разобранная

Ползи, мой огонёк, вверх по занавеске Души меня, мой угарный газ Каждый кусочек разобранной принцессы Я поцелую в последний раз...

            Из окна деревянной церквушки, расположенной на самом краю людского поселения, струился блёклый свет.       Пахло металлом, тошнотворной и горько-сладкой мертвечиной, но Ди стойко держался, метаясь из угла в угол по святой обители. На его бледное лицо периодически бросали желтоватый отсвет догорающие свечи. Шаги утопали в багряном: лужи в хаотичном порядке покрывали собой дощатый пол, перетекая друг в друга, образуя уродливые озерца, в которые то и дело наступали тяжёлые ноги. Чуть не поскользнувшись, священнослужитель подошёл к алтарю, где покоилась она: смиренная и тихая, будто бы спящая в темноте, но стоило лишь свету попасть на её бледные щёки и розовые волосы, как сразу становилось ясно — разобранная. Голова со слипшимися от крови локонами была криво отделена от туловища и напоминала о своём родстве с ним только грубо перерубленным свисающим хребтом. Плечи, локти, кисти — отдельные части, лежащие ровно по бокам от тела и казалось, что даже бледность, кровь и торчащая плоть не помешают аристократичному виду изящных рук вампирши. Рваная рана на животе располагалась поперёк, обнажая месиво из внутренних органов и выпадающих глянцевых кишок, а на ногах, разрубленных в коленях, оставались излюбленные чёрные чулки девушки — лишь они и сдерживали нижние конечности от того, чтобы те распались на отдельные части.             — Моя милая Хару, я сейчас, ты только подожди… — дрожащий голос отчаяния. В руках Ди блеснула игла, наконец-то навыки швеца пригодились ему.       Сталь протыкает кожу на запястье и предплечье, стягивая их красными нитями. Умелые штрихи, размашистые движения рук соединяют противно чавкающее мясо. Священник молится заплетающимся языком, будто бы его пустые слова смогут воззвать ко Всевышнему, что свершит чудо великое и воскресит красавицу, и любимая девушка откроет ныне мутные голубые глазки, похлопает длинными ресницами и улыбнётся, пока Ди падёт к её ногам, бесконечно благодаря господа. Но смерть, к сожалению, процесс необратимый, а Бога нет и никогда не было, потому Хару сейчас представала не более чем бесчувственным куском мёртвой плоти, порубленным на части, как выращенная на убой свинья в лавке мясника.       Ди вытирает пот со лба, оставляя под бордовыми прядями красный след, и продолжает работать. Как же так получилось, что он не смог? Где оплошал непоправимо? Священный ритуал — очищение души той, которую он так любил, и которой желал лишь рая, а не мук в геенне огненной, пошёл совершенно не по плану ещё, кажется, с того момента, как эта идея только зародилась у него в голове. Он просто убил её. Чёрт подери, прикончил своими руками будущую великомученицу, которой должно было быть зарезервировано место на небесах. Оторвал от дел посреди ночи, сглатывая нервно и поглаживая рукоять старого ржавого топора, спрятанного в складках рясы, привёл в обитель святости и… ударил. Раз, другой, крича молитвы, как в бреду, ведь только это могло помочь ей — нечисти, вурдалаку — вознестись. Первый раз ударил в живот, разрубив фиолетовый жилет и заставив крик потеряться в хрипе вместе с вмиг покинувшим грудь воздухом. Физически Хару была намного сильнее обычного человека, но не сопротивлялась, не успела даже среагировать, ведь не ожидала подставы от любимого, союзника, которому глубоко доверяла. Ди наблюдал за тем, как из её глаз брызжут слезы, и как она окровавленными губами шепчет его имя, поднимая полный непонимания и страха взгляд ввысь, пытаясь встретиться с его алыми, блестящими от влаги глазами. Сморгнув слёзы, он с чавканьем вытащил топор из плоти, примечая, как темнеют от алого ткани её одежды. Хару опустилась на колени, крупно дрожа и сплевывая заполнившую рот кровь на пол. Их взгляды пересеклись в последний раз. Тогда удар топора по шее окончательно лишил её жизни.             — Почти готово, свет мой, почти… — голова встаёт на место после нескольких стежков. Верхняя половина тела завершена. Священник аккуратно складывает руки на груди любимой, и опускается ниже.       Кишки безобразно торчат из разрыва. Сглотнув слюну, Ди прикасается к ним, вправляя внутрь живота. Руки тонут в ещё теплом месиве, склизком и податливом. Тело обдаёт холодом, скручивает в рвотном позыве и священник, отшатнувшись, врезается в небольшой столик позади. Несколько горящих свечей с грохотом валятся на пол, перебрасывая свои огоньки на ткани занавесок. Тяжёлое дыхание сбивает слова молитвы, Ди кашляет, сдерживая желание вывернуться наизнанку прямо здесь и прямо сейчас, не только от отвращения к самому процессу, но и от отвращения к самому себе. Этими руками в насквозь промокших черных перчатках, он сломал Хару, и он же её починит, собёрёт по кусочкам и может быть хотя бы тогда Всевышний поможет им. Она уже достаточно настрадалась, и тело её должно гулять по миру вечного блаженства, хоть и с уродливыми швами всюду. Сделав пару глубоких вдохов и выдохов, Ди поднимает упавшую иглу и на ватных ногах возвращается к лежащему на алтаре телу.              Слёзы застилают глаза, из-за чего последние швы на ногах, прямо через полупрозрачную ткань чулок, косят то вправо, то влево, получаются неровными и уродливыми. Его дорогая Хару достойна лучшего, но Ди, окончательно выбившийся из сил, не может предложить ей чего-то большего. Перед глазами муть сплошная, а лёгкие горят не только от криков и рыданий, но и от заполнившего помещение дыма. За спиной разгорается и трещит — образа, мебель и священные писания тонут в ярком пламени, святом, очищающем. Священнослужитель усмехается, оглянувшись назад. Как пожар успел разгореться так быстро? Или же он делал это медленно, вкрадчиво выбирая, что бы сожрать первым, постепенно окружая своим горячим рыжим кольцом совершившего несмываемый грех раба? Ди не знает, не понимает, счёт времени совершенно сбился в кружащейся от угарного газа голове.       Он склоняется над лицом любимой, возможно, в последний раз, внимательно разглядывая кукольные черты. Хару была так красива, так прекрасна не только внешне, но и внутри: её доброта и забота окутывали Ди изо дня в день, а искренность и непринуждённость, твердолобость и простота отличали от всех остальных девиц, с которыми ему когда-либо приходилось иметь дело. Да, вампирша. Да, убийца, на куски разрывающая случайных селян, которым не повезло встретиться ей во время охоты ночью, но ведь не прощать ли Бог учил, особенно тех, кто искренне стремился к искуплению?             — Прости, дорогая моя, прости… — священнослужитель оставляет на холодных губах поцелуй. Опускается ниже и целует вырез на груди, руки, бедра, и питает её кожу своими горестными слезами.       Предупредительно похрустев, деревянная балка падает наземь прямиком рядом с алтарём. Ди взвывает волком, сгребает в охапку хладное тело податливой куклы с изуродованными конечностями, и опускается вместе с ней на колени. Швы слабых нитей расходятся от его движений, судорожных рыданий и молитв за упокой их грешный душ. Кисть руки с накрашенными ноготками падает, глухо стукнув об пол.             Залаял сторожевой пёс. Высокий чёрный столп поднимался в небеса.