«Glory Box» — Portishead
Замок Дурмстранг, построенный в готическом стиле, возвышался над огромным черным озером, чьи воды не стыли даже в самую холодную зиму за многие сотни лет. Загадочное, таинственное и в меру мрачное снаружи сооружение с остроконечными башнями отталкивало от себя любого, но внутри него каждый уголок был украшен и пропитан духом Рождества. Миллионы гирлянд обвивали каменные колонны, цепляясь за выступы с горгульями и плачущими ангелами, а в центре большого обеденного зала стояла живая пушистая ель, увешанная сотней хрустальных и стеклянных новогодних шаров, золотыми огоньками, разноцветными флажками и тонкими свечами. Среди всего этого празднества сновали студенты со всех школ: Хогвартс, Шармбатон, Колдовстворец и другие, но на их фоне отчетливо выделялись хозяева пиршества — ученики Дурмстранга в роскошных бордовых одеждах. Гермиона перевела взгляд на одного из них, приподняв тонкую бровь. — Я начинаю чувствовать себя придурком, Грейнджер… — он дернул пальцами руки, облаченной в черную кожаную перчатку. — Тебе не привыкать, Малфой. Бурый мех его мантии контрастировал с платиновыми, почти белыми волосами, а серый взгляд блек на фоне ярких красок, украшающих замок. — Ха-ха, — картонный звук. — Ты такая забавная, я и забыл, что ты бываешь стервой, — Драко саркастично оскалился, окидывая взглядом хрупкую фигуру в серо-голубом платье, от плеч которого отходила полупрозрачная ткань, что подолом стелилась у стройных ног, напоминая слой тонкого льда. Гермиона мило улыбнулась, и при этом ее карий взгляд, в котором кружились искры, похожие на капли смолы, что стекали по шершавому стволу дерева, обжигал и заставлял ежиться. — Твой промах. Постарайся в следующий раз помнить, — елейным голосом проговорила она, не обращая внимания на музыку, заигравшую громче, и на то, с какой скоростью за спиной Малфоя появлялись парочки, с придыханием жмущиеся друг к другу, шурша пышными юбками и поправляя манжеты накрахмаленных рубашек. — Может, уже примешь мою руку? — вкрадчиво спросил Драко, опасно сверкнув ледяным серебром. — А сердце? — только у нее получалось смотреть на Малфоя свысока и при этом быть ему по плечи. — Его пока оставлю себе. Поэтому… как насчет танца? Если голубое платье Грейнджер становилось лишь прекраснее от преломления световых лучей, отражало их и блестело, словно было усыпано звездной крошкой или пыльцой с крыльев фей, то алая одежда Драко топила в себе и глушила любые блики и цвета. — А как насчет того, что ты снимешь перчатки, перестав кичиться своей новенькой формой Дурмстранга? Разве тебя не учили в детстве простым правилам этикета? Мужчине не следует протягивать девушке руку, облаченную в ткань, это невежливо, — она растянула губы в подобие улыбки. — О, так я уже мужчина? Из твоих уст это по-настоящему лестно и удивительно слышать, — его бесил этот разговор и в то же время веселил, как будто это тот самый кислород, которого ему не хватало все полгода с момента окончания войны и длительных судебных разбирательств. — Не обольщайся, — она коротко улыбнулась, сцепив пальцы в замок, и слегка склонила голову набок, продолжая игнорировать Драко. — Ты мужчина только тогда, когда я говорю, — и снова это обманчиво милое выражение лица. Малфой побежденно поджал губы, дернув уголком рта. Затем неторопливо стянул черные кожаные перчатки, пристально взирая на Грейнджер исподлобья, несмотря на внушительную разницу в росте. Он кровью в венах ощущал, как ее потемневшие зрачки проходились по нему, словно оценивая, цепляясь, как когтями вонзаясь, словно клинками. — Теперь довольна? Бледная ладонь вновь приглашающе раскрылась, а длинные пальцы раздраженно дернулись. Гермиона установила зрительный контакт с серым грозовым взглядом, после чего плавно подняла подбородок. Над их головами кружились снежинки, то и дело цепляясь за раскинутые под потолком гирлянды. — Более чем, — она мягко протянула руку, покрытую тончайшей голубой тканью, в которой изредка блестели в свете огней серебряные узоры. Драко крепко сжал ее кисть и потянул на себя, обхватывая талию и мысленно ухмыляясь тому, как Грейнджер на секунду потеряла контроль и на ее лице показалась растерянность. — Какая честь, — деланно холодно прошептал он, склонившись к ее уху и скользнув взглядом по собранным в аккуратную прическу каштановым волосам, в которых мелькали крошечные заколки полумесяцев и звезд, ловящих на себе отсветы пламени свечей. «Не сомневаюсь» — почти слетело с ее языка, но его холодные пальцы коснулись выреза на спине, и дрожь захватила все тело. Гермиона могла поклясться, что чувствовала, как стенки сосудов покрылись инеем, а сердце прекратило качать кровь, остановившись, как останавливается ржавый маятник старинных часов. Перед ее взором пронесся Гарри, круживший девушку из Колдовстворца в белом платье, расшитом кроваво-красными узорами и золотыми бусинами, а вслед за ним провальсировало еще несколько пар из различных школ, разноцветные формы которых пестрили в глазах. Гермиона так и не поняла, кому из стоящих у новой власти после войны пришла в голову идея празднования Рождества в одной из школ чародейства и волшебства. Поначалу ей даже показалось это потрясающим — возможность увидеть Дурмстранг изнутри будоражила ее сознание вплоть до того, как она разглядела его среди толпы. Неповторимая платина, неповторимые серые глаза и неповторимые бледные губы — мысли влюбленной девчонки. Она думала, что оставила их еще на войне, но увы — мозг и память до жути банальны и сентиментальны. Прошел ровно год с их встречи наедине, бои тогда шли еще полным ходом, но люди шептались о скорой победе. Так и произошло — к весне был уничтожен последний крестраж, двухлетним страданиям пришел конец. Все лето проходили суды, и все дни для Гермионы слились в одну кляксу, в которой отражались тщетные попытки привыкнуть жить в новом мире без нужды сражаться за вздох и спать с открытыми глазами, сжимая палочку до рези в костяшках. Гермиона почти забыла день слушания Малфоя, знала, что говорила многое в его защиту, точно помнила, как его направили доучиваться на восьмой курс в Дурмстранг, его внимательный пристальный взгляд сквозь прутья решетки, мерные постукивания длинных пальцев о железо и с долей безумия улыбку, когда она попыталась пройти мимо, не удостоив его и одной фразой. Она оставила его в прошлом, где ему самое место, но судьба их вновь коварно свела вместе, а Малфой как будто ей потакал. Он точно читал ее мысли — эта идея не раз посещала ее голову из-за того, как он смотрел на нее, словно снимал оболочку и маску, забираясь под кожу и дальше, все ближе и ближе к ее истинному уязвленному и запуганному обличью простой девушки, которая скрывалась под искусственными шипами. На потолке горели огни, созвездия переливались горячим плавленым серебром, а свечи дрожали, словно ощущая холодный ветер, бегущий по коже Грейнджер от этих касаний. Почему-то трепетных. Почему-то колючих. Почему-то нужных и долгожданных. Весь мир мутнел для Гермионы, взор не желал фокусироваться на других танцующих в неповторимых костюмах, на круглых дубовых столах, уставленных множеством рождественских угощений, на пышной ели, увешанной тонной игрушек, в каждой из которых отражались огни гирлянд и кружащиеся снежинки — все это плыло и качалось для нее, размазываясь, как пастель по шершавой бумаге. Драко оценивал миллиметр за миллиметром на лице Гермионы, плавно ведя ее в танце рядом с пушистым хвойным деревом. Аромат иголок, благодаря магии покрытых тонким слоем инея, щекотал ей нос, и она хотела забить все легкие им, лишь бы не чувствовать его запах, запах ее капитуляции и умирающей гордости. Нотки розмарина, бергамота и зеленого апельсина — она хорошо знала ингредиенты его парфюма, потому что это было единственным, что она ощущала на уроках зельеварения весь сентябрь, пока они изучали и готовили Амортенцию. В золотых колокольчиках на колоннах, обвитых омелой, она видела собственное отражение безысходности на лице, а гордость начинала казаться роскошью. Подушечки пальцев почти дымились от соприкосновения с жесткой бордовой тканью мундира на широком плече. Ей не раз хотелось одернуть их, но они словно приклеились, как, видимо, и инструменты к рукам музыкантов, раз песня еще не закончилась. — Ты специально выбрала такое платье? — прервал повисшую тишину Малфой, многозначительно окидывая Гермиону взором и продолжая рисовать узоры на оголенной спине. — Какое такое? — она раздраженно дернула бровями, концентрируясь на шагах и стараясь отбросить мысли о его касаниях. — Под цвет моих глаз. Гермиона сбилась, наступив ему на ногу, чем вызвала у Малфоя дьявольский оскал, проглядывающийся за невинной добродушной улыбкой. Она буквально чувствовала, как его серо-голубые глаза выжигали на ней его имя, подчеркивая ее принадлежность ему. Нет. Нет. Нет. Она обещала себе оставить прошлое в прошлом. — Вроде бы кажется — теперь-то его эго достало потолка, но потом ты вновь удивляешь и покоряешь новые вершины, — она крутанулась вокруг своей оси, хлопнув три раза в ладоши и качнув бедрами. — Вот и доказательство в поддержку того, какой я многогранный. Светлая челка упала поверх темных ресниц, когда он поклонился, чтобы вновь притянуть Гермиону за талию еще ближе, чем прежде, теперь их грудные клетки соприкасались. Этот танец она учила всю осень, вплоть до самого приезда в Дурмстранг, и там определенно и точно не предусматривался такой тесный контакт. С ели посыпались снежинки и затерялись в его светлых волосах, в то время как Малфой начал вести кончиком указательного пальца от ее плеча и до самой кисти, заставляя захлебываться в переполняющих эмоциях. Почему нельзя выбирать, в кого влюбляться? Почему любовь такая непредсказуемая? Гермиона ненавидела себя за то, что сразу не пошла к стойке с напитками, чтобы попробовать клюквенный пунш и немного имбирного печенья. Вместо этого она замерла перед исполинской елью, завороженно разглядывая радужные гирлянды, словно ожидая, когда Драко найдет ее, перекрывая пути к отступлению. — Или самовлюбленный, — сквозь зубы прошипела она, удерживая себя от желания вырвать руку из его захвата. — Еще и краснеешь под цвет моей новенькой формы. Это очень мило, Гермиона. Я тронут. — Молнии сверкнули в тучах, окантовавших его зрачки. — Правда. Малфой дернул уголком губ, по его глазам она прочитала сигнал к бегству, только бежать было некуда, а тело ее и вовсе как будто и не собиралось. Пальцы второй его руки нежно, словно давая привыкнуть, коснулись шеи, но лишь затем, чтобы после резко притянуть к себе, заставляя Гермиону носом уткнуться ему в плечо, задыхаться от ароматов розмарина, бергамота и зеленого апельсина, вынуждая жмуриться, чтобы не потерять рассудок от потемнения в глазах. — Помнишь Рождество прошлого года? — вкрадчивый голос, вибрацией танцующий на краю ее уха. Еще бы. Гермиона закусила нижнюю губу, сжимая красный мундир на спине, пока мозг кричал оттолкнуть Малфоя. — Напомнить? — Она знала, как на этих словах голубизна в серых глазах принялась темнеть, обволакиваемая густым туманом. Пока одна рука сжимала ее шею, другая то и дело задевала края платья на спине, швы на бедрах и тонкий пояс на талии, так что Гермиона задерживала дыхание до острой рези в легких. — Ты, — вдох, — я, — выдох, — сдирающие друг с друга влажную от снега одежду. Твое сбитое дыхание от моих пальцев между твоих ног. Или нет, постой, — его губы коснулись покрасневшей скулы Гермионы, в то время как у той все растекалось гуашевыми красками перед глазами, как размазывались слезы, струившиеся по щекам ангелов. — Это ты была между моих ног, — от его красноречивой паузы подогнулись колени, но Малфой удержал ее, помогая восстановить равновесие и продолжая вести в танце под музыку, которую слышал, видимо, только он, потому что Грейнджер различала лишь стук собственной крови в ушах. — Я могу, конечно, ошибаться… в какой именно последовательности все происходило… — хрипотца в его тембре послужила спусковым крючком, и Гермиона наконец-то задрала голову, вскидывая на него горящий пламенем из преисподней взгляд из-под черных длинных ресниц. — Ночь была длинной и… — Заткнись, — она не заметила, как искусала губы в кровь настолько, что те покраснели, на что и опустился немедленно дикий серо-голубой взгляд. — Ты что, смущаешься? — он невинно и в то же время мстительно растянул губы в улыбке. — Мерлин, да ты краснеешь еще сильнее, — веселье захватывало его лицо. — Прямо как тогда, правда, краснела ты точно не от стыда, — его большой палец коснулся ее румяной щеки, но в следующий миг Гермиона отступила на шаг, чтобы хлопнуть в ладоши три раза, однако Драко тут же прижал ее к себе и, опережая ее намерение, схватил за кисть, не давая ударить в грудь. — Ты мне противен, Малфой, — Грейнджер покачала головой, словно предупреждая. Закрученный локон выскользнул из прически, опустившись рядом с лицом. — Твое дыхание и сбившийся пульс говорят об обратном, Гермиона. — Заколка в форме полумесяца щелкнула, и каштановые пряди каскадом обрамили озлобленное лицо Грейнджер, но она этого даже не заметила, пытаясь прожечь в Драко дыру. — Еще соври, что тебе не понравилось. — А это сильно тебя заденет? — по ее карим радужкам зигзагами прорастали молнии, она вскинула подбородок, собирая всю свою гордость на то, чтобы взглянуть на Малфоя свысока, при этом сильно уступая ему в росте, но все ее попытки ударялись о вальяжную улыбку и пронизывающее голубое серебро. — Смотря сколько правды я услышу в твоих словах и что увижу в глазах. — Не понравилось. — Ауч, — Драко крутанул Гермиону вокруг ее оси, так что голубое платье раскрылось васильковыми волнами, и, пока она завершала круг, он, разведя руки в стороны, заговорщески шепнул: — Мимо. Она поймала блестящий от пламени камина подол и резко шагнула к Малфою, сокращая расстояние. Казалось, музыка наконец-то смолкла, люди вокруг них принялись расходиться и оживленно болтать, усаживаясь за праздничные столы, уставленные изобилием пряных блюд. Лишь они вдвоем стояли — замершие фигуры в сломанных часах, ловя в глазах отсветы красочных гирлянд и трепыхание угасающих свечей. Стервозная принцесса и самовлюбленный принц. Какой конец у этой сказки? И сказки ли вообще? — Пытаешься поймать меня на фальши, играешь в рыцаря, разоблачая «зло», но только ты сам погряз там же, где и я, — Гермиона ткнула пальцем в красный мундир. — Ты смешон, а я пошла на воздух.«Everybody loves somebody» — Frank Sinatra
Она развернулась на каблуках и направилась в сторону широкого балкона, колонны которого были украшены цветами омелы и стеклянными золотыми колокольчиками. За ее спиной вновь заиграла музыка, но на этот раз по-настоящему рождественская, веселая, праздничная, из тех, что передавали ароматы ели, печенья, глинтвейна, мандаринов и свечей. — И чем же я смешон? Гермиона устало закатила глаза, слыша торопливые шаги того, кто, видимо, разгонял всех на своем пути, пробираясь к ней, пока она бедром толкала дверь, ведущую на мороз. — Тем, что отрицаешь, — изо рта тут же вырвалось облачко пара, а кожа покрылась мурашками. Огромные хлопья снега, валящие с темного кобальтового неба, не давали разглядеть даже близлежащее озеро, в котором наверняка сейчас поблескивали чешуйчатые хвосты русалок — они всегда всплывали на поверхность в Рождество, возможно, чтобы ощутить снежинки на серой коже, а может, дождаться появления ярких созвездий. Гермиона поежилась, почувствовав, как туфли начали промокать от снега, и плеч коснулось теплое меховое одеяние. Она машинально вцепилась в бордовый мундир заледенелыми пальцами, не успев осознать, что Драко остановился перед ней, хмуро сведя темные брови. — И что же я, по-твоему, отрицаю? Хоть они и стояли под навесом, парочка снежинок все же затерялась в платиновых волосах и блестела от света, исходящего из витражей замка. За его спиной на карнизе стоял каменный ангел, крылья которого, словно от усталости, опустились, сам же он прижимал руки к груди и вглядывался в черное небо, как будто ища ответы, но при этом плача оттого, что ничего не находил. Гермиона ощущала себя примерно так же. В один пасмурный летний вечер продолжительной войны она спасла его взамен на информацию о планах Темного Лорда, но тот день перекатился в несколько последующих, когда Гермиона без устали ухаживала за Малфоем, меняя ему повязки и готовя зелья, дабы изгнать проклятие, попавшее ему в грудь и червоточиной расползавшееся по всему телу. Они застряли в крошечной деревне, расположенной в сотне миль от Лондона, в Ордене ее и вовсе считали погибшей, что уж говорить о Драко — его жизнь не стоила и сикля для ПСов. Лишь страх за родителей удерживал его от того, чтобы не уехать как можно дальше из чертовой Англии. Тогда их отношения изменились так, как никто из них двоих не мог и в мыслях предположить. Как сейчас, она помнила их прощание после того, как Малфой наконец-то встал на ноги — пронзительный и долгий оценивающий взгляд, тишина, кивок и хлопок аппарации. Гермиона еще минуту рассматривала истоптанную от его шагов траву, снова и снова прокручивая в голове все произошедшее в импровизированном убежище: его паника в серо-голубых глазах, пальцы, отчаянно сжавшие ее кисть, сказанное заплетающимся языком «пожалуйста», а после «спасибо», и эта благодарность в слабой улыбке без язвы и издевки, пока он бредил от высокой температуры. Он не выходил из ее головы неделями ровно до тех пор, пока они вновь не встретились на поле битвы — тогда он поселился в ее сознании насовсем. Малфой изменился в отношении к ней, иногда казалось, что он ее защищал, но стоило Гермионе допустить эту мысль, как он тут же насмехался над ее словами. «Смотри, не влюбись в меня, Грейнджер». «Неужели боишься взаимности?» «Скорее последствий». С каждым новым пересечением напряжение натягивалось все сильнее, а взгляды становились все более пристальными и изучающими, темными и ожидающими. Он согласился предоставлять Ордену информацию до тех пор, пока его не начнут подозревать, и их встречи участились, превращаясь в бесконечные словесные перепалки, за которыми следовали хождения по острию ножа, попытка лавировать между желанием, утягивающим в темноту сокровенных мыслей, и здравым рассудком. Однажды они все же упали во мрак, но каждый был этому рад. За время войны Гермиона сделалась слишком раздражительной, и сейчас от потребности топнуть ногой и закричать ему в лицо удерживали лишь ногти, оставляющие полумесяцы на ладонях. Прошло шесть месяцев с их мимолетной встречи в суде и ровно год с последней близости. Они едва спаслись, убегая от ищеек Волдеморта, Малфой рисковал всем, помогая ей спрятаться в лесу в разгар метели и без возможности аппарировать из-за полученных ран. Замерзшие, мокрые и все в крови, они сидели в чьей-то хижине, ненавидя друг друга, отчаянно нуждаясь и желая. Пока Малфой не выдохнул с долей отчаяния и не впился в ее губы, опрокидывая на старый ковер и не давая вырваться из крепкого захвата. Она шептала, что он принадлежит только ей, а он целовал, подтверждая и утверждая аналогичное о ней. То был не первый их раз, но, как оказалось, последний и важный, как новая ступень, после которой следовал обрыв. Гермиона сверкнула карим золотом и схватила Драко за подбородок, приковывая его на месте, запрещая шевелиться. Его черные зрачки расширились, и он подался вперед. — Потому что ты тоже не отпустил. Может, напомнить тебе, что было год назад? Ты поклялся быть моим, — злобный шепот срывался с ее посиневших губ, пока радужки Малфоя темнели от злости. — А потом помнишь, что было наутро? Ты ушел. Бросил меня. И даже не пытался найти после, чтобы объясниться! Драко жестко сжал ее кисть в тонкой голубой перчатке и придвинулся ближе. Под его ногами захрустел снег, а отдаленная музыка в замке заиграла громче. — Сними перчатки, — казалось, он почти не шевелил губами, лишь цедил сквозь зубы. Гермиона убийственно-сердито дернула бровями и вырвала руку из его захвата. — Да, отличная мысль, — она быстро стянула голубо-прозрачную ткань с каждого пальца и смяла в комок. — Брошу их тебе в лицо. Драко молниеносно отвернулся, но оружие нашло свою мишень, и потому он сердито выдохнул через нос. Ее локоны начали распрямляться, превращаясь в легкие волны, покрывающиеся инеем от мороза. И он едва себя удерживал от желания схватить ее за волосы и притянуть к себе, как делал раньше. Он ждал этой встречи непозволительно долго, и в его голове все происходило более гладко и спокойно, но эти слова совершенно, как знал Драко, не вязались с Гермионой Грейнджер. С ней всегда сложно. И это убивало, скручивало, уничтожало рассудок, но и являлось тем единственным, что спасало, затыкало желание, наполняло чем-то, чего он раньше не понимал, а после боялся произнести, но сегодня все должно было измениться. Он положил ее ладонь себе на щеку, стараясь усмирить свой гнев, глядя в ее раскаленные, как угли, глаза, и одно лишь касание, так напомнившее ему все их совместно прожитые моменты, вызвало у него потребность вдавить Грейнджер в себя, упасть на колени и утянуть ее следом, целуя в шею и путаясь во влажных от снега волосах, то и дело натыкаясь на дурацкие — нет, прекрасные — заколки в виде полумесяцев и звезд. — Ты так ничего и не поняла. Ее рука дрожала под его, и ему хотелось смеяться и плакать, потому что по взгляду Гермионы он читал — это не от холода, она тоже скучала. — Что не поняла? — Нас тогда раскрыли. Неужели ты думаешь, что никто не заметил, как я помогаю тебе скрыться? Ты же не дура, Грейнджер. — Спасибо, что утверждаешь, а не спрашиваешь, — выплюнула она, но Малфой пропустил мимо ушей ее выпад. — Нас обоих могли убить. Я не мог так рисковать. Наши отношения... Они бы уничтожили нас. «Поэтому ты уничтожил их сам» — повисло между строк. Но были ли это вообще отношения? Гермиона не знала. Мимолетные встречи, вечные споры, грубые касания, жадные поцелуи, насмешки и надменность. А еще присутствовала забота в том, как он сжимал ее кисть, уводя с поля битвы, как с беспокойством на лице осматривал на наличие ранений, как озлобленно создавал вокруг нее щит, как ожесточенно отбивал заклятия, как тяжело дышал, прижимаясь своим лбом к ее, и вглядывался в карие радужки, словно стараясь за ними рассмотреть ее душу и прочитать мысли. Гермиона хотела считать, что это и были отношения, но в последние полгода она пришла к выводу, что все надумало ее уставшее сознание, ищущее романтику там, где ее нет, пробуждая в ней потребность быть любимой. Как глупо. Как больно. Но как же сильно Гермиона желала верить в них. Ей вдруг вспомнилось холодное темное утро, когда она проснулась одна у камина, в котором траурно и осторожно догорали угли. Гермионе даже показалось, что она слышала, как тихо хлопнула дверь и хруст снега под медленной тяжелой поступью бывшего врага. Ей хотелось, чтобы он остался, чтобы обнял со спины, как делал это ночью. Она не знала почему, но уже безумно скучала, боялась открыть глаза, поэтому считала его удаляющиеся шаги и надеялась, что он делает так же. Потому что он обещал. Обещал быть ее. — Ты мог мне об этом сказать. От боли в ее голосе ему крутило желудок. — Нет, не мог, я бы тогда уже не сумел уйти, один взгляд на тебя, и я… я стал бы самым большим и самоуверенным эгоистом во всем мире и лишь подставил бы нас. — В его алой униформе она выглядела такой маленькой и хрупкой, непонимающей, злобной и, главное, обиженной, но не на Малфоя, а на саму себя, потому что любила. Все еще. По крайней мере, ему хотелось в это верить. — Ты так ничего и не поняла, — повторил он приглушенно. — И сейчас не хочешь. — Если бы в твоем арсенале имелось побольше фраз, чем сейчас, может быть, мне было бы немного проще читать твои скрытые смыслы, — каждое слово словно плевок, наполненный кислотным ядом. — Я люблю тебя. И снег замедлился в своем падении в разы, как будто ожидая продолжения. Малфой шумно втянул носом ледяной воздух и распрямился, возвышаясь над Гермионой почти на две головы. Мягкий свет витражей грел их лица, а плачущий каменный ангел на выступе балкона наблюдал из темноты. — Ну вот, сказал. — Теперь тошнит? — съязвила Грейнджер, качнув головой, и дернулась, сложив руки на груди. — Что-то определенно похожее. Гермиона шмыгнула носом, продолжая выискивающе разглядывать лицо Малфоя, который теперь избегал зрительного контакта, считая разноцветные стеклышки витража. — Как я должна была догадаться? Драко тихо засмеялся, и его радужки вмиг посветлели. Гермиону замутило оттого, как осознание его признания принялось проникать в мозг и выжигать там заветную фразу. — Моментов было предостаточно. А еще я написал тебе письмо, — он облизнул тонкие губы и стал смотреть на нее иначе — так, как никогда не смотрел прежде. С другим бы человеком Гермиона охарактеризовала этот взгляд как «с любовью», но с Драко это звучало дико. — Какое письмо? — То, что я не отправил. Она заторможенно моргнула, ее голова буквально плавилась от происходящего, и при этом какая-то часть сердца уже трепыхалась от счастья. — Ты сейчас издеваешься надо мной? — вкрадчиво произнесла Гермиона, подходя к Малфою. Мысленно недоумевая, отчего губы желали растянуться в улыбке. — Нет, Грейнджер. Гермиона, — Драко обхватил ее шею. — Я делюсь с тобой своими чувствами, а ты кричишь на меня. Я говорю, что ты мне нравишься, что я тебя люблю, но ты не слушаешь. Уверена, что хочешь, чтобы я пополнял свой словарный запас? Кажется, ты и с пониманием этих слов не справля… — Ты идиот. Ты знаешь, да? — не дав ему договорить, заметила Гермиона, удерживая уголки губ от широкой улыбки. По карей радужке вальсировали огни, но Драко не успел их сосчитать, его веки дрогнули раньше, а глаза закрылись, когда мягкие холодные губы коснулись его. Он выдохнул облачко пара ей в рот, зажимая каштановые волосы в кулак и проводя языком по ее зубам, срывая долгожданный и сладостный стон. Сладкий, как перец, горький, как шоколад, поцелуй утягивал Гермиону в зыбучее голубое серебро, где раскинулись грозы, ожидая встретить золотые искры карих глаз.