Флешбэк

      Хасегава хохотал, обхватив Широяшу за плечи, и тот смеялся тоже – откидывая голову, едва не заваливаясь на спину, вытирая кулаком выступившие слезы. Столь открытым и искренним Хиджиката его почти что и не помнил – и тем сильнее выбивал из колеи переход от настороженной готовности в любое мгновение вцепиться в глотку, с которой он их встретил, к подобной беспечности. В голове никак не желало укладываться, что вот это пьяное кучерявое недоразумение – и есть легендарный Широяша.       Никак не укладывалось, что легендарный Широяша – это тот самый Саката Гинтоки, придурок из Йорозуи, решивший сам себя стереть из их жизни. Гинтоки, который завтра не умрет, потому что Хиджиката не позволит.       Хиджиката сам не до конца понимал, что заставило его поспешно пихнуть в руки Кондо-сана слишком приметную форменную куртку и увязаться за Хасегавой, взявшим на себя миссию по спаиванию Широяши – старик сам бы справился, не впервой.       Наверное, это всё помутнение рассудка. Точно, оно.       – Хиджиката-сан, вы такой нетерпеливый, – ехидно протянул Сого вслед. – Неужели не можете подождать до завтра?       – Пошел ты, – огрызнулся тогда Хиджиката.       Не мог. Любопытство, тоска и недоверие сплелись в тугой комок где-то в грудной клетке, и он нервничал, как мальчишка перед первым свиданием. В каком-то смысле это было близко к правде, ведь он действительно собирался впервые увидеть того, ради кого столько людей рванулось в прошлое с готовностью сумасшедших. Воспоминания, разбуженные девушкой-роботом, были яркими и живыми, но это были воспоминания о другой жизни.       Хасегава уже плел какую-то чушь, объясняющую их появление, а Хиджиката… Хиджиката смотрел во все глаза – на встрепанные белые волосы чуть длиннее привычного, ещё по-юношески узкую ладонь, с небрежным изяществом лежащую на рукояти катаны, расслабленное безразличное лицо и чуть прищуренные внимательные глаза. Несбывшееся скреблось в душу, как промокшая под дождем кошка в окно, сжимало сердце мягкой когтистой лапой. Две реальности, смешавшиеся и превратившие память в хаос, сомкнулись на фигуре в белом и вцепились в нее, как в якорь.       Хотелось курить, но сигареты пришлось тоже оставить Кондо-сану. И еще хотелось напиться до беспамятства, но было нельзя.       Жизнь, в которой Сакаты не было, казалась простой, понятной и немного слишком черно-белой. Жизнь, в которой Сакаты не стало, была наполнена оттенками серого и вязкой горечью. Хиджиката хотел другой жизни, других цветов, даже просто – чтобы они были. И чтобы йорозуя тоже просто был.       Гинтоки отличала ненавязчивая уместность. Это как с любимой маркой сигарет, которую снимают с продажи, и через некоторое время ты уже даже привыкаешь к другой, а потом, спустя несколько лет, находишь завалявшуюся пачку и только тогда понимаешь, что тебе всё это время чего-то не хватало.       Широяша снова чему-то рассмеялся и неуклюже махнул рукой, чудом не опрокинув бутылку. Он выглядел таким пьяным и расслабленным, что Хиджиката едва не пропустил мимолётно сверкнувший из-под челки в сторону Хасегавы взгляд – трезвый и внимательный, изучающий, но вроде бы не враждебный. Подумалось, что на враждебные взгляды этот мальчишка с серьезными глазами вообще вряд ли стал бы размениваться – прирезал бы сразу, если бы заподозрил недобрые намерения.       Хиджиката прикрыл глаза всего лишь на мгновение, а когда открыл снова – Широяша сидел перед ним на корточках, пытливо заглядывая в лицо.       – Ты на меня пялишься, – уверенно констатировал он. – Нравлюсь, что ли?       Хиджиката хотел было огрызнуться – привычно, как раньше – но горло сдавило, а в груди стало горячо. «Отъебись, придурок», – можно было сказать, но почему-то ругаться с пацаном на десять лет младше показалось неуместным. «Тебе почудилось», – можно было сказать, но так нагло врать Хиджиката никогда по-настоящему не умел. «Я не видел тебя пять лет», – можно было сказать... нет, этого как раз говорить было нельзя. «Я не видел тебя целую жизнь», – было ещё не лучше.       Впрочем, недоносок, кажется, ответа и не ждал – смерил его нахальным изучающим взглядом, показал зубы в короткой ухмылке, взъерошенные волосы упали на лицо, затеняя глаза.       – Ладно, – сказал он великодушно и снисходительно. – Ты тоже ничего. Пошли.       И бесцеремонно схватил за запястье, заставляя подняться на ноги и утягивая за собой за пределы освещённого помещения, заполненного голосами и пьяным смехом, в мягкую прохладу ночи. Хиджиката не сопротивлялся – прикосновение теплых пальцев подействовало на него, как удар пыльным мешком по затылку.       Серебряная шевелюра маячила перед глазами, темнота подступала со всех сторон, Гинтоки молчал – и от этого словно двоилось в глазах. «Зачем я пришёл? – подумал Хиджиката, мучительно медленно осознавая, зачем они уходят подальше от чужих глаз. – Надо было оставаться в укрытии с остальными. Проклятый Хасегава. Проклятый кучерявый извращенец».       Этот Гинтоки выглядел почти так же, но, оказавшись рядом вплотную, вздернул подбородок, чтобы посмотреть в глаза. Всего на пару сантиметров ниже своей взрослой копии, но взгляд уже ощущается иначе – не то, чтобы Хиджиката вообще когда-нибудь встречал такой его взгляд.       Тот же широкий разворот плеч, сильная спина, но под ладонями ребра прощупывались явственней, фигура по-юношески гибче, стройнее – не то, чтобы Хиджиката когда-нибудь ощупывал того Гинтоки столь же внимательно.       И руки того Гинтоки не скользили по коже с такой беззастенчивой, бесстыдной откровенностью, не дергали пряжку ремня так нетерпеливо.       А потом к шее прижались горячие губы, и рассудок капитулировал. Хиджиката сменил позицию, впечатывая Широяшу в стену, притискивая к грубо обструганным доскам собственным телом, раздвигая ему коленом ноги и слизывая капли пота с обнажённого горла.       – Ууу, Оогуши-сан проснулся! – весело прокомментировал Широяша, и Хиджиката собрал его смех губами.       Поцелуй получился коротким и смазанным – вредный щенок мотнул головой, выгнулся, вжимаясь бёдрами в бёдра Хиджикаты. Ни короткая улыбка на запрокинутом лице, ни вцепившиеся в волосы на затылке пальцы не были нежными, когда Широяша качнулся и упал на ворох какого-то тряпья, утягивая его за собой. Хиджиката сдавленно охнул, с размаху приземлившись коленом на жесткие доски пола, но быстро отвлёкся, снова пытаясь поймать губами чужие губы, однако и в этот раз потерпел неудачу – в лицо уперлась ладонь с растопыренными пальцами, и горячее дыхание обдало ухо:       – Эй, я тебе что, девка? Кончай лизаться!       Злость вспыхнула разом – обжигающая и долгожданная, как чувство узнавания. Определенно, этот придурок был создан, чтобы бесить замкомандующего Шинсенгуми в любой точке времени и пространства. Пальцы сами потянулись вцепиться в упрямый подбородок, не давая Широяше отдёрнуться, и Хиджиката прихватил зубами его нижнюю губу – так, что тонкая кожа треснула, и крошечная ранка добавила солено-стальной привкус этому подобию поцелуя – грубо вталкивая язык в чужой жаркий рот. Худое жёсткое тело под ним выгнулось, в ребра врезался кулак – скорее предупреждающе, чем всерьёз – но Хиджиката только чуть повернул голову, углубляя поцелуй, закрыл глаза, отрезая себя от пылающего бешенством взгляда, и свободной рукой ласково провел по чужой щеке, с замиранием сердца ожидая короткого, но запоминающегося полёта головой в стену.       Еще несколько мгновений протекло в безмолвной борьбе, а потом Широяша как-то разом прекратил сопротивление и ответил – сначала словно бы неохотно, но вскоре вошел во вкус и попытался перехватить инициативу. Хиджиката не позволил, отстранился, яростно содрал с себя рубашку прямо через голову, не расстегивая, швырнул ее куда-то за спину, рванул в стороны полы белого кимоно, обнажая бледную грудь – и замер, натолкнувшись взглядом на вязь свежих, едва затянутых розоватой кожей шрамов.       – Ну что еще? – недовольно протянул Широяша, но предательский румянец, медленно заливающий щеки, свёл на нет попытку казаться взрослым и циничным.       Хиджиката молча качнул головой и проследил пальцами неровную линию, тянущуюся от груди по животу, исчезающую за поясом штанов, а потом склонился и повторил этот путь губами и языком, прислушиваясь к сбившемуся дыханию Широяши, чувствуя ладонью отчаянный стук его сердца, который словно подгонял, нашептывал – сделай со мной что-нибудь безумное, Хиджиката-кууун.       Пояс штанов не сразу поддался подрагивающим пальцам, но мальчишка больше не торопил – затихший, реагирующий на каждое случайное прикосновение к коже прерывистыми вздохами. С одеждой наконец получилось справиться, и она белым комом полетела вслед за рубашкой. Хиджиката с силой провел ладонями по напряженным бёдрам, разводя их в стороны, вжался лицом в светлые курчавые волосы в паху, глубоко вдохнул, запоминая терпкий запах, и без долгих предисловий обхватил губами головку напряженного члена. Сверху донеслось невнятно-удивленное восклицание, оборвавшееся коротким стоном, сжатый до побелевших костяшек кулак ударил по дощатому полу, и Хиджиката едва сдержал смешок – и взял глубже.       Это действительно было безумие. Ему доводилось раньше спать с мужчинами, но никогда это не было так сильно, так откровенно, никогда так не возбуждало чужое наслаждение. В конце концов, он никогда так вдохновенно не отсасывал, всем телом впитывая тяжёлое дыхание и тихие стоны.       Широяша не настаивал на продолжении, но и не стал возражать, когда Хиджиката протолкнул в него первый смоченный слюной палец – только на мгновение сжался и тут же расслабился, растёкся по едва прикрытому тряпками полу, разводя колени шире, раскрываясь сильнее. Хиджиката выпустил его член, проигнорировав недовольный стон, поднял голову, жадно обводя взглядом подрагивающие мышцы живота, рисунок вен под светлой кожей, сжатые кулаки, напряженную шею… наткнулся на кривую улыбку и самодовольно-насмешливый взгляд сквозь ресницы – и мстительно протолкнул ещё два пальца. Широяша только ахнул, распахивая глаза, и застонал – громко, протяжно – подаваясь навстречу. Хиджиката тяжело сглотнул, вслепую потянулся к ширинке, неловко, одной рукой расстегнул, высвобождая ноющий от возбуждения член. Широяша глубоко вздохнул и сам подтянул колени к груди, и от одного его вида – открытого, возбужденного, раскрасневшегося – Хиджиката застонал.       Он входил медленно, короткими толчками, до хруста сжав зубы и не сводя глаз с крепко зажмурившегося и, кажется, забывшего как дышать Широяши. Он был горячий и – о боги – такой узкий, что перед глазами плясали красные точки, а во рту пересохло. Войдя на всю длину, Хиджиката замер, покрывая беспорядочными поцелуями всё, до чего мог дотянуться – полуоткрытые губы, сомкнутые веки, острые скулы, длинную шею. Он позволил себе двигаться только когда из-под ресниц блеснул потемневший взгляд – зрачки почти закрыли радужку – и Широяша подался навстречу сам, требовательно и уверенно, скрестил щиколотки за его спиной, упираясь шершавой пяткой в ягодицы. Похабно ухмыльнулся, показывая зубы. И Хиджикате сорвало крышу.       Он трахался так, словно боялся умереть, если остановится – жарко, жёстко, почти сгибая Широяшу пополам, с хриплым рычанием впиваясь пальцами в бёдра. С лица наглого щенка пропало выражение превосходства, он стонал и поскуливал, подаваясь навстречу, беспорядочно скользил ладонями по спине Хиджикаты, цеплялся за его плечи. Хиджикате даже не пришлось прикасаться к его члену – мальчишка кончил и так, матерясь на все лады и вжимая его в себя руками и ногами. Грязная похабщина, жарко выдыхаемая прямо в ухо охрипшим от стонов голосом, словно током ударила по оголенным нервам, и Хиджикату тоже накрыло оргазмом – ярким до белой пелены под закрытыми веками.       После они несколько минут лежали неподвижно, вплавившись друг в друга, и Хиджиката прижимался губами к мокрым от пота серебристым прядям на виске. Наконец Широяша заёрзал и толкнул его ладонью в грудь, спихивая с себя. Хиджиката послушно откатился, приподнялся на локте, наблюдая, как мальчишка потягивается, широко зевая, и тут же морщится:       – Фу, теперь мыться придется! Так сложно было вытащить?!       – Ну ты и мудак, Широяша-доно, – почти нежно ответил Хиджиката. – Ты же сам в меня вцепился.       Тот явно хотел ответить что-то колкое, но в итоге лишь поджал губы и потянулся к бесформенному кому одежды, морщась от уже не самых приятных ощущений пониже пояса и так знакомо недовольно бубня под нос. Хиджиката деликатно отвёл взгляд, заправился, застегнул непослушными пальцами ширинку. Всё произошедшее казалось нереальным, как горячечный бред, как очень яркая фантазия подростка про жаркий секс в первом подвернувшемся сарае. Но ещё было слишком свежо ощущение чужих сильных пальцев на коже, тесноты горячего тела и жара сорванного дыхания, чтобы начинать себя обманывать – а уже совсем скоро станет и ни к чему. Очень хотелось закурить или хотя бы выпить.       Сбоку зашуршало, и в лицо Хиджикаты прилетела его же прилично помятая рубашка.       – Я мыться, а то из задницы уже течёт, – от такой неприкрытой пошлости, того, как небрежно был запахнут ворот дзюбана, как топорщились в стороны серебристые лохмы, и от такого привычно недовольного выражения на юном лице кровь жаркой волной прилила к щекам. Свет луны, пробивающийся сквозь приоткрытую дверь, чётко обрисовал линию шеи и темное пятно засоса на бледной коже, Хиджиката прикипел взглядом и чуть не предложил помочь, но вовремя сдержался. В конце концов, он прибыл сюда чтобы спасти кучерявого придурка, а не трахать до изнеможения.       Старясь хоть как-то перевести мысли в другое русло, он принялся расстегивать пуговицы на рубашке, краем глаза следя, как Широяша прошлёпал голыми ступнями по грязным доскам пола, собирая остатки своего одеяния. Уходя, тот ухмылялся сыто и самодовольно – недоносок прекрасно знал, какое впечатление производит.       Оставшись один, Хиджиката с силой провёл по лицу ладонями и попытался собраться. До рассвета оставалось не так много времени, необходимо было убедиться, что все достаточно пьяны и крепко спят, растолкать Хасегаву и направиться к месту сбора. Но из головы никак не шла одна предательская мысль – меняя прошлое, мы влияем на настоящее. Будет ли тот, будущий Гинтоки помнить его, или на задворках сознания останется всего лишь очередная ночь перед боем, в которую он решил спустить пар с незнакомцем? Хиджиката надеялся на второе, потому что даже под дулом пистолета не смог бы сказать, почему он на всё это повёлся. Потому что хотел снова почувствовать, что Гинтоки жив? Потому что тот, несуществующий Хиджиката, чью память он получил, в глубине души давно этого хотел? Или это был просто порыв и нежелание уступать чёртовому йорозуе ни в чём, пусть даже и более ранней его версии?       Когда он вернулся в общую комнату, где совсем недавно шла полным ходом пьянка, большинство уже спало, а Хасегава, пристроившись в углу, самозабвенно что-то вещал клюющему носом бойцу Джои. Хиджиката приблизился, лавируя между спящих, и устроился рядом, старик тут же плеснул ему в пиалу саке и щедро долил своему сонному собеседнику. Их длительное отсутствие, кажется, никого совершенно не волновало.       Широяша вернулся к ним спустя минут двадцать, полностью одетый и стучащий от холода зубами.       – Эй, старик, налей и мне! – он опустился рядом и залпом осушил протянутую ему пиалу. – Почему вода в колодце такая холодная?! Гин-сану нужно срочно что-то горячительное!       Не смотря на нытье, он выглядел умиротворённым, а где-то под белёсыми ресницами прятался хитрый и голодный блеск. В голове Хиджикаты одно за одним всплывали и наслаивались друг на друга чужие воспоминая о десятках пьяных вечеров, проведённых вместе в любимой закусочной. Самовнушение, или у разомлевшего йорозуи из далёкого будущего порой мелькало в глазах нечто подобное?       Едва на улице начало светать, Хиджиката разбудил Хасегаву, и, переступая через храпящие похмельные тела, они выбрались на свежий утренний воздух. Тело от дремоты в сидячем положении ныло, а от удушливых алкогольных паров кружилась голова.       Они наскоро умылись ледяной водой из колодца, и Хиджиката с трудом удержался от усмешки, увидев валяющиеся рядом тряпки и представляя, как ночью в лунном свете Широяша матерился, обтираясь ими.       Хасегава душераздирающе зевал, кутаясь от утренней прохлады в выманенное у Широяши на спор белое хаори. В голове было гулко, а на душе муторно. Они шли, чтобы вернуть утерянное, а за спиной осталось ополчение под предводительством нескольких сопляков, которые ещё даже не разменяли двадцати лет, и чьи будущие потери и горькое поражение не отменит никто. Об этом было неожиданно неприятно думать.       – Уже уходите?       Чужой голос выдернул из круговорота мыслей, а Хасегава нервно дернулся, крутя головой по сторонам в поисках говорившего:       – А, Гин-сан! Да, нам уже пора идти, спасибо, что приютили нас на эту ночь.       Хиджиката смотрел на Широяшу, сидящего на облезлой энгаве и сонно почесывающего шею – тот выглядел беспечным и расслабленным, но под левой ладонью привычно лежала катана в ножнах. Перед глазами сами собой всплыли строчки архивного документа с приказом о казни и потухший взгляд дохлой рыбы. Пройдет ещё не один год до того момента, как Саката Гинтоки создаст «Йорозую» в квартале Кабуки и повстречает своих мелких спиногрызов, приютит белого пушистого монстра, не раз спасет Шинсенгуми и станет опорой для многих из их города. До того момента, когда они встретятся на той крыше.       – Ты снова пялишься, – протянул Широяша, ухмыляясь. – Будешь скучать по Гин-сану?       На этот заносчивый тон невыносимо хотелось огрызнуться, и в этот раз он не стал себе отказывать в удовольствии:       – Еще чего. Уверен, хочу я этого или нет, но скоро обязательно где-нибудь наткнусь на твою паскудную рожу.       Широяша рассмеялся легко и самодовольно.       – Договорились, Оогуши-сан. Ну бывайте! – он коротко махнул ладонью и расслабленно откинулся на энгаву.       Хасегава тоже помахал ему на прощание, а Хиджиката, борясь с лезущей на губы улыбкой, отвернулся и зашагал вперёд.       Новая встреча действительно ждала очень и очень скоро.