Настоящий

Антонов облокачивается затылком о стену, устремляя невидящий взгляд куда-то вперёд. Легко дышит, периодически создавая невзрачные клубы пара перед лицом, давно привыкнув к холодному воздуху. — ...из-за меня. Словно всё это какой-то сплошной, ужасный кошмар, повторяющийся по кругу. Кошмар, в котором главный мучитель — я сам, — Хоппер разглядывает свои грязные, испачканные в засохшей крови ладони, словно увидев в них отголоски собственных действий. Таковых, какими они выглядят для него. Камеры с заключёнными находятся практически под открытым небом, потому редкие снежинки могут беспрепятственно проскальзывать внутрь через ржавые решётки, напоминая о том, где они сейчас находятся. На пару со звуками орущих надзирателей, звоном цепей, бьющих металлических молотов и русской речью. Суровая холодная Камчатка, чужая земля. Жизнь, больше не принадлежащая ему. Антонов ожидает продолжения, слыша, как сокамерник тихо выпускает воздух, открыв рот, но его в итоге не следует. Джим лишь устало прикрывает глаза, видя под веками неприятные, тусклые вспышки и облокачиваясь спиной о холодную бетонную стену. Зачем он всё это говорит ему? Наверное, выражать собственные мысли, даже если обращается он скорее к самому себе, всё-таки приятнее, когда есть хоть какой-то слушатель. Даже он. И даже здесь. Бывший местный служащий отчего-то ухмыляется, едва ли стянув лицо в совсем не милой душе улыбке, но Джиму безразлично — он уже немигающе смотрит наверх, на белое, сырое небо, наблюдая за падающим снегом. Холодно, совершенно безнадежно и... спокойно. Больше нет никаких мыслей. — Не на тех вещах ты концентрируешь свое внимание, американец, — Антонов лениво склоняет голову в его сторону, всё ещё прислоняясь затылком к стене, приминая поверхностью и без того жёсткие из-за нехороших внешних условий волосы, — И я очень сомневаюсь, что те люди, о которых ты говоришь, разделяют твоё мнение. Сомневаюсь, что даже могли думать об этом. — Потому что я был им дорог. — Вечные людские заморочки. Выдуманные, зачем-то всё осложняющие. Бессмысленные, — мужчина едва заметно мотает головой, не сводя свойственного ему колкого, проницательного взгляда, устремлённого на чужой пожизненно хмурый профиль, — Разве что лишь как определитель пойдет: хуевый человек вряд-ли бы винил себя в подобном. — О-о, человек я явно хуевый, — Джим наконец кидает взгляд на собеседника и ловит его улыбку. Не такую, как у остальных здесь. Не веющую вымученностью суровой жизнью, не скрывающую потаённой угрозы, но всё ещё такую далёкую от той, что можно увидеть за тёплым, семейным столом, в кругу близких. Здесь всё другое. Здесь всё чужое. Но он чем-то выбивается. — Оглянись вокруг и повтори это ещё раз, — он смотрит на него до ужаса прямо, глазами, с которыми сейчас совсем не возникает желания разорвать контакт. А даже с точностью наоборот — захотелось присмотреться, зацепиться за что-то там, в глубине. Уловить то самое неясное, не впервой притягивающее, но впервой такое яркое. Улыбка на лице, обычно концентрирующая на себе главное внимание, теперь постепенно размывается для восприятия. Сейчас только взгляд. Хоппер чувствует, как на и без того кусающую морозом щёку попадает пара-тройка случайный снежинок, принесённых порывом злого ветра, но не зацикливает внимание. Глаза Антонова кажутся серыми и блеклыми, словно специально под стать всему вокруг, давно уже потерявшими былой когда-то огонёк, лишёнными внутреннего страха или сожаления о чём-либо, но со всем этим каким-то чудом... до дури настоящими? Всё ещё ясно отражающими окружающее, способными, стремящимися показывать и, выходит, так и не став его частью. Он был прав. Хоппер далеко не плохой человек. Не плохой там и с теми людьми, где смелеет себя таковым назвать. И, кажется, то же самое он мог бы сказать и Антонову сейчас, если бы в итоге не понимал, что скорее всего ошибётся. Полицейский опускает взгляд, не меняясь в лице. Из глубин сознания начинает подниматься нарастающее, с самого своего начала яркое чувство, говорящее о том, что это ещё далеко не конец. Он злится. Злится, что всего с минуту назад решал всё это оставить так, сдаться и просто умереть здесь, ничего не сделав. Он всё ещё способен отсюда выбраться, способен вытащить Джойс. Он как минимум способен попытаться. А этого уже самого по себе достаточно.