***
Экко не очень хорошо спит в первые несколько недель. Нога горячая, от боли его лихорадит — а обезболивающее ведь тут просто так не валяется, особенно такое, которые он мог бы использовать для такого пустяка. Нет, лекарства нужно беречь для детей, так условились «Поджигатели». От лихорадки ему чудится всякое. Иногда, когда он путается в простынях, отчаянно пытаясь отгородиться от мира, он поворачивает голову и видит Джинкс, сидящую на его столе, словно ворона, и ее розовые глаза светятся в темноте. Она выглядит такой худой, что у него кружится голова, что что-то внутри него дрожит и разбивается. В первый раз, когда это случилось, он вздрогнул так сильно, что белая горячая боль пронзила все его тело, а когда он снова посмотрел, ее там уже не было. И никогда не было. У него просто горячечный бред — или, может быть, это самые обыкновенные сны. Кошмары. Экко хочется потянуться к ней и прижать ее прохладную ладонь к своему лбу, ведь все это не реально, так что чего уж там, да? А руки Паудер всегда были холодными. Он помнит их ощущение на своей коже, помнит ее смех, и вдруг ему становится все равно, ворона она или нет. Но Джинкс лишь смотрит на него издалека, и он смотрит в ответ, потому что если и есть что-то, чего он больше не позволит ей делать, так это подкрасться к нему. Подловить его в момент слабости. (Он старается не думать о том, что каждый момент в ее присутствии — это момент слабости).***
Присутствие не исчезает, как и вещественные доказательства. Он не стирает со стены рисунок, потому что это единственное, что придает ему уверенности в том, что он не сходит с ума. Других причин нет. (Тем не менее, если его преследует именно Джинкс, — ну а кто еще это может быть — то легкость, с которой она пролезает в его дом, немного настораживает. Экко проверяет его на наличие бомб как минимум десять раз в день. Он убежден, что в один прекрасный день она закончит то, что начала на мосту: убьет их обоих). Иногда на его кровати лежат камни, красивые, разноцветные и гладкие, и он выбрасывает их, прежде чем выбежать за ними, занести обратно внутрь и снова положить в ящик. А если он часами на них таращится, то это его дело и только его. Но чаще всего нет ничего. Однажды, закончив обыскивать дом на предмет ловушек, он падает на свою кровать, а она пахнет порохом и дымом, да так, что он забывает, как дышать. Он плачет. Потом дрочит. Может, лучше просто переехать?***
Экко просыпается с резким вдохом, и все вокруг кажется размытым. Когда он смотрит вверх, кто-то свисает с потолка. С потолка свисает монстр. Монстр со светящимися розовыми глазами. — Можешь уйти? — бормочет он, сварливый с недосыпу, но это все равно сон. Как это похоже на Джинкс — продолжать преследовать его даже сейчас. Он думает о том дне, когда впервые увидел ее после моста и после взрыва, как его сердце сжалось от облегчения, когда он увидел, что она все еще жива. Изменилась, но жива. Даже спустя столько времени он не хочет ее смерти. Он опять задыхается. Лихорадка довела его до тупости, эмоциональности и тупости. — Я люблю тебя, — говорит он, а когда снова открывает глаза, уже утро, свет резко проливается в окно, а Джинкс нет, потому что ее никогда здесь и не было. Да и с чего бы? Он ведь всего лишь Экко, мальчик из ее прошлого, о котором она, похоже, отчаянно пытается забыть. Когда он поднимает глаза, на стене, рядом с черепом, уже нарисована пара песочных часов. Одни — зеленые, другие — голубые. Экко сидит на кровати и, кажется, часами смотрит на них, прежде чем решает, что они там были все это время и что ему пора идти. В конце концов, у него есть дела. Люди, которым нужно помочь. Люди, которые не странные туманные монстры из горячечных снов. (Постель теплее, чем обычно. Он списывает это на лихорадку).***
Они с Хеймердингером сидят в импровизированной лаборатории на дереве «Поджигателей», и он пытается убедить йордля, что с ним все в порядке, как вдруг он засовывает руки в карманы и замечает, что в правом лежит что-то холодное. Экко достает это что-то, вертит на свету и с недоверием смотрит. Это розовый кристалл, маленький и круглый. Маленький и круглый, как глаза Джинкс. Он никогда его раньше не видел. Должно быть, сам взял в руки, а потом забыл. — Что это, мальчик мой? — спрашивает Хеймердингер, и Экко вздрагивает слишком сильно, чтобы это не было заметно. Он быстро засовывает камень обратно в карман. Он никогда никому не рассказывал об этом и никогда не расскажет. — Ничего.***
Он настолько привык к присутствию в своём доме, что чувствует пустоту и холод, когда входит в него, а его нет. И то, как он чувствует, здесь она или нет, должно пугать его гораздо больше. (Даже если это все его воображение. Это должно быть его воображение.) Он по-прежнему осторожен, по-прежнему крепко сжимает свою металлическую биту, когда идет по пустым комнатам. Просто чтобы убедиться — в конце концов, Джинкс непредсказуема. Она непостоянная и вредная, и ей не пристало так часто появляться в его мыслях и снах. Кажется, всё в порядке, даже после долгих и продолжительных поисков. А может, он просто устал и одинок, и поэтому ослабил бдительность, ведь он все равно не чувствует ее присутствия. Экко опускает тело на кровать, чувствуя, как жесткий матрас слегка подпрыгивает — и ещё что-то маленькое, что-то твердое, прямо под его спиной. Что-то, от чего по его телу разлетается паника. (Как он мог так сглупить? Насколько он привык к этой дурацкой ситуации, что так ослабил бдительность, что забыл проверить кровать? Конечно, все это было тщательно продуманной ловушкой — Джинкс — это Джинкс, а не Паудер, и ее глаза жутко светятся розовым в темноте. Голубых глаз нет, как и всего остального). Он вскакивает, бросается прочь, но слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно, и бомба Джинкс взрывается облаком розовых блесток. Она плывет по воздуху, ослепляет его, прилипает к ресницам и всасывается в горло вместе с дыханием. Несколько мгновений он оглушен, он кашляет и хрипит, пока его мозг пытается разобраться в ситуации. Так, это явно не покушение. Тогда какого чёрта? Облако рассеивается, и на его кровати лежат осколки гранаты, а между ними — обгоревший лист бумаги. Это почти что позорно — то, как он прыгает вперед, хватает его, разворачивает. На нем написано: «Попался» — корявым, петлистым почерком, и больше ничего. (На следующий день один из детишек «Поджигателей» смеется над застрявшими в его локонах розовыми блестками, и сколько бы Шрам молча ни зыркал на него, Экко ни за что об этом никому не расскажет).***
У него под кроватью монстр. Экко дрожит и трясется, и ему кажется, что его сжигают заживо. Лихорадка молнией проносится сквозь него, и откуда-то издалека ему кажется, что он слышит карканье вороны. Кар, кар, кар, словно сирена, словно плохие воспоминания и розовые блестки. А ещё у него под кроватью монстр. Он слышит — нет, скорее, чувствует — как он дышит синхронно с ним. Может быть, ему одиноко. Может быть, именно поэтому он постоянно преследует его, оставаясь рядом, но достаточно недосягаемым, что Экко не может надеяться поймать его. У монстра черные перья и глаза, которые светятся розовым. Монстр пахнет порохом и бензином. Монстр заставляет Экко хотеть вырвать собственное сердце, лишь бы больше не чувствовать себя так. (Сможет ли он когда-нибудь забыть о ней? Сможет ли он когда-нибудь выкинуть ее из головы? Ее косы обвиваются вокруг его запястий, затягиваясь все туже, туже и туже, всегда прижимая его к себе, но никогда достаточно близко. Ничто никогда не может быть достаточно близко). Он уверен, что видит сон. Он уверен, что монстр, свернувшийся калачиком под его кроватью, ему привиделся. Монстр, который уже несколько недель приносит ему подарки, как кошка хозяину. Мертвую добычу. Ловушки, порох и розовые блестки. Экко кажется, что он растает. Экко кажется, что он умрет. Солнечный свет уже льется в окна, когда он снова открывает глаза, и окно приоткрыто, приятно охлаждая ветром лицо. Что-то движется, что-то в одной комнате с ним, что-то обжигающее пронзает все его существо, и когда Экко резко садится и протягивает руку, его ладонь обхватывает косу. Джинкс вскрикивает. Сердце Экко останавливается. Она здесь. Она действительно здесь. Она действительно была под его кроватью, и в углу, и на потолке. Он не сходит с ума. Она здесь. Широкие, розовые глаза смотрят на него, ее коса все еще в его руке. Экко не знает, что делать — он все еще хочет спать и у него кружится от лихорадки голова. — Рада видеть, что тебе лучше, — шипит она себе под нос, дергает за косу, чтобы освободить ее, и она скользит, словно вода, и нет… (Не снова. Не снова, не снова, не снова, не снова.) Экко тянет. Джинкс снова вскрикивает, затем она падает на его кровать, и через мгновение он оказывается над ней. Должно быть, его глаза такие же широкие, как у нее. — Пусти меня, — снова шипит она, но не делает никаких попыток сдвинуться с места. Экко смотрит на неё. У неё на носу всё те же веснушки. Между передними зубами небольшая щель, к которой он хочет прижать язык. На его кровати лежит монстр, и Экко хочет, чтобы он сожрал его живьем — может быть, тогда он наконец-то будет свободен. — Джинкс, — говорит он хриплым голосом, и в ее глазах что-то вспыхивает. Она — ходячая бомба. Тик, тик, тик, бум. Может быть, Экко хочет взорваться, но, скорее всего, это просто лихорадка даёт о себе знать. Её лицо искажается в ярости, словно чтобы скрыть момент уязвимости, который она продемонстрировала незадолго до этого, и она пинает его в повреждённую ногу. Экко вскрикивает. Боль ослепляет. Его резко дергают за локоны, затем он слышит, как захлопывается окно. Он моргает, раз, два, тик, тик, бум. В доме никого, кроме него и, возможно, крыс. На простынях под ним ничего нет. Когда он позволяет своему телу снова упасть лицом на матрас, от него пахнет порохом. Монстр не возвращается. Оказывается, они не любят, когда их ловят.