. Этот конь ни за что его не уронит. Ему и сбруя-то не особо нужна была, но с седлом всяко удобнее, чем без. Выскочив из леса, конь остановился, давая ездоку возможность вдохнуть свежий весенний воздух и полюбоваться россыпью звезд. Николай отпустил поводья и зарылся слегка озябшими пальцами в густую черную гриву. Они катались еще час или два — Гоголь так и не научился определять время по звездам — после чего Николай похлопал коня по шее и предложил: — Домой? Конь добродушно фыркнул и повернул к городу. Обратно они ехали неспешно, наслаждаясь ночью и тишиной. Гоголь размышлял, что завтра ему в Третье отделение, а на днях они с Яковом Петровичем поедут куда-то в сторону Москвы, где начала буйствовать очередная страхолюдина. Нечисть жила повсюду, и люди как-то сосуществовали с ней веками, ведь не перебьешь же всех! Да и не всякая нечисть вредила, больше шутили да дразнили, а то и вовсе игнорировали. Но иной раз нечисть начинала наглеть и изводить людей, и это дело нужно было пресекать. Священники, экзорцисты, сельские колдуны и ведьмы… а в отдельных случаях на помощь приходило общество Бенкендорфа. Эти случаи Гуро называл не сложными, а особо интересными или запутанными, поскольку для сложных случаев нужна была помощь церкви, а общество занималось расследованиями и сбором информации о нечисти. Было страшно и опасно, но действительно, как выражался Гуро, интересно. У Николая даже проснулась страсть к писательству — правда, он перешел на прозу. Кстати, его проза нравилась Данишевскому, хотя он и посмеивался над манерой изложения. Когда Гоголь спросил, не исправить ли, Алексей твердо велел оставить как есть, заявив, что это придает произведению самобытность и своеобразное очарование. Точно, надо будет прочитать ему новую историю! Конь остановился у черного входа небольшого особняка. Николай соскочил на землю и, потрепав напоследок гриву коня, вошел в калитку, открыв ее предусмотрительно захваченным ключом. А то ему так однажды пришлось лезть через ограду, и, хотя он был тут по приглашению, было неловко. Стараясь никого не потревожить, Гоголь тихо поднялся на второй этаж и толкнул дверь в одну из спален. Вошел, осторожно прикрыл дверь и выглянул в окно — конь задрал голову и, кажется, подмигнул ему. Николай помахал ему рукой и прошел к кровати, где зажег свечу, уселся у изголовья и посмотрел на спящего Данишевского. Лицо двоедушника было совершенно безмятежным и очень красивым. Гоголь даже огляделся в поисках бумаги и пера — он бы с удовольствием запечатлел его, пусть и не блистал талантом в рисовании. Писчие принадлежности оказались на туалетном столике — Данишевский предусмотрительно подготовил их на тот случай, если Гоголя вдруг посетит муза, пока он ждет. Николай в который раз подумал, как тактично Алексей выражает свою симпатию. Он никогда не говорил восторженных слов, куда чаще от него услышишь что-то ироничное, но взгляды и поступки были куда красноречивее. Но яснее всего его отношение выражала вторая душа, хотя Данишевский и любил ссылаться на то, что ничего не помнит и не знает. Например, к жилищу Марии пришлось приставить охрану, потому что к ней по ночам повадился дьявольский конь, явно имевший в планах переход из категории травоядных в плотоядные. Мария боялась уснуть ночью, а ее попытки прибить угрозу поднимали на ноги всю округу. — С этим надо что-то делать, — в итоге заявил Гуро, когда на свои попытки усмирить коня он чуть не получил копытом в лоб. — Похоже, укрощать этого дикого мерина надо по методу единорога. Конь фыркнул, недвусмысленно намекая, что от мерина слышит. — А каковы методы единорога? — с подозрением уточнил Гоголь, подходя к коню. Тот тут же успокоился и позволил себя погладить. Яков усмехнулся и указал тростью на Николая. — Единороги, знаете ли, подпускают к себе только девственниц. То есть укрощать это прекрасное, но своевольное животное придется либо Всаднице, либо вам, поскольку, как я вижу, от пола симпатии нашего безрогого единорога не зависят. Гоголь задохнулся от возмущения, а конь предательски зафыркал ему в ухо. Его выбор между Гуро и Гоголем был совершенно очевиден. Даже если у Гуро был сахарок, а у Гоголя его не было. А уж если сахарок был у Николая… пару раз его роняли на пол и с навыками бывалого карманника обшаривали носом одежду, а Яков совсем не помогал, только стоял рядом, хохоча и наблюдая за тем, как конь ищет лакомство. Алексей вздохнул во сне, и Гоголь встрепенулся, отвлекшись от воспоминаний. Он отложил перо и бумагу, где среди портретов Данишевского и зарисовок коня змеились строчки законченной истории, и склонился над кроватью. Густые длинные ресницы спящего дрогнули, глаза открылись, и во взгляде мелькнуло узнавание. — Доброй ночи, Николай Васильевич. — Доброй ночи, — эхом отозвался Гоголь и, склонившись ниже, поцеловал Данишевского. Тот ответил не сразу, еще не совсем проснувшись, и Николай безумно любил эти мгновения: двоедушник, даже открыв глаза, пребывал еще на грани между двумя своими ипостасями, он буквально собирал две свои души, чтобы очнуться тем, кем он был. Если разбудить его во время прогулки второй души, то неизвестно, кто проснется и проснется ли вообще. Однажды зимой кто-то так разбудил Алексея, когда они охотились на очередную излишне хищную крокозябру, и Николай потом сидел у его постели весь день, теперь понимая, отчего так злилась Лиза. Лиза его, кстати, сменила ночью, не терпящим возражений тоном прогнав спать. Примерно тогда Гоголь осознал, что даже если бы у него осталась любовь к Лизе, то она была бы обречена: если Алексей и шутил, что его чувства к Николаю вызваны его симпатией к Лизе, то Лиза и не скрывала, что ее любовь к Леше распространилась на Гоголя. Гоголь ворчал, что уехал в столицу, чтобы вырваться из-под крылышка матери, и то ему навязали няньку Якима, а теперь у него и в столице вторая мать. Данишевский с ним не спорил. Его текущее положение дел абсолютно устраивало. Он вообще был склонен к созерцательности и гармоничному сосуществованию, всю агрессию вымещая на охоте или успокаивая нервы конными прогулками, которыми заразил и Гоголя. Поначалу Николай очень боялся потревожить Алексея после пробуждения, но постепенно выяснил, что некоторые действия успокаивают двоедушника и помогают ему скорее определиться, где он и кто. Какие-то знакомые ритуалы, запахи, звуки… Лиза рассказывала, что она старалась быть рядом, когда Леша просыпался после ночных прогулок. Николай тоже старался быть рядом. Очень и очень близко… Данишевский всегда настаивал, чтобы Гоголь оставался на завтрак. Благо, слуги у Алексея были в курсе некоторых особенностей хозяина — тому было очень важно, чтобы в доме никто не шумел по ночам — а потому не задавали вопросов о раннем (или позднем) госте. Вот и сейчас, когда Николай свернулся под одеялом в кровати Данишевского, собираясь урвать хоть немного сна этой ночью, Алексей ласково провел пальцами по его волосам. — Ты ведь останешься на завтрак? — Да... — Николай довольно прикрыл глаза. Пальцы у Алексея были удивительно чуткие и нежные. — Но мне утром в Третье отделение. — Отвезем, — заверил его Данишевский. — Доставим в лучшем виде. — Я новую историю дописал, — заметил Гоголь сонно. — Но ты ее, наверное, знаешь. Как Вакула на черте летал. — То, как ее Вакула рассказывает — дело трех минут. Уверен, у тебя эта история обросла подробностями едва ли не большими, чем когда сам Вакула рассказывал по молодости пьяным казакам. Сейчас он менее словоохотлив. — Его можно понять, — пробормотал Николай, — он винил себя… — Надеюсь, ты с ним поговорил, и он больше не винит. У тебя очень сильное слово, — тихо ответил Данишевский и поцеловал его в висок. — А теперь спи. — На столе бумаги… не читай, — попросил Гоголь, проваливаясь в сон, — а то потом все остальное неинтересно будет… — А то я не знаю, чем дело кончилось, — фыркнул Алексей, но читать не стал. У него появился второй человек, чьи просьбы выполнять ему было приятно.