***
Они с Накахарой увиделись впервые на встрече по случаю перемирия двух организаций. В зале Фёдор больше времени уделял Огаю, но, несмотря на это, Чуя завладел его вниманием, стоило ему только появиться в поле зрения Достоевского. Никогда ещё русский не встречал столь приятного человека, которого поначалу принял за альфу, ведь в мафии омег не могло быть. Но, как оказалось, возможно всё. Он узнал об этом от Мори, который был не прочь поделиться малой информацией о своём драгоценном сотруднике: — Тебе не по зубам столь редкий алмаз, — подмечает мужчина, тоже обращая свой взор на Накахару. — Он не заинтересован в других, кроме своего «любимого» напарника. По лицу Огая сразу стало заметно, что его самого это не устраивает: такая редкость и пропадает в руках талантливого искусителя, в интересах которого лишь пользоваться другими. Осаму Дазай — та ещё тварь. Он одарён и талантлив. Его заслуги признаёт даже Мори. Но манера общения у него слегка специфична, как и отношение к остальным окружающим его людям. Конечно же он не упустил возможности завладеть так называемым бриллиантом! Флиртовать этот чёрт умеет хорошо: пообещал звёзд с неба, и Чуя сам отдался ему в руки. — Видишь рядом с ним высокого шатена? — даёт Мори наводку для понимания. — Этот альфа — его партнёр. Он ужасен, — брезгливо отзывается Огай, хотя это его ученик, на которого в будущем планируется возложить обязанности босса Портовой Мафии. — Это намёк? — отвечает на это Фёдор, не скрывая довольной улыбки. — Чуя окажется в нужных руках, — загадочно хмыкает Огай, внимательно наблюдая за парой. — Не сомневаюсь в этом. Своими словами Огай ставит под сомнение компетентность Дазая. Нужен ли такой человек на месте босса? В навыках своего ученика он не сомневается, а вот в благополучии Накахары — очень может быть. Осаму не приспособлен для семьи, в нём нет ни капли той заботы и нежности, которую требует рыжеволосый омега. После этого диалога Фёдор весь оставшийся банкет не мог оторвать взгляда от своего нового светила. Эти рыжие локоны так и грозились спалить ему сетчатку глаз, а ясные, как солнечное небо, очи омеги манили к своей вершине, которая была непостижимой для всех, кроме... Почему именно Дазай? Омега для Фёдора, как детская книжка, довольно прост для понимания. Не нужно напрягать извилины мозга, чтобы понять, что Осаму водит напарника за нос, откровенно говоря, просто использует его. Он сам этого даже не пытается скрыть, обнажая свою чёрствую душонку. Было забавно смотреть на то, как Чуя правда ведётся на эту игру. Но в какой-то момент даже крысе стало жалко его.***
Как только Достоевский появляется на пороге дома, то замечает, что на крючке не хватает пальто. У него утром была важная встреча, поэтому меховая одежда осталась висеть на крючке, когда её хозяин спешно сел в машину. Странно это. Дома нет никого, кроме... Верить в то, что его вещи понадобились рыжему ангелу, он отказывался. Они ему не нужны, так что Фёдор предпочёл поразмыслить о пропаже, проходя дальше по коридору. Чтобы попасть в спальню, нужно преодолеть лестницу, ведущую на второй этаж. Попутно он обходит гостиную, которая связывает лесенки, подмечая в ней некий бардак: подушки скинуты с дивана, плед скомкан. Утром было по-другому. Теперь Фёдор более резво забирается по ступенькам наверх, желая выяснить, что здесь случилось за время его отсутствия. Но стоит забраться на второй этаж, как по телу приятно разливается тепло. У него всегда всё было чётко по графику, и этого он совсем не ожидал. Не теряя времени, Достоевский куда быстрее шагает до спальни, сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. Но перед дверью он останавливается, затаив дыхание. На кровати в чужой комнате желанный омега скулит от боли и одиночества. В его нежных ручках сминается то самое пальто, которое Фёдор успел «потерять». Чуя прижимается всей щекой к белоснежному меху, укрывшись тканью, дабы стало легче и теплее. Ему явно плохо, пусто и больно. Но, несмотря на это, он вскакивает, стоит лишь завидеть в дверном проёме Достоевского. — Что же ты тут делаешь, лисёнок? — по-свойски, нежно произносит Фёдор, проходя в глубь комнаты. — Ф-федя, прости, я с-сейчас уйду... — судорожно выговаривает Накахара, спешно покидая постель. Но из-за столь резких движений его ноги запутываются, роняя и без того запуганного омегу прямо на грудь альфы. Не ожидая подобной подставы, Фёдор чуть не попадает в ловушку собственных желаний. Один вдох феромонов — и альфа уже чувствует себя зверем: сдерживаться в присутствии течного омеги — то ещё испытание, особенно, когда объект вожделения так близко. — Я отнесу тебя в комнату. Одно мгновение — и рыжеволосый уже на руках Фёдора. Он скорее ретируется с места, дабы отнести своего возлюбленного в его собственную спальню. Правда, в этот момент омега успевает стащить с постели пальто, с которым обнимался до прихода Фёдора, намереваясь унести его с собой. Эта вещь такая приятная, тёплая, а ещё пропахшая феромонами своего хозяина, которые так пришлись по душе Чуе. Он вдыхал их с вожделением, слабо краснея из-за собственной реакции на чужой запах. — Он тебе так понравился? — протянул Фёдор со слабой, но довольной улыбкой. Неужели запах альфы приглянулся? Приятно. Омега тут же смущается, стоит только осознать, что Фёдор всё же акцентировал внимание на своём пальто. Этот факт немного выбивает из колеи, но в ответ Накахара ничего не произносит, лишь молча утыкаясь в чужую грудь. Такой Чуя ему определённо нравится — открытый, смущённый. Если бы они были парой, то всё сложилось бы куда проще. Желание отыметь течного омегу потихоньку брало верх, но альфа держится довольно умело: не впервой вот так терпеть. Он пережил уже какую течку возлюбленного, поэтому сдаваться не время. Приходится лучше перебирать ногами, дабы поскорее оказаться в нужной комнате. Когда дверь в комнату Чуи показалась за поворотом, Фёдор с облегчением выдохнул, о чём сразу же пожалел, ведь, вздохнув, опять почуял этот манящий запах. Благо, омегу уже можно уложить на кровать и не тревожить, что он и делает. — Вот и всё. Выпей подавители и ложись спать. Отдыхай. — Я всё сделаю, — говорит ему Чуя, кивая в знак подтверждения своих слов, и тихо добавляет: — Только уйди отсюда, пока я с ума не сошёл. Накахара смотрит своими голубыми глазами в глаза напротив и просто проклинает себя за то, что не выпил лекарства раньше, мучаясь теперь в компании Достоевского, хотя альфе пришлось не легче. Сев на кровать, Чуя сильнее прижал пальто к груди, представляя, что обнимает альфу, который стоит сейчас совсем рядом. Дурацкая течка, что сносит крышу! Рыжик уже думает, что скоро потеряет рассудок. — Это, скорее, я сойду, — Фёдор последний раз взглянул на Чую и поспешил выйти за дверь, пожелав ему на последок спокойной ночи. Покинув чужую спальню, альфа бьёт кулаком о стену, до боли закусив губу. Он просто чудом не сорвался на своего лисёнка. А ведь в своей фантазии уже успел такое напридумывать. — Что ж, сегодня ему повезло. Фёдор наконец свободно вздыхает, улавливая при этом запах омеги, приевшийся к его одежде за столь короткое время. Усмехнувшись, Достоевский направился обратно к себе. Чуя думал, что согнётся напополам от этого сладкого и дурманящего запаха. Даже Дазай так приятно не пахнет, почему же Фёдор? «Да не тянет меня к его запаху! Это бред какой-то», — соображал рыжий, не давая мыслям о брюнете заполонить свою голову. После окончания того самого банкета, на котором они с Огаем обсуждали положение дел, Достоевский не упускал возможности всячески привлечь к себе внимание пылкой лисички. То сыпал комплиментами, стоило заявиться в главное здание мафии, то, бывало, доставлял на квартиру омеги приятные подарки. Он очень старался, но каждый раз получал отказ — Чуя не принимал ничего. Накахару и правда интересовал лишь один Осаму, который даже не воспринимал его всерьёз! Дазай шлялся по омегам, сменяя их, как перчатки. Любовь и прочее не волновали юного альфу, но Чуя продолжал бегать за ним хвостиком в надежде на то, что тот одумается и они будут по-настоящему вместе. Но чуда не случилось, и Фёдор, не выдержав этого больше, вскоре наглым образом просто похитил своего ненаглядного. Конечно же, Чуя от такого поворота событий в восторге не был. Поначалу он сопротивлялся и грозился разрушить Достоевскому дом, но на этот случай у того был припасён план, так что рыжику оставалось быть паинькой. Здесь его ни в чём не ограничивали, кроме выхода наружу. Накахаре было разрешено абсолютно всё, что только можно и нельзя. Фёдор его боготворил. Будучи настолько помешанным на омеге, он и домогаться до него не смел: если его солнышко не хочет, то не будет даже пальцем касаться. Но, хоть и совсем редко, всё же бывали исключения. Спустя пару минут Накахара пошёл на кухню, нацепив на себя меховое пальто Достоевского, чтобы постоянно ощущать его запах, который, к слову, был дома абсолютно везде. Ему нужно было налить воды и выпить наконец эти чёртовы подавители, о которых забыл с самого начала. Живёт с ненавистным альфой в одном доме и забывает о таблетках — явно на рожон лезет. Рыжик уже полгода принимает эти подавители, хотя с Осаму мог полностью забыть об их существовании, но Фёдор всё испортил, появившись в его жизни. Когда Чуя задумывался о своём положении, то всё больше начинал понимать, что Дазаю на него и правда было всё равно. Омега всегда отдавал все свои силы на поддержание их отношений, бегал за ним хвостиком, словно собачонка, и радовался любому ласковому слову и касанию, которые только мог получить, ведь Осаму не так падок на нежности. Любовь приходилось буквально заслуживать, а здесь о нём заботились, уделяли ему время, любили, поэтому он не особо-то и жаловался. Фёдор был готов подать ему на блюдечке с золотой каёмочкой всё, что он только захочет. Ничего заслуживать не надо — омегу любят уже просто за то, что он есть. Хозяин дома непринуждённо сидел в своей комнате и, попивая чай, который сделал минутами ранее, листал книгу. По привычке он хотел было накинуть своё пальто, в котором обычно находился всё время, но вспомнил, что его прибрал к рукам милашка Чу. В голову тут же полезли образы смущённого личика омеги, на что Достоевский усмехнулся, прикрыв глаза. Да, он определённо втюрился по уши в этого лисёнка и не желал ни с кем делиться. Особенно с Дазаем. Омрачив этим персонажем свои образы, Фёдор скривил лицо в недовольную гримасу. Он знает, как сильно Чуя влюблён в Осаму, отчего рано или поздно придётся его отпустить, ведь Фёдор не изверг и не маньяк, а просто человек, который хочет быть с одной очень агрессивной омегой, но, по стечению обстоятельств, видимо, вынужден остаться в дураках. Как говорится, если любишь — отпусти. Чуя тем временем тяжко вздыхает. От всех этих вечных альф он уже устал. Вот почему нельзя прожить без них? Но нет, всех ведь сводит с ума запах. Например, Накахара уже не представляет свою течку без феромонов Фёдора. Аромат очень приятный и нежный; когда он наполняет лёгкие, то сразу становится гораздо легче и спокойнее. Накахара чувствует себя вполне хорошо после приёма таблетки, поэтому тихо идёт по коридорчику не в свою комнату, а к брюнету. Ему сейчас совсем не хотелось спать, а одному сидеть в комнате, стены которой он видит каждый день, — тем более. Поэтому омежка осторожно открывает дверь и заглядывает внутрь, проверяя, спит ли Фёдор. — Можно? — тихо спрашивает Чуя, надеясь, что его впустят. Несмотря на то, что подавители были выпиты, запах от течки никуда не делся; слабенький аромат так и витал в воздухе. Накахара чувствовал, что живот ещё слабо сводит, но, хоть и предполагая, что идти к Достоевскому — плохая идея, всё равно пошёл на такой риск. Ему скучно — и это его оправдание. — Ты совсем недавно выгонял меня из своей комнаты, а теперь сам пришёл? — Фёдор почуял омегу ещё до того, как тот постучал. Запах всё-таки ещё есть, и он его узнает везде. — Смело. Достоевский продолжил читать книгу, кивком указывая, что можно войти. Его комната довольно просторна: кровать, тумбочка, шкаф и стол со стулом — вся мебель. Ничего лишнего. В ней царил полумрак, так как Фёдор не стал включать основной свет, и лишь тусклое освещение настольной лампы помогало ему не ослепнуть при чтении. Чуя не сразу решается пройти внутрь. Он долго рассматривает комнату, сглатывает, осознав, что всё же поторопился с решением прийти обратно. Но, поймав взглядом фигуру Достоевского, Накахара медленно проходит вглубь спальни. Рыжик приблизился к кровати, присаживаясь на край. Укутавшись в пальто брюнета, Чуя носом зарывается в белый мех, от которого так и пахло, невольно начиная тереться о него щекой, улыбаясь от аромата альфы. — Может, я успел соскучиться по своему похитителю за это время? Чего ты так сразу, — язвит Накахара, дабы не выглядеть таким уж безобидным: он всегда строит из себя невесть кого, лишь бы слабости свои не показывать. — Мне просто скучно в комнате, — смягчает тон, стоит только раскрыть свою уязвимость, — а ты здесь всегда один, и я знаю, что не спишь в это время. — Оу... Ты соскучился? Как мило. Фёдор усмехнулся, закрыв свою книгу. Он проследил за движениями Чуи и слегка удивился, заметив, что омега улыбается, когда трётся о его пальто. Забавно. Неужто настолько понравились его феромоны? — Пф. Ничего не мило! Чуя дуется на него, отворачивая свою мордашку в сторону. Он может так хоть вечность просидеть, но Фёдор в такие моменты просто обожает доставать его своим вниманием, специально оставляя лёгкие поцелуи на личике или обнимая, после чего Чуя сразу же прекращает вести себя как обидчивая школьница. К тому же как можно так долго дуться на Фёдора? — И что ты планируешь тут делать? Мне нечем тебя занять, — вздыхает Достоевский, не в силах понять мотивы рыжего, особенно в течку. — Можешь ничем меня не занимать. Мне просто одиноко. Я хочу банально побыть с кем-то в комнате. Можешь хоть спать лечь, я... уйду через время сам, — уверяет его Чуя, не собираясь уходить так скоро. — Как хочешь, — Фёдор не стал возражать. Вместо этого он снова раскрыл книгу и продолжил читать, изредка всё же посматривая на Чую, который остался рядышком. А тот только рад, что ему разрешили остаться подольше. Ведь эта комната, этот дом, это грёбаное одиночество уже пожирали его. Он уже как полгода находится в «плену» у Достоевского, просто устав от всего этого. В первые месяцы Накахара даже позволял себе плакать и слёзно проситься домой, но сейчас ему очень хочется внимания и общения. — Не планируешь идти спать? — подаёт голос альфа через двадцать минут, когда сам уже встаёт с постели, собираясь направиться в душ. — Советую тебе всё же уйти в свою комнату и лечь спать. Омежка зевает, но Фёдора не слушает, всё ещё оставаясь в комнате. Когда брюнет уходит в душ, Чуя падает головой на подушку. Сам он уже успел помыться и переодеться, так что совсем не волновался на этот счёт. Лёжа вот так на кровати, Накахара укрывался пальто брюнета, что всё ещё было на нём, словно одеялом. Он хотел дождаться момента, когда тот выйдет из душа, но совсем не заметил, как уснул у него на кровати. Фёдор вышел из душа уже в спальной одежде и, погасив слабый свет единственной лампы, сразу же ложится на кровать. Он понимает, что Чуя устал от одиночества, поэтому решил обязательно поговорить с ним по поводу его переезда отсюда. Всё же ненормально держать человека насильно в своём доме. Но, чёрт возьми. Ему очень не хочется расставаться с этим омегой. Хочется каждый день вдыхать его сладкий запах, что дурманил его голову, сводя с ума. Хочется слышать и видеть это чудесное солнышко, которое стало для него таким родным. Он просто не может представить себе жизнь без Чуи. — Что? — Фёдор неслабо удивляется, когда наконец обнаруживает на своей кровати спящего: совсем не заметил, что тот остался. — Боже... — он тихо выдыхает, но не решается тревожить чужой сон, вместо этого укрывая Накахару одеяльцем и кутаясь в него же. О таком альфа мог только мечтать. Фёдор специально отодвинулся на другой край кровати, закрывая свои глаза. Но, почувствовав копошения, Чуя инстинктивно придвинулся к нему ближе и обнял брюнета, чтобы тот перестал шевелиться и тревожить сон. Он так вымотался из-за этой течки, что безумно хотел просто нормально поспать в тепле и уюте, а Фёдор как раз для этого подходил. Тем более Накахара уже давным давно не чувствовал чужое тепло, отчего улыбался во сне, проговаривая что-то невнятное тихими бормотаниями. Чуя довольно часто разговаривал во сне. Непонятно по каким причинам, но говорил что-то тихое и невнятное. Сейчас он делал тоже самое. Вздрогнув, когда его обняли со спины, Фёдор замер, боясь пошевелиться. Он аккуратно развернулся, всматриваясь в спящее личико и слушая его тихое бормотание. — Какой же ты всё-таки странный, Чуя. Фёдор закрыл глаза под звуки со стороны омеги и начал погружаться в сон, иногда чувствуя, как к нему прижимаются только сильнее, отчего не сдерживает тихую усмешку: — Странный-странный Чуя. Фёдор, ко всему прочему, ещё и приятно пах. Его феромоны сносили крышу настолько, что Чуя иногда забывал как дышать. Если бы не его искренняя любовь к Дазаю, то он наверняка бы уже поддался. Хотя Осаму ведь никогда не интересовался конкретно одним омегой. Он относился к нему довольно холодно, даже, можно сказать, отстранённо, и на все слова про любовь лишь смеялся в ответ, но одновременно с этим смел им пользоваться. Чуя хотел от него ласку — он её получал. Они помогали друг другу в течку и гон, но на большее рассчитывать не стоило. Но Чуя ведь в него верил. Омега почему-то думал, что именно с Дазаем у него есть счастье, появится смысл, исполнится мечта. Какой же Накахара, однако, глупец. Подобные образы резко омрачили сон. Омега видел во сне очередную измену Дазая, на которые обычно закрывал глаза, но сейчас... ему их словно раскрыли. Стало невыносимо больно от осознания и собственной тупости. Фёдор почти заснул, пока не услышал всхлипы. Он недоумённо посмотрел на Чую: на то, как омега прижимается к нему, и на слёзы, что маленькими ручейками стекали по щекам, впитываясь в пальто Фёдора. Не впервой видеть, как любимый лисёнок плачет, но во сне... — Ч-чуя? Честно, он впервые попал в подобную ситуацию: никогда никого не успокаивал. Серьёзно. Он даже не позволял никому спать с ним в одной постели. — Ф-Фёдор?.. — тихонько спрашивает рыжик, запутавшись, в чьих объятиях находится. Брюнет уверенно взял Чую за руку, переплетая их пальцы и сжимая его ладонь, — это должно наверняка успокоить и согнать мрачные мысли прочь. — Чуя, проснись. Это сон. Просто сон. Достоевский обнял его, проводя по рыжим волосам свободной рукой и перебирая отдельные пряди, чувствуя как его одежда пропитывается горячими каплями. — Тише. Всё хорошо. Я рядом. Чуя с опаской поднимает заплаканные глаза, понимая, что находится в объятиях Достоевского. От этого ему стало даже... легче? После такого сна о Дазае совсем не хотелось бы сейчас оказаться рядом с ним. Он только сейчас замечает, что они с брюнетом держатся за руки с переплетёнными пальцами. Это так мило. От этого ему стало лучше на душе. Накахара свободной рукой вытирает все слёзы, вновь обнимая Фёдора, когда немного успокаивается. — Я... Со мной всё в порядке. Спасибо, что рядом, — Чуя слабо улыбается, давая распознать своё состояние. Фёдор провёл рукой по его волосам, продолжая обнимать. Гладил его по спине и сжимал его руку, показывая что он здесь. Он рядом. — Не за что, — только и нашёл, что ответить. — Федя, спасибо, — тихо шепчет ему Чу, искренне благодаря за столь деликатную помощь. Ему и правда полегчало. От объятий по телу разливалось приятное тепло, которое клонило в прерванный сон. Держаться в сознании Чуя всё равно не стремился, потому быстро уснул вновь. Фёдор лежал с ним так до того времени, пока Чуя снова не провалился в сон. Когда его объятия стали слабее, Достоевский аккуратно выбрался из них и принял сидячее положение. Вздохнув и потерев переносицу, встал и подошёл к окну. Сегодня полнолуние и к тому же ясно, отчего открылся вид на прекрасную луну, озаряющую своим мягким светом часть комнаты. Маленькое отвлечение помогло ему сосредоточиться: Чуя совсем выбил его из колеи. Омега ощутимо на него влияет. Вскоре Фёдор направился на кухню, чтобы заварить себе чай и почитать книгу. Сон как рукой сняло, поэтому лучше ночного чтения ничего нельзя придумать. Выходя из комнаты, он последний раз глянул на Чую и только после этого покидает спальню. В этот раз Накахара не ворочался. Рядом с Фёдором однозначно теплее и лучше, однако, когда брюнет ушёл, омега не проснулся, а остался так же тихо посапывать в постели.