Es lebe die Freiheit

Мы сотрем этот мир с лица земли, а на обломках, на наших костях кто-нибудь построит новый. Кто-нибудь... Ты ведь помнишь, как летают здесь самолёты? Они летают так близко к земле, что тебе кажется, будто это большая птица пронеслась над твоей головой. Металическая птица, не живая конечно. Внутри неё - механизмы и винты. Жужжащие, клокочащие, стучащие. Можно представить что это сердце, что оно живое и бьющееся, что у него где-то есть дом и стены, что его кто-то ждёт. Но это было бы ложью. Красивой странной ложью. Далеко из-за леса доносились выстрелы. Для солдата - как тиканье сломанных часов - ты слышишь их, но не понимаешь. Ты поймаешь звук только той пули, которая попадёт в тебя. Тогда мир на несколько секунд станет прекрасным, ты поймёшь что живой, что дышишь. Он смотрел вниз. В овраге вспыхивал огонь, а ветер доносил откуда-то шум берёз. Звук откуда-то из далекого детства. Он возвращал его назад во времени в тихую гавань, словно корабль во время шторма. Люди, люди, бесконечный поток. Они все давно потеряли свои лица. Серая масса слуг, в бесконечных каменных садах. Они, погрязшие в тумане греха, отвечающие на зов крови. Ветер смешанный с пеплом циркулирует в их легких, заставляя делать вдох и выдох. Маски сотен смертей, маски сожжённых заживо. Он не узнавал их почти никогда, он забывал как выглядит сам. Лишь два лица впечатались в его память. Первое - лицо матери. И второе... второе. Он знал, что Пауль стоит за спиной. Он чувствовал его дыхание. -Не тебе меня спасать, - последнее слово было произнесено русским словно с плевком, обжигало кожу и врезалось в память. Александр обернулся, в голове словно пронеслись миллионы слов, что так и не были сказаны. Никогда. Что соединит их, если не смерть? Эти вспышки гнева, эти издевки и нахальные шуточки - к этому всему можно было привыкнуть. Но к его взгляду - нет. Пауль так любил, когда его глаза смеялись, а в уголках образовывалась сеть маленьких морщинок. Сейчас его взгляд был словно острая игла. Один никогда не говорил что любит, это было не в его характере. А другой словно манил его, все ближе и ближе, чтобы в конце концов предать. Так паук заманивает в сети невинную жертву ясным летним днём. Но был ли он жертвой? Не думаю. Да, они стоили друг друга. Хуже всего было даже не то, что они скрывали. Оба знали то, что никогда они не снимут эти оковы. Никогда не смогут нарушить непонятно кем установленных правил. Поцелуй был быстрым, и больше напоминал укус змеи, чем проявление нежности. Он был слишком похож на их первый, тогда под обстрелом и обломками чьей-то чужой судьбы. Тогда он целовал не зная, прошибет этот русский ему голову или ответит, и от этого по венам разливалось какое-то странное спокойствие. Сухие обветренные губы, соленые, горькие. И Александр ответил. Не зная почему, не зная зачем целует своего врага, когда в двух метрах от них разрываются снаряды. Им обоим нужно было чем-то заполнить эту пустоту, сделать что угодно, лишь бы она уходила. Хотя бы иногда. Когда в воздухе стоял запах крови и страха, он понял что полюбил. Так было и в этот раз. - Я не хочу видеть, как ты умираешь. Пауль отвернулся и собирался было уйти. Он все ещё сомневался. Иллюзия выбора - такой хрупкий но устойчивый островок в этом мире огня и крови. Только он держит солдат здесь, только он позволяет им не падать в пропасть, только он держит на плаву. Им всегда кажется, что это - что-то другое. Родина, чувство долга, жажда победы. Но это всего лишь иллюзия. Иллюзия выбора. Пауль обернулся. Отошёл на шаг. Выстрелил. Что чувствует человек, слыша вой пули? Нет, не так. Что чувствует он в этой пустоте, что тянется за ним? В пустоте, что капает словно дикий мёд. Радость, горе, обреченность, силу. Солнце здесь никому не светит. Мы - солдаты болот. Мы стреляем друг в друга, и жизнь здесь - ничто и одновременно все. Ноги русского подкосились, но Пауль знал - он не страдает. Выстрел был рассчитан с точностью до миллиметра, он умер сразу. Он не мог подойти, не мог закрыть ему глаза. Минута. Он стоит и смотрит. Он вспоминает. Два солдата. Ещё одна пара сломанных кукол, марионеток повисших на нитках в руках обезумевшего кукольника. Во власти высших мира сего. Во власти долга и чести. Во власти войны. Он обманул - нельзя было не бросить взгляд. Он смотрит в последний раз. Русский выглядел совсем мальчишкой. Нежным ангелом, сброшенным сюда по ошибке, чтобы сгорать. Ты больше не ангел, Александр. Твои крылья сломаны, а нимб уже не сияет так ярко. И я жаждал тебя, а ты жаждал меня. Когда-то… Садящееся солнце просвечивало сквозь ели. Кроваво-алое зарево расходилось над горизонтом, и не ясно было, где горит огонь, а где отражается солнце. Es lebe die Freiheit. Es lebe Deutschland. Es lebe Hitler.