when I first saw you, you were dressed in white. now you all covered in blood.
Таблетки кончились. Это факт. И Джисон поставлен перед этим фактом, и факт, в виде пустого блистера, поставлен перед ним. Джисон смотрит в пустоту упаковки от снотворных, и эта пустота почти саркастически глядит на него в ответ. Он лежит на боку, накрывшись одеялом по самый нос, дышит бесшумно и пялится в никуда. Упаковка белая, стены — тоже белые, шторы задернуты, и слышно, как где-то у соседей шумит вода. Голова тяжело ноет ставшей привычной мигренью, которая, будто колпачок от ручки, воткнутый в макушку, обволакивает череп спазмами, раз за разом вызывающими желание закрыть глаза и не открывать их больше никогда. Квартира пустая, от мебели и теней отсвечивающая зеленым, маячит открытыми дверьми и странным, неестественным порядком. Джисон заставляет себя встать и бросает быстрый взгляд на часы. Почти четыре вечера. Он лежал на кровати с самой ночи, бессонный, галлюцинирующий и измотанный. На столе разбросаны бумаги с невыполненной домашкой, сегодня дедлайн по реферату в универ, а он опять не спал, и сил чем-то заниматься нет. Денег на снотворные тоже нет. Живот урчит от голода, и Джисон предпринимает героическую попытку прокрасться на кухню за чаем. Кофе ему нельзя. От кофе портится кровь. Родители в командировке уже долгий месяц, несмотря на это, Джисон все равно методично вызывает домработницу каждую неделю, чтобы квартира была идеально чистой. Это дает ему ощущение мнимого контроля — смотреть, как вещи лежат на своих местах, и как будто его не существует. Единственная комната, где бардак, вещи разбросаны и лежит слой пыли, — его комната. Но туда он никого и не водит. Делая глоток слабого чая без сахара, он морщится. С тем же успехом можно было пить кипяченую воду. Однако, если ему нужны деньги на снотворные, — а они ему очень, очень нужны, — кровь должна оставаться чистой. Никакого сахара, кофеина, никотина, наркоты, повышенного холестерина и так далее. Джисон открывает свой банковский аккаунт и хмурится; не то от мигрени, не то от отвращения. Весь его заработок уходит на оплату учебных работ, которые лень писать, на ‘молли’, на красивые шмотки, которые он даже не надевает, и на нейролептики. Тем не менее, если есть возможность не выходить из дома, он этого делать не будет. «Какой смысл… — пассивно размышляет он, набирая сообщение знакомому фамильяру. — Какой вообще смысл…» Он всегда пишет только несколько слов. Четвёртая группа. Отрицательный резус-фактор. Чист. И ждёт ответа. Фамильяр обычно отвечает через десять минут, как по часам, и скидывает имя, требования и фотографию клиента. Джисон ничем не отличается от других людей. Тревожное расстройство, затяжная депрессия, периодическая наркозависимость и дистанционный формат обучения. Двадцатилетний мусор, живущий с вечно отсутствующими родителями. Но его кровь — его кровь редкая. Его кровь хотят, ее вожделеют, всего за пару глотков заплатят любые деньги. И Джисон этим умело пользуется.🩸
Анника рассталась с ним два месяца назад. Она сказала многое, уходя, но самым запоминающимся оказалось выражение «американские горки». Джисону было тяжело объяснить ей, что он в принципе ничего и ни к кому не чувствует, но все равно ситуация сложилась болезненная. Анника была права; ему нравилось быть с ней, к тому же, медсестрой по образованию, помогающей ему справляться с кровопотерей, дефицитом железа, синяками, ранами и тошнотой. Он часто вспоминал, как лежал у нее на коленях, а она, в синей безразмерной футболке, осторожно растирала черное пятно у него на шее, обрабатывала характерные ранки и заклеивала пластырем. Ее красивое лицо смазывало жалостью пополам с непониманием, недоумением, человеческим фактором отрицания того, какой образ жизни ведет Джисон. Она умела касаться его так, как ему нравилось, с жестокостью, но со временем, чем больше шрамов оставляли на теле Джисона клиенты, тем меньше она к нему притрагивалась. Аннику можно было понять. Джисон любил ее своим, особенным способом. И ее уход, и его слезы, долгие сообщения, просьбы прийти и дать еще один шанс ни к чему не привели. Анника просто стояла на его пороге после очередной смены в больнице и устало слушала его доводы; а потом в домофон позвонил клиент, и Джисон открыл дверь. Анника ушла. Это было больно.🩸
Все происходило по простой, отшлифованной схеме. По закону, вампирам нельзя было пить кровь у живых людей. Синтетическую, животную, выкупленную за бешеные деньги у больниц — можно, тёплую, человеческую, напрямую из тела — нельзя. Но бизнес так называемого «донорства» процветал, и многие выкладывали себя в даркнет, находили покупателей и «жертвовали» им кровь. Это приносило неплохие деньги, хотя и, очевидно, являлось преступлением и очень опасной работой. Точнее, не работой вообще. Любая деятельность, где ты отдаешь что-то из своего организма, не может являться работой. Джисон это знал. Джисону было похуй. Фамильяр (читать как: вампирский подсос, вечный мальчик «подай-принеси», все надеющийся, что его когда-нибудь обратят) приводил Джисону особенных, богатых клиентов, поскольку на редкую кровь и ценник был высокий. У Джисона случались инциденты, когда его высушивали до обморока; оставляли следы; избивали; домогались; выдирали волосы и так далее. Вкусившему его кровь вампиру могло напрочь снести голову, но жизнью своей Джисон особенно не дорожил. Донорством он занимался уже больше года. Точно знал, сколько может дать. Свою цену. Примерные границы. Номер ближайшей подпольной больницы. Как зашивать раны в три стежка. Сколько дней до клиента нельзя курить, есть или принимать. Как оставаться в форме. Единственное, чего он не знал — почему он этим занимается. Джисон привык. Это было не больно.🩸
Он рассчитал в голове, сколько ему нужно отложить на снотворные и студенту на написание реферата. Сколько необходимо на еду, воду, клининг и прочие мелочи. В гостиной достал огромный кусок прозрачной пластиковой пленки и накрыл им темно-коричневый диван с позолоченными ручками. Кровь тяжело отмыть. Под диван он спрятал серебряный ножик, на всякий случай. Глубоко внутри он понимал, что, если произойдёт нечто по-настоящему плохое, защититься он не сможет. Вампир — существо, в пищевой цепочке находящееся выше человека, и никакие законы, социальные нормы или толерантная политика этого не изменят. Затем — душ. Гель и лосьон без запаха, просто антибактериальная прозрачная жидкость, чтобы кожа ничем не отдавала, кроме его естественного запаха, сводящего тварей с ума. С волосами — то же самое. Вычистить, выдраить себя до блеска, и изнутри, и снаружи, потому что чем чище, невинней будет добыча, тем больше заплатит за нее хищник. Вытирается досуха (никаких духов или дезодоранта), надевает чистую рубашку и мягкие джинсы. Взбивает волосы пальцами, подкрашивает ресницы тушью и смазывает безвкусным маслом потрескавшиеся губы. Из-за ставших ярче глаз синяки от недосыпа почти незаметны, тональным кремом ему все равно нельзя пользоваться. Перед самым визитом он проветривает квартиру, избавляясь от любых побочных запахов, запирает все комнаты, кроме гостиной, и терпеливо ждёт. Когда звонят в домофон, он инстинктивно вздрагивает. От голода и легкого обезвоживания кружится голова и леденеют пальцы. Он краем глаза осматривает себя в зеркало: призывно расстегнутый воротник, полуприкрытые веки, кукольные пальцы и ступни. Джисон смотрит на свое отражение, и не видит себя. Говорят, вампиры не отражаются в зеркалах. Это глупость. На самом деле, в зеркалах не отражаются только мертвые.🩸
— Добрый вечер, — в уважительном тоне негромко приветствует Джисон, кланяясь. — Прошу, проходите. После приглашения гость кивает и проходит в светлый предбанник, наконец, позволяя себя оглядеть. Пялиться нельзя — можно спровоцировать, но Джисон смотрит в точку между глаз вошедшего, одновременно и оказывая должное почтение, и ставя себя в положение изначально неравного. «Странный, — первое, что подумал Джисон. — Больно молодой». Вошедший вампир был… Необычен. А ведь Джисон повидал фриков всех возрастов. Черные волосы, напоминающие птичьи перья, собраны в хвостик на затылке, но выбивались из прически и стекали до плеч, покрытых чёрной жилеткой. Белая майка — слишком открытая, множество украшений на шее с острым кадыком, проколотые уши… Он напоминал скорее рок-звезду, чем вампира, бунтаря-подростка, зажимающего в переулках. Нечеловеческую природу выдавали, быть может, глаза — слишком светлые, почти бесцветные, аккуратно подведенные темно-бордовыми тенями. Его лицо было узким и аккуратным, как у манекена, как у хорошенькой девушки; пухлые губы, брови, идеальный маленький нос — слишком ангельское личико, неестественно-милое, и, разумеется, бледное. Джисон не особенно удивился его красоте: большинство кровососов были безумно красивы в силу бессмертия, но этот выбивался из нормальности то ли тощими, обтянутыми черной кожей ногами, то ли тяжелыми ботинками, то ли нежным, не предвещающим опасности, лицом. Однако потом гость заговорил, и Джисон примерз к полу: — Обращайся ко мне на «ты», давай без этих церемоний, — словно камни грохочут по крыше. Словно гудящий поезд, шум дождя, пустой контейнер в порту, свист кладбищенского ветра, закипающий чайник и расплавленное железо — такой у него был голос. Невероятно низкий. Ужасающе, ужасающе низкий. — Я… — Джисон запнулся. Он знал, что показывать слабину нельзя. Но вампир улыбнулся, показав ряд ровных зубов с большими клыками, — неестественно-большими, — и понимающе кивнул, разуваясь: — Звать Феликс, — наверняка псевдоним. Голос все еще завораживал, как гипнотизирует пламя или снегопад в свете фонаря. — Мне про тебя много рассказывали, бесстрашный Хан Джисон. Джисон ощущал себя бабочкой под стеклом. Он не испытывал такого бессилия со времен своих первых «гостей», растерянный, зажатый чужой силой в угол сознания, даже отвлекшийся от стучащей по вискам головной боли. Вечно самоуверенный, сейчас он растерял все слова и пытался изо всех сил не походить на жертву слишком сильно. — Наверняка, никто не называл меня прям-таки «бесстрашным», — быстро выпалил Джисон, просто чтобы не молчать. Феликс пожал острыми плечами, аккуратно поставил ботинки у порога и по-хозяйски двинулся вглубь квартиры, походя притягивая Джисона за талию. — С твоей кровью о тебе чуть не легенды слагают. Я не мог отказать себе в удовольствии увидеть такую редкость вживую. Джисон даже не пытался вывернуться из чужой ледяной хватки, только мягко направил в гостиную: — Вы… Ты знаешь правила? Простите за уточнение, просто это реально важно. Вампир провёл кончиком пальца по джисоновой щеке раньше, чем тот успел отреагировать. — Не извиняйся, милашка. Я не причиню тебе вреда, и да, я в курсе, как с тобой обращаться. Половина суммы до, половина — после, я прав? Джисон только кивнул. Почему-то ему казалось, что, если он сейчас скажет «Да, ты прав», Феликс убьет его прямо на мамином ковре. Кровь зальет брызгами белые обои. За окном будет падать первый снег, и визг полицейской машины не застанет в квартире никого, кроме остывшего трупа. Джисон никогда не ощущал себя жертвой так сильно, как сейчас. Собственная слабость наполняла все тело смертельным ужасом, на руках и шее защекотали мурашки, вспотели ладони. Он чувствовал, как сердце заходится, бьется о грудную клетку изнутри, как присутствие Феликса в гостиной кажется присутствием тигра или медведя — страх смерти впервые ощущался так ярко. Он пожалел, что впустил его. Пожалел, что повелся на внешность. Умирать не хотелось. Это Джисон почему-то понимал четко. Феликс, отпечатываясь черной хтонической тенью у стены, копался в телефоне, переводя Джисону нужную сумму. Тот даже не полез проверять аккаунт, сел на диван и замер, будто статуэтка; он надеялся, что, если будет очень тихим, все закончится поскорее. Таких, как Феликс, было невозможно остановить. Дело ли в их вампирской иерархии, балансе сил и сверхъестественных способностях, или попросту в характере хищника, желающего выпить свою жертву досуха — Джисон не знал, но единственная возможность выйти из этой комнаты живым — это дать Феликсу то, что ему нужно. За чем он пришел и за что он заплатил. Вампир смотрел на него, не моргая. Подсветка под потолком освещала его лицо сверху, делая еще более зловещим. Если бы это была шекспировская постановка, Феликс был бы Калибаном, а Джисон — Ариэлем. «Господи, как же страшно…» Страшно не как во время просмотра фильма ужасов или на хоррор-квесте. Страшно не от адреналина, не от приближающейся боли, не от тревоги. Страшно за свою жизнь. Феликс — чудовище настолько огромное и непостижимое человеческому сознанию, что мозг отказывается воспринимать его как потенциальную опасность и попросту сдается, оставляя телу возможность умереть. — Приступим, — без вопросительных интонаций, приказывая, сообщает Феликс. Джисон забивается к подлокотнику дивана и инстинктивно закрывает глаза. Когда Феликс опускается рядом, под ним шуршит пластиковая пленка, и Джисон вздрагивает. Тоже мне, бесстрашный. Он протягивает руку на звук. Вена на запястье — рукав предварительно закатан. Не дает кусать себя в шею: слишком долго заживает рана, чаще всего отдает на растерзание руки, бёдра или позвоночник. У Феликса самые холодные пальцы на свете. Он сжимает кисть, как в тиски. Джисон пытается дышать медленнее, быть спокойным и крутым, как полагается с тем товаром, который он предоставляет, но перед закрытыми веками все аж красным-красно от напряжения. Чем ближе Феликс, чем явственнее чувствуется его присутствие, тем ярче организм ощущает хищника, тем сильнее колотит инстинкт самосохранения… Джисон чувствует тяжесть на своих коленях. Феликс садится на него верхом — он совсем не тяжелый, один только скелет в коже, но это не значит, что гнетущее ощущение не придавливает Джисона к спинке дивана. Он стискивает пальцы в кулаки, а вампир тем временем отпускает его руку и наклоняется к лицу. К черту. Пусть кусает, куда хочет. Только бы пощадил… Я не хочу, не хочу умирать. Все происходит слишком быстро. Во-первых, Феликс легонько качается на его бедрах, притираясь вплотную, и Джисон не успевает это обработать, охнув от неожиданности, когда вампир сжимает его собой. Во-вторых, что-то мягкое, холодное и мокрое прикасается к его губам, чужие пальцы цепко хватают за волосы и с секундным замешательством Джисон во всей мере осознает, что его целуют. Он распахивает глаза. Феликс сидит у него на коленях, крепко вжимая в диван, держит его за затылок, и прицельно выцеловывает рот, задевая кончиком носа. От неожиданности перед глазами темнеет. Джисон протестующе мычит и изо всех сил пинает вампира в грудь. Он настолько ошарашен случившимся, что даже страх отступает, давая место гневу и непониманию: — Ты че творишь?! Феликс отшатывается. Джисон продолжает агрессивно вырываться, позабыв напрочь, кто перед ним, пинается коленями, локтями, пальцами, он толкается, елозит и щиплется, отворачивая покрасневшее от стыда лицо. Вампир слезает с его колен, плюхается неуклюже на диван и отлетает от особенно болючего пинка к противоположному подлокотнику: — Ты чего?.. Джисон аж захлебывается от злости: — Я?! Какого хуя, чувак?! Я тебе не шлюха, совсем с катушек слетел? Я — донор, до-нор! — повторяет по слогам, размахивая перед чужим обескураженным лицом руками. — Ты же крови напиться пришел, так схуяли ты решил, что можешь меня домогаться?! — Погоди, погоди… — Заткнись! Проваливай, понял?! Иначе, иначе… — Джисон жестом фокусника извлекает из-под дивана нож, Феликс взбрасывает ладони, защищаясь. Губы горят, Джисон автоматически вытирает пасть локтем: — Я тебя пырну. Богом клянусь, пырну. — Позволь мне объяснить… — Уёбывай. — Грудь под рубашкой ходит ходуном, в ушах слышится бой собственного сердца. Джисон смотрит ему прямо в глаза и вся ненависть, весь страх и отвращение выплескиваются из него наружу. Не похоже, что Феликс сейчас бросится в ответ; его будто застали врасплох. — Хорошо, хорошо! — вампир примирительно машет руками, подскакивает с места и пятится к двери. Джисон поднимается следом и продолжает держать оружие перед собой, а кончик ножа подрагивает в трясущихся пальцах. — Пока я ухожу, — а я ухожу! — дай мне договорить. Пожалуйста. — Говори, пока можешь, — цедит Джисон сквозь зубы. — Не думай, что я не смогу проткнуть тебе рожу, блядь. Феликс ретируется к входной двери через коридор и быстро выпаливает, хватая ботинки: — Я просто… Я хотел сгладить углы, только и всего. Хочешь верь, хочешь нет, но тебе будет больно, — низкий голос вибрирует. — А если б ты кончил, ты был бы расслаблен, и все оказалось бы не так страшно… От неожиданности Джисон снова вздрагивает. Горят уши, в животе заворачивается горячая спираль. — Че-че ты там щас высрал?.. — тихо переспрашивает он. — Это, блять, пранк такой? Феликс мотает темной головой. Он уже не выглядит таким угрожающим. — Я делаю так со всеми своими донорами, и никто до тебя не был против. Я ухожу, всё, видишь, не бойся… Прости меня, — открывая дверь и выскальзывая в одних носках за порог. — Прости. Как только дверь закрывается, Джисон с размаху плюхается на пол, прижимая к себе нож. Его бьет крупной дрожью, рот открыт от изумления. Он пялится в пустую стену, дрожит и тяжело дышит. На виске вздувается венка. Первым делом он бежит на кухню и, давясь, заливает в себя одним за другим три стакана воды. Все это время он не выпускает оружие из рук. Затем мчится в свою спальню, и, как ребенок, забивается под одеяло, обхватывает ноги поперек коленей и, наконец, позволяет себе разрыдаться. Джисон зачем-то зажимает рот рукой. Слезы текут и текут, истерика сдавливает грудь тисками, панически пробивает на всхлипы, и прохладное серебро защитного ножа становится теплым от слишком сильной хватки. Джисон рыдает так долго, что пропускает момент, когда, вымотавшись, засыпает.🩸
Джисон очнулся, когда уже совсем стемнело. Его разбудил странный скрежет, будто кто-то царапает в стенку. Глаза опухли, голова ныла, а нож лежал подле него на простыне. Поддавшись неясному порыву, Джисон прижался к теплому серебру губами. Потом тяжело поднялся. Скрежет не прекращался, и спустя пару минут пространного смотрения в никуда, Джисон понял, что скребутся к нему в дверь. События этого вечера пронеслись каруселью картинок перед глазами, и он подскочил, проснувшись окончательно, схватил нож и медленно направился к входу в квартиру. Он выставил оружие перед собой, вцепившись в рукоять обеими руками. Босые ноги мерзли на паркете, но ему было так страшно, как никогда ранее, даже страшнее, чем парой часов до. Дверь казалась непостижимо далекой, но царапанье не прекращалось. Сглатывая горькую от ужаса слюну, Джисон медленно приблизился ко входу. Нащупал ручку. Когда заглянул в глазок, разумеется, никого и ничего не увидел. Коридор был освещен белыми люминесцентными лампами, желтый, пустынный и безлюдный. Царапанье продолжалось. Джисон набрал воздуха в грудь. Мелькнула мысль позвонить в полицию, но он слишком паниковал, к тому же, тогда пришлось бы с повинной признаваться в том, что он — донор. Все еще сжимая нож, он рывком отворил дверь, резко высовываясь наружу. Не раздумывал, не давал себе возможность сдать назад. В коридоре никого не было. Он продолжал дрожать, водя ножом из стороны в сторону, как пистолетом. Постепенно зрение сфокусировалось, и, когда первый ужас спал, он обнаружил что-то прямо на коврике перед своей квартирой. Пакет не попадал в поле зрения глазка, — простой с виду, из дорогого супермаркета, в нем была заметна коробка и еще что-то, но Джисон все глядел и глядел на посылку, нервозно кусая губы и чуя запах собственного пота. Он ничего не заказывал. Джисон огляделся вокруг еще раз. Захотелось крикнуть, как крутой коп из фильмов, что-то вроде: «Я тебя не боюсь!», но одна мысль об эхе голоса в пустынном бесконечном коридоре была ужасно дискомфортной. Колеблясь, он подцепил кончиком лезвия пакет, открывая его. Внутри оказалась коробка с шоколадным чизкейком. Джисон медленно моргнул. Помимо торта, там были баночки с гранатовым соком, дорогие энергетики двух разных видов, протеиновые батончики, связка бананов… Ничего опасного или предвещающего беду. Всего-навсего еда, которую обычно употребляют после обильной кровопотери. Джисон снова вскинулся. Никого. Он, словно вор, схватил пакет и прижал его к груди. Кто…Кто?..
Кто?
— Ты в порядке? Джисон издал очень громкий и очень позорный звук, завизжал, практически инстинктивно вцепляясь в пакет, где смертью храбрых пала сжатая коробка с тортиком. Нож звякнул по кафельному полу. Джисон уже было раскрыл рот, чтобы заорать снова, как услышал: — Не кричи, эй, эй, я тут, наверху, пожалуйста, не кричи! Джисон отскочил на пару метров от порога квартиры и запрокинул голову. Феликс сидел на потолке. От изумления он разжал руки и весь пакет рухнул на пол, продукты рассыпались веером. Джисон прижал кисть ко рту, чтобы не кричать. — Какого черта, — прохрипел он. Феликс находился именно на потолке, никак иначе. Гравитация для него абсолютно не существовала, он сидел, скрестив ноги в позе лотоса, в углу над джисоновой квартирой, головой вниз, как гигантская летучая мышь. Волосы перевернуты, одежда тоже стремилась к земле, но его тело спокойно и естественно словно примагничено к потолку, в то время как на лице вверх ногами можно было опознать виноватое выражение: — Я не хотел тебя пугать. Мне очень стыдно, Джисон. Подумал принести тебе еды, потому что, судя по запаху, ты давно ничего не ел, и потому что… — вампир отвел глаза. — Я слышал, как ты плачешь. Прости меня, если сможешь. Я сейчас уйду. — Ты ебанутый, — подытожил Джисон, прижимая руку к сердцу. Еще немного, и у него точно будет сердечный приступ. — Быстро спускайся. Феликс наклонил голову набок: — Зачем? — Спускайся, пожалуйста, — Джисон чувствовал себя обессиленным. — А вдруг увидит кто?.. Вампир, помедлив, кивнул. Аккуратно поднялся на ноги и оттолкнулся от потолка. Словно Алиса из повести Кэролла, он плавно спикировал к полу и оказался подле Джисона, подальше от лежащего серебряного ножа. — Ты… в порядке? — поинтересовался он. Джисон передернул плечами. Ситуация начинала его смешить, хотя он и понимал, что это будет панический, болезненный смех. — Нет. Нет, я не в порядке. Джисон опустился на пол и принялся зачем-то подбирать рассыпанные продукты. В горле стоял ком, он чувствовал, что вот-вот расплачется снова. От мягкого прикосновения к своему плечу он вздрогнул, и Феликс тут же убрал руку. — Позволь помочь, — низким басом попросил вампир. — Я не причиню тебе вреда, обещаю. Джисон уже хотел послать его, но не смог. В каждый глаз будто насыпали по горсти песка. По коробке от чизкейка, мятой и безвозвратно испорченной, капнуло парой соленых слез. Не говоря больше ничего, Феликс быстро подобрал все рассыпанное, отобрав из обмявших рук Джисона даже те пакетики, которые тот поднял ранее. Свободной рукой вампир споро подхватил его под локоть и одним сильным жестом помог встать, ненавязчиво прижимая к себе. — Пойдем, малыш, — тихий, успокаивающий голос раздавался как бой колокола в больной голове. За пеленой слез не было ничего видно. — Заходи, давай. Джисон, будто зомби, ввалился в собственную квартиру, как в чужую. От него не скрылся тот факт, что Феликс обошел вниманием нож, оставшийся в коридоре, и запер дверь. Ему уже было все равно. Плотину прорвало. «Какой смысл… — в тумане думал он. — Какой мне смысл бороться?..» Феликс оставил пакет в коридоре и за рукав потянул его за собой. — Где у вас тут ванная, — услышал Джисон его голос. — Ах, вот… Сюда, ага. Журчание воды, шорох полотенец, даже их шаги — все это проходило мимо. Не получалось думать даже о собственной неминуемой гибели. Джисон мог только стоять, как статуя, и плакать, и плакать, и плакать. К лицу прикоснулось что-то теплое и мягкое. Влажное полотенце, смоченное горячей водой. Феликс стирал слезы с его лица. — Все будет хорошо, — тихо говорил вампир, успокаивая, пытаясь успокоить, свободной рукой поглаживая по дрожащему плечу. — Не бойся. Я здесь, я рядом… Джисон сквозь шум в ушах услышал, что всхлипывает. Истерика раздирала его грудь, рвалась наружу воем, застарелой болью, этой бесконечной, ужасающей тревогой. Он пропустил момент, когда уткнулся Феликсу в плечо, обнял его, как только мог, и разрыдался с новой силой. Чужие тяжелые руки обняли его в ответ, провели по спине. Одна кисть вплелась в волосы, коснулась кончиками пальцев самой кожи. Руки были холодные. Голова стала болеть чуть меньше. — Поплачь, Джисон. Поплачь, и это пройдёт.🩸
На кухне горел свет. Перед Джисоном поставили стакан с гранатовым соком, отсвечивающий кровавым блеском и тарелку с помятым чизкейком. Вампир опустился не напротив, а рядом, насильно впихнул в пальцы вилку и сказал: — Ешь. Ты очень ослаб. От тебя даже не пахнет человеком, только твоей кровью. Пожалуйста, поешь. Тебе будет легче, верь мне. Как всегда после долгой истерики, слезы кончились и не получалось даже выжать из себя правильной эмоции. Джисон смотрел перед собой, на тарелку, стакан, чужую руку с черным кожаным браслетом, мягко поглаживавшую его запястье, и почему-то слушался. Он знал, что это неправильно, что ему нельзя есть до того, как работа будет совершена, и ему абсолютно точно не стоит есть что-то настолько сладкое и калорийное. Но тем не менее, желудок, уже давно переваривающий сам себя, заурчал, и он неуверенно отломил кусочек. — Сколько дней ты не ел? — голос Феликса был как голос из подсознания, низкий, чужеродный, незнакомый. Джисон избегал даже поворачиваться в его сторону. Шоколад пачкал вилку, контрастируя с белым чизкейком. — Три дня? Шесть?.. — Достаточно, чтобы это было не твое дело, — огрызнулся Джисон и взял стакан с соком. Феликс чуть слышно облегченно вздохнул, видимо, радуясь, что до него снизошли с ответом. — Почем мне знать, что ты меня не травишь? — Зачем мне тебя травить? — изумился вампир. — Ты сам с этой задачей прекрасно справляешься. И потом, бутылка была запечатана. Пей давай. Джисон хмыкнул. Сок был вкусный. Феликс вздохнул: — Какие же люди странные… Торт таял на кончике языка, утоляя голод, который, казалось, Джисон уже разучился чувствовать. Он постепенно согревался; зрение прояснялось, сердце билось не так быстро, голова болела по-прежнему и глаза опухли, наверное, сделав его уродцем, но, в любом случае, немного попустило. Жуя, он автоматически прикрыл рот ладонью. — Ты шел за лучшим товаром, — сообщил Джисон. Феликс, играющий со своим браслетиком, поднял на него светлые глаза. — Теперь в крови будет куча всякой дряни. Запах проебан, внешка — тоже, — темные брови сошлись домиком. — Тебе стоит прийти в другой день. — Чего… Так, — Феликс крутнулся на стуле, поворачиваясь к Джисону лицом. Тот по-прежнему был напряжен, но уже скорее от злости, чем от страха. — Я не шел за… «Товаром», — и он забавно поморщил нос. — Я шел к человеку, у которого самая редкая кровь в этом городе. Человеку, который жертвует своей безопасностью, чтобы дать мне жизненно необходимое. Я хотел сделать этому человеку хотя бы не так больно, потому что это в моих силах. Джисон, — тот, слушая, растерзал кусок торта на мелкие крошки. — Если другие вампиры так обращаются с тобой, зачем ты этим занимаешься? Джисон пожал плечами. Тупой вопрос. — Деньги, — сказал он спокойно. — Не говори так, будто знаешь, о чем говоришь. Во мне нет ничего особенного, но эта кровь… — Кто никогда не пробовал, обойдётся, — не согласился Феликс. — Какой смысл ставить свою жизнь на эту опасную, неблагодарную работу? Джисон, честно говоря, вообще не настроен на рефлексию в компании вампира, который сегодня напугал его до полусмерти. — Это не твое дело. Тебе не понять, что такое — чувствовать, болеть, зависеть от бесполезных, материальных факторов, от еды, воды, социального одобрения, — гнев покалывает в кончиках пальцев. Джисон сжимает вилку так сильно, что, глядишь, вот-вот погнет. — Не понять, — вампир облокачивается подбородком на руку, глядит внимательно. — Расскажи мне, Джисон. Расскажи, что тебя мучает. От злости Джисон хватает ртом воздух и захлебывается словами. Застарелой, надоевшей обидой. И отчего-то рассказывает. Про учебу. Как на первом курсе так волновался от публичных выступлений, что ушел на заочное и засел дома. Про Аннику. Про работу — вампиров, которые приходят и уходят. Врачей. Наркоту. Бессонные ночи. И тревогу. Постоянную, не уходящую, жуткую, давящую тревогу, ужас от того, что случается и что, может, никогда не случится. А Феликс его слушает.🩸
После долгой, гневной и эмоциональной отповеди, Джисон наконец замолкает. За окном воет ветер, срывая с неба редкие колючие снежинки, вампир под боком катает по столу скомканную салфетку. Повисает тишина. Джисон уже не чувствует страха, он ничего не чувствует. — Эй, человек, — тихонько зовут его. — Слушай. Джисон поворачивается на голос. Феликс, все еще странно-красивый, ни на штрих не изменился за эти часы его внешний вид, смотрит из-под ресниц и закусывает губу. Джисон не понимает, почему на него так смотрят. — Я могу тебе помочь, — наконец говорит вампир. — Но только если ты меня выслушаешь и согласишься. Джисон фыркает. — Только вот обращать меня не надо. Там потом такая ебанина с документами начнётся, ты себе не представляешь. — Я и не собирался тебя обращать, — с тенью удивления возражает Феликс. — Я могу тебя загипнотизировать. — Че?.. — Ну, способность у меня такая есть, — гость будто смущается и потирает затылок. — Я ее к людям обычно не применяю, только чтобы они забыли меня, или типа того, но я вижу, что тебе больно. Тебе… Постоянно больно, Джисон. Я могу помочь. От контекста пересыхает в горле. Джисон глядит неверяще: — И ты правда думаешь, что я тебе поверю? Да мы только встретились, к тому же, ты явно вампир непростой, раз даже я чувствую эту всю, — Джисон делает пространный жест руками. — Жуткую энергию. — Я не прошу мне верить, — отвечает Феликс. — Я прошу довериться. Доверить. Себя и свое тело. Жар пополз по ногам, сковал бедра, обратился в огонь в животе и плавно осел в груди. Джисон почувствовал, как пылают щеки. — Ты имеешь в виду… Секс?.. — И это тоже, если хочешь, — вампир очень спокоен. Его голос наполняет собой всю кухню и всего Джисона разом. — Я выпью немного твоей драгоценной крови в конце. Ты все забудешь, и тебе станет легче. — Хочешь сказать, тревоги… Не будет?.. — Какое-то время, — темная макушка кивает утвердительно. — Это не панацея. Я просто хочу помочь. Я думаю, сейчас тебе кто-то нужен, и, если я просто уйду, все станет гораздо хуже. Джисон закрывает лицо руками. Его немного трясет, но трясет скорее от предвкушения, чем от страха. Хотя от страха тоже. Он хочет выгнать Феликса к чертям из своей квартиры. Он хочет, чтобы Феликс остался. — Я тебя больше никогда не увижу? — глухо спрашивает он сквозь пальцы. Вампир качает головой: — Нет, Джисон. Никогда. — Тогда по рукам, — он встаёт из-за стола. — Я хочу, чтобы ты сделал это. Чтобы ненадолго все стало хорошо. Сможешь? В глазах Феликса — разбитые пуговицы, стекляшки на белом песке, Индийский океан, фруктовый лед и тихое понимание. — Смогу, — четко говорит он. Джисон кивает чему-то своему. — Отлично. Пойдем. И, несмотря на то, что предложение поступило от Феликса, первым ведет его за собой именно Джисон. Не в гостиную с обвернутым пленкой диваном. В свою захламленную спальню.🩸
Джисон скидывает скомканное покрывало на пол, к куче одежды и мусора. Посреди беспорядка, который нет сил убрать, Феликс выглядит чужеродно. Он скидывает с себя жилетку, оставаясь в белой майке на несколько размеров больше, чем нужно — худой, с крепкими мускулами на руках, острыми ключицами и странным взглядом. Он красивый. Джисон — не очень. Джисон старается не думать о том, что Феликс может использовать его для своих, корыстных вампирских целей. Ему не хочется размышлять, погружаться в досадные мысли о низменных желаниях, ему хочется забыться. Забыться в чужих руках и не думать ни про Аннику, ни про мигрень, ни про страх, ни про универ, ни про собственное унижение. Когда-то Анника сказала, что в холодное время года каждое живое существо стремится найти себе источник тепла. Кого-то рядом, об кого можно греться — это всего лишь физиология. Джисон же нашел себе холодного, мертвого вампира. Как он сможет согреться об кого-то, кто давно мертв? Как он сам сможет согреть, если уже так давно не чувствует себя живым?.. Джисон садится на кровать, на самый краешек, неловко обхватывает себя руками и спрашивает: — И что теперь? — Теперь я тебя поцелую, — со смешком отвечает Феликс, приближаясь на шажок. — Или ты не хочешь? Сердце колотится быстро-быстро. Как у дичи, которую гонят по лесу. Джисон смотрит на него снизу вверх. — Хочу, — немного дрогнувшим голосом говорит он. — Поцелуй, пожалуйста. Феликс разом уменьшает дистанцию, и, прямо как раньше, садится ему на колени. — Не бойся меня, — тихо просит он. — Все будет хорошо, мой свет. Все будет хорошо. И целует. Так, как обещал. Джисон закрывает глаза. Феликс держит руки на его щеках, а целуется нежно, но тщательно, будто ищет правильный подход к его губам. Джисон кладет кисти к нему на пояс, и под тонкой тканью чует не кости и кожу, а сухие, крепкие мускулы. Он выдыхает в рот Феликсу, когда дыхание заканчивается, но тот не отстраняется, а напротив, целует только настырней, языком проходится по кромке зубов, и тогда Джисон открывает рот. С низким рыком вампир целует его глубже. Джисон сам откидывается на спину, ложась на кровать и убирает руки с чужой талии, обхватив Феликса за шею. Тот сгибается в три погибели, прижимая Джисона к простыне своим телом и весом, но целует и целует, будто не может остановиться. Потрескавшиеся губы вскоре начинают кровоточить, и в поцелуй сочится железный привкус крови. В этот момент Феликс поднимает голову и прерывисто вдыхает: — Боги всесильные. Какой ты сладкий. Джисону говорили и не такое, всего лишь констатация факта, но почему-то эти слова расползаются по его телу тягучей негой, и откуда-то появляется нежность, нежность глубоко зарытая, спрятанная, тихая и могучая, и ее не сдержать, и Джисон не знает, — действует ли уже гипноз, потому что когда Феликс снова наклоняется к нему, он льнет к шее и осторожно целует выпирающий кадык. Феликс низко стонет. Почему-то Джисон думал, что тот вообще не будет ощущать его прикосновения. Ошибся. Морозная рука цепко скользит по груди, оглаживает каждую впадинку, каждый изгиб. Джисону стыдно от того, как отзывается его тело на нежные прикосновения, как хочется больше, чтобы Феликс трогал его и трогал, не останавливался, отлюбливал так, как ему только взбредет в голову. В паху загорается жар, когда поцелуи становятся влажными, и Феликс вцепляется пальцами ему в бедро сквозь джинсы. Он ощупывает Джисона, словно куклу, гладит, ласкает, изучает, и слизывает каждую крохотную испарину от крови со рта. Джисону кажется, что его лопатки пронзает статическим электричеством от возбуждения. Он заводится от применения власти, от того, как практически незнакомый парень ловко перехватывает инициативу, боготворит его тело, обдает своим влиянием, обволакивает присутствием. И тревоги отступают, и больше не существует ничего, кроме Феликса, и голова наконец перестает болеть. Вампир перестает его целовать только для того, чтобы опуститься к ключицам. Ни разу не царапает зубами, но зато ловко подхватывает под колени и сгибает их, нависая сверху, недвусмысленно прижимаясь пахом. Джисон вздрагивает. Непривычно быть желанным. — Раздвинь ноги пошире, — приказывает Феликс свистящим шепотом. Джисон не может сделать ничего. Каждая частица его тела сгорает и распадается на сотню маленьких осколков. Он чувствует, как сочится весь — не то кровью, не то возбуждением. — Давай, малыш, — уже слишком близко, в самое ухо. — Раздвинь ноги для меня. Феликс давит на бедра изнутри, разводя колени бабочкой и вдавливая их в дрянную кровать. Джисон закрывает лицо ладонями: — Я так не могу… — Ну же, ты такой милый, — дыхание у Феликса абсолютно холодное и ничем не пахнет, кроме железного аромата крови, однако слова обжигают еще хуже огня. — Самый сладкий, что у меня только был. Безумие. Джисон стонет, когда рука давит на ширинку, прямо как ранее, когда вампир нарочно задел его пах там, на диване в гостиной. Феликс не спешит его раздевать. Он вообще никуда не спешит. На ангельском лице — все самые грязные пороки мира. Феликс несильно сжимает пальцы на выпуклости мягких джинс. Этого настолько недостаточно, что Джисон даже вздрагивает ему в ладонь. Очаровательное личико смазывает жестокая ухмылка. — Даже так умеешь? Подмахни еще, давай, я же вижу, тебе хочется… Джисон не знает: это гипноз, или он действительно возбужден так, что сейчас готов сделать для этого вампира все, что угодно. Уши горят от стыда. Феликс все не замолкает, его низкий голос будто патокой наполняет голову: — Тебя давно никто не трогал, да? Такая утрата. Ты просто сокровище. Ну же, сделай так, как тебе нравится, не стесняйся. — Не могу… — Можешь. Жестоко. Если бы Джисон был сейчас обнажен, он уверен, что просто залил бы себе весь живот. Ему мокро, жарко и ужасно стыдно. В пылу этого смущения он все же двигает бедрами и толкается навстречу руке Феликса. Тот улыбается. Клыки мелькают в свете настольной лампы. — Малыш Джисон не может себя сдержать… Вампир задирает его мятую рубашку до груди одним быстрым, литым движением. Живот у Джисона вздымается и опускается, он думает, что одно-два прикосновения — и точно обернется пеплом. Феликс давит указательным, средним и безымянным пальцами прямо в мягкое место чуть пониже пупка, и все тело содрогается. — Такой чувствительный. «Просто убей меня. Высоси всю кровь и убей». — Убить тебя я всегда успею. Не хочу лишиться чего-то настолько милого, знаешь ли. «Я сказал это вслух?.. Боже…» — Твои мысли такие спутанные, — и снова сжимает сквозь джинсы, член буквально болит от недостатка нормальной ласки. Джисон стонет в голос, уже не сдерживаясь. — Тебе нравится ложиться под вампира. Под такого, как я. Нравится же, да? Джисон снова кусает себя за губу, рот жжет от крови. Он не может, не может так, не вслух, это попросту невозможно… — Да, — шепчет он. — Да, да… — Ты — чудо, — и Феликс с улыбкой целует его в щеку. Жар от поцелуя заставляет лицо гореть еще сильнее. — Хочешь раздеться?.. Джисон честно не может вспомнить, чего он хотел бы сильнее. Голова пустая, член аж ломит, перед глазами пляшут мушки. Если он не разденется, то кончит себе в штаны, и Феликсу даже не придется его касаться. Он тянется к пуговице ширинки, но вампир быстрее. — Нет-нет, детка, — в оголенный живот с силой впечатывается холодная ладонь. — Позволь мне. Феликс ловко обхватывает зубами пуговицу и непостижимо быстро достаёт ее из петельки. Джисон неверяще глядит на него, опустив подбородок. С острой ухмылкой, вампир хватает язычок молнии зубами и тянет вниз, и это зрелище возбуждает так сильно, что Джисон забывает сам себя, глаза закрываются автоматически, от удовольствия. — Феликс… Фе-ликс… — что-то твердое трется об натянутую ткань белья, и Джисон всю свою волю обращает на то, чтобы не стонать. — Ликс… — Да, мне нравится, когда меня зовут Ликсом, — слышит он. — Я помучаю тебя немного, хорошо, милый? Плохо. Это очень плохо. Джисон мотает головой, не раскрывая глаз: — Я не смогу… — Взгляни на меня. От приказа приходится попрощаться со спасительной темнотой и посмотреть на вампира. Феликс с удобством устроился между его бедер, стянув джинсы окончательно и забросив его ноги себе на плечи. Светло-серое белье Джисона потемнело, намокло от предэякулята, ему становится так стыдно, что страшно даже слово сказать. Джисон давится вдохом, Феликс продолжает: — Я могу контролировать тебя полностью, Джисон. Ты можешь кончить сейчас, а еще это может тянуться часами. Решать только мне. Понимаешь? Нет, нет. Джисон абсолютно точно отказывается это понимать. Щеки горят. Пальцы Ликса зарываются в мягкую плоть бедер, он тискает его, как игрушку, а потом целует в старые шрамы от чужих зубов — с бедренной вены Джисон тоже отдавал свою кровь. — Сломленная вещичка, — на грани слышимости доносится от Феликса. — Сломанная, но все равно такая красивая. Ты очень красивый, знаешь?.. Ты заслуживаешь, чтобы с тобой обращались, как с божеством. — Замолчи, пожалуйста… — Ты не в том положении, чтобы командовать, малыш. — Его целуют прямо в пах, прямо сквозь белье, и будь Джисон проклят, если это не самая горячая вещь на свете. — Немного расслабься… Вот так, хорошо, расслабь ноги, ты меня точно не раздавишь. От безысходности Джисон хватается за простыню, аж костяшки белеют. Он расслабляет таз, позволяя весу переместиться на чужой корпус, и темная макушка между его ног удовлетворенно кивает. — Тебе нечего стесняться. Ты — идеален. И на вкус, и внешне. Держи эту мысль в голове. — Феликс, я… — Не обязательно ничего говорить мне, — мягко останавливает его вампир. — Не заставляй себя. Я честен, Джисон. А теперь позволь позаботиться о тебе, окей? Джисон опрокидывается назад, и закрывает лицо локтем. Глаза жжет. Черт бы его побрал… Феликс бесстыже тянет трусы вниз, по обеим ногам, специально побольше мучит, прежде чем отбросить куда-то на пол. Обращаясь снова к нему, улыбается. Джисону до боли хочется свести колени, но это попросту невозможно. Он слишком раскрыт. Абсолютно уязвим — можно видеть все, все изъяны, недостатки, чрезмерное возбуждение, член аж подрагивает от того, что Джисона трясет самого. Феликс дует на головку, как на расцарапанную ранку, тело прошивает горячей волной. Вампир одной рукой тянется к своей жилетке и роется в кармане, извлекая, наконец, смазку. Джисон сквозь туман в глазах видит, что та согревающая, и даже понимает, почему. У Феликса страшно холодная кожа — тут никакое тепло не поможет, кроме искусственного. Тот тем временем растирает жидкость меж пальцев и только потом обхватывает его ладонью. Джисон сжимает челюсти так, что зубы ноют. У него совсем небольшой член — но не похоже, что Феликса это волнует. Он массирует кожу снизу вверх, большим пальцем давит на головку, а ногтями другой руки аккуратно выводит круги на чувствительных бедрах, да так, что от чрезмерных ощущений хочется скулить. Мозг отказывается воспринимать, что это всего-навсего вампирский гипноз. Слишком хорошо. Ему давно не было так хорошо, со времен самого начала отношений с Анникой, но и о ней думать не выходит. Феликс дрочит то быстро, выбивая из него мокрые вдохи, то медленно, срывая голос в беспорядочные мольбы. Когда он мягко целует его в головку, мокро целует, с языком и обволакивая губами, Джисон закрывает лицо обоими локтями. В любое другое время он бы кончил от этого — сдержаться невозможно никакими силами. Но сейчас у него не выходит. Не получается. Ком в паху все растет и растет, спазмом сводит от ломкого жара, а развязки нет, узел только связывается сильнее, всепоглощающим удовольствием превращая ноги в желе. — Я не могу… Не могу кончить… — ноет Джисон, когда Феликс вылизывает его головку, то покрывая ее слюной, то очищая почти насухо. — Еще рано, детка, — строго говорит Феликс, снова уходя рукой в долгий темп, который Джисону абсолютно невозможно выносить. — Ты хорошо справляешься, но потерпи. Потерпи немного. Джисон двигает бедрами ему в рот, но Феликс не пускает: может, из-за клыков… Он только вылизывает, но вылизывает повсюду, даже там, где Джисона никогда и никто не касался ртом: снизу, глубоко снизу, между ягодиц, сверху, на лобке, или около бедер… Целует кости, целует кожу, целует все, до чего может дотянуться. Джисон сгорает и умирает внутри. В какой-то момент этой сладкой муки он гладит Феликса по щеке: на инстинкте, почти случайно, ласкает скулу, весь раскрасневшийся и покрытый испариной. Тот глядит глаза в глаза и опускает пушистые ресницы. Горячая смазка действительно серьезно разогревает чужие, ледяные, мертвые руки. Джисон чувствует, как сзади в него осторожно проникает палец; он дергается, но боли не чувствует. Это странно — обычно всегда больно. Но с Феликсом — вообще не обычно. Под позвоночником простыня липнет к мокрой спине, он весь превращается в комок горячей плоти, но Феликсу это, похоже, нравится, потому что он говорит, погружая палец целиком: — Вот так… Умница. Обычно такие слова не возымели бы на Джисона никакого действия. Но сейчас, все, чего он хотел — это чтобы Феликс говорил с ним, говорил, какой он хороший, красивый, славный и как хорошо справляется. И-и-и он снова забыл, что Феликс читает все его мысли. — Даже так, радость моя? — чужие губы блестят. Их форма и цвет завораживают, Джисон поверить не может, что пробовал их на вкус. — Хочешь, чтобы я похвалил?.. Думаю, мне стоит быть с тобой жестче. — Ликс… — Да, милый? — Поцелуй меня. Пожалуйста. Феликс разом подбирается на локтях, не спеша, впрочем, доставать из него палец, которым он мягко разминает плоть внутри, давя на стенки. Он наклоняется над джисоновым лицом и приближается так близко, что между губами остаётся волосок расстояния. И тут он мучает, Джисон тянется к нему, а Феликс, смеясь, отворачивается. Впрочем, ненадолго. В момент, когда он давит на самое чувствительное место внутри, Джисон стонет, распахнув рот, и Ликс, наконец, его целует. — Ты же не против, если я растяну тебя хорошенько и выебу? — ухмыляясь, спрашивает Феликс в поцелуй. Джисон распахивает глаза, теряя все слова. — Обычно я так не делаю, и без того довести тебя до оргазма будет проще простого, но… Мне кажется, тебе нужно, чтобы я вытрахал из тебя все тревоги, я прав? И нечего ответить, и не похоже, что отвечать нужно. Феликс безо всяких колебаний проникает глубже уже двумя пальцами, и опять же — странно, но никакой боли нет. Джисона потряхивает, организм сходит с ума от того, что никак не получается достичь разрядки. Феликс мягко массирует его внутри. Не долбится, не достаёт пальцев, просто гладит то самое место, будто заранее зная, где, заранее зная, как. Джисону нравится так гораздо больше, чем когда грубо, безжалостно, но в то же время он вообще не ощущает себя человеком — еще никогда в его жизни никто не использовал его так умело. — Здесь? — Да, господи, можешь чуть-чуть быстрее… — Нет. Кисть у него гибкая, и он специально имитирует рукой поступающие движения, прижимая весом колени Джисона к груди. Он сам не знает, куда спрятаться от пронзительного взгляда миндальных вампирских глаз; Феликс наблюдает за ним как хищник, нагло, нахально, улыбается своими крупными зубами, и он невероятно красивый, а ведь Джисон даже не видел его голым. — Ну хватит, — сбивчиво умоляет Джисон. Он решает уже просто говорить вслух, потому что нет смысла скрывать свои мысли, их все равно прочитают. — Мне хочется… Я хочу… Феликс с жестокостью проворачивает пальцы внутри, меняя направление, и от этого подбрасывает. Опять кажется, что оргазм ну вот уже — пара движений, и все, но ничего не получается. В паху начинает ломить. — Хочешь чего? — уточняет вампир. Зубы немного измазаны кровью, еще с джисоновых губ, и в пылу того ада, в котором горит, Джисон почему-то четко понимает, что нужно Феликсу. — Больше. Хочу больше. Феликс наклоняет голову и вынимает из него пальцы. Джисон тут же приподнимается, — что совсем не просто, от неудовлетворения и жара его знобит, — и тянет вампира за безрукавку. — Феликс… Он обдает вампира горячечным дыханием, стонет ему в лицо, и тот вздрагивает, зрачки расширяются, как будто только что закинулся кислотой. Похуй на туман в голове, Джисон видит, как его хотят. Он банально не сможет больше тянуть, тело попросту сдастся. Феликс отмирает моментально. Стаскивает с себя длинные узкие штаны, и они оба остаются только в верхних кофтах: рубашка и белая тонкая майка. Почему-то Джисону кажется, что им даже не надо раздеваться полностью. Феликс, скорее всего, видит, как судорожно, невозможно колотится у Джисона сердце, сжимается в животе, сгорает в бедрах и как наполняется его рот слюной. Вампир не переворачивает его на живот, он все делает лицом к лицу. Член у него — отмереть и не встать, Джисон честно дает себе отчет, что это эстетически красиво: дорожка темных волос, длина, ширина, проступающие вены, — Феликс прижимается к нему сверху и проезжается по паху, будто специально показывая, красуясь: вот так это будет. Джисон видит его член на своем животе, достающим дальше пупка, и инстинктивно облизывается. Он бы предложил отсосать, если бы сейчас ему не грозила смерть от затянутого оргазма. — Примешь меня полностью? Джисон запрокидывает голову. Ему хочется плакать и кричать, выкрикивать бесстыже, умоляюще, будто от этого зависит его жизнь: да, да, да… — Умница, Джисонни, — стон. У Феликса слишком, слишком низкий голос. — А теперь вдыхай глубже, расслабься немного вот тут… Джисон не успевает ничего понять, потому что вампир не тянет: входит плавным толчком, держа его за бедра, от этого его задница задирается наверх, и кажется, что внутри он весь размят в пюре. — Милый мой, какой же ты узкий… Пульсирует сильно. Так сильно, как никогда раньше. У Джисона снова шумит в ушах, как перед оргазмом, и снова ничего не происходит. Он даже не испытывал такого в свой первый раз: когда ему отсосали на вечеринке в старшей школе, а ведь тот раз был самым ярким моментом, как он считал, по крайней мере. С Феликсом не сравнится никто. Джисон распахивает руки по простыне. Феликс отстраняется несильно, и толкается. Твердая длина бьет по простате, Джисон чувствует, как течет себе на живот, а из-за позы все стекает на грудь, и ему так поебать, что он открывает рот, заполошно хватая искусанными губами воздух. Феликс двигается медленно и спокойно. Вперед. Назад. Снова вперед. Он заполняет изнутри полностью, и Джисон знал, что у него высокая чувствительность, поэтому ему безумно нравится этот сдержанный, нежный темп. Хотя его и очевидно мучают: двигайся Феликс чуть быстрей, Джисон умер бы на месте. Он чувствует, как Феликс целует его в задранное бедро, как опускается рукой на грудь и ласкает ореолы сосков, как нежно опускается пальцами на кости таза, чтобы толкнуться сильнее. В нем почти нет агрессии, грубости, Джисону не страшно, ему хорошо, так пиздецки хорошо, что он раздвигает ноги сильнее и подмахивает, немного неуклюже двигая тазом вверх. На животе, ближе к паху, при особенно сильных толчках виден крохотный бугорок — член Феликса проходит его насквозь. Джисон накрывает выпуклость пальцами, и ему кажется, что горло першит от стона, который с пошлой громкостью срывается с его губ. Вампир ухмыляется. — Такое чувство, что тебе меня недостаточно. Хочешь, чтобы я был грубее? — Нет, нет, — быстро шепчет Джисон. У него щиплет в глазах, может быть, даже что-то течет по щекам: от слишком большого счастья. Так ощущается секс по любви?.. — Идеально, все просто идеально, Феликс, пожалуйста… — Немного осталось, малыш, — палец стирает мокрую дорожку на щеке, Джисон судорожно ловит его руку и вцепляется в нее, как в спасательный круг. Феликс глядит, наклонив голову набок. Улыбается, он все время улыбается, его тело, присутствие, руки, прикосновения, слова: это убивает. Джисон хочет отдать ему все. — Укуси меня. Светлые глаза сужаются. — Потом. — Нет. Сейчас. Кусай, пожалуйста. И он отпускает чужую руку, чтобы оттянуть воротник от покрасневшей, мокрой шеи. Феликс смотрит, а вампир в Феликсе оскаливает клыки. — Блять, — слышит Джисон сквозь собственные сорванные стоны и шлепки кожей о кожу. Феликс отпускает его ноги, и подхватывает под спину. Сжимает за бока, сажает на себя, и натягивает, вбивается уже не на шутку, медленный темп исчезает, и Джисон понимает, что сейчас все закончится, ему позволят, он получит свое облегчение. Джисон обнимает холодное, будто мрамор, тело, и прячет лицо в чужих острых плечах. Его шея беззащитна, между губами и языком повисла ниточка слюны. Феликс прижимается к нежной коже носом, его чёлка щекотит, а с последним сильным толчком наконец бьет по нервным окончаниям знакомой острой болью. — О, господи, — боль в шее обжигает, он чувствует характерное высасывание, но Феликс не такой, как все: Феликс цепляется губами, целуя рану, дает драгоценным каплям заливать кожу. Джисон теряет слишком много крови, но ему все равно. Низ живота скручивает ломкой, мягкой негой. Пульсация становится невыносимой. — О, господи, господи… Кажется, он кончает дважды за пару секунд — с такой силой агонизирует его тело на окончание этой пытки. Это ужасающе хорошо, даже слишком хорошо, Джисон почти уверен, что так быть не должно. Он не чувствует, как Феликс облизывает его кожу дочиста, как впивается в него пальцами, будто он куда-то убежит, только в глазах темнеет от анемии. Феликс осторожно выпускает его через пару минут. Отстраняется, кладет на кровать. Джисон хватает ртом воздух, а ладонью быстро зажимает рану на шее, из которой, в общем-то, уже ничего и не вытекает, но он чувствует всем телом, которое еще трясет от оргазма, что крови он потерял немало. Глаза сами собой закрываются. Он хочет что-то сказать Феликсу, о чем-то попросить, поблагодарить, просто почувствовать его рядом еще хотя бы минутку, но туман сгущается, и он остаётся в темноте. Последнее, что Джисон слышит — это бумажное шуршание, и как чьи-то ледяные руки заклеивают пластырем ранки у него на шее. А потом его накрывают одеялом, ложатся за спиной и обнимают крепко-крепко, так, что больше нечего бояться, не о чем беспокоиться, все хорошо, все в порядке… Ты отлично справился, бесстрашный Хан Джисон. И все вокруг исчезает.🩸
Пузырек с таблетками полный. Стоит на прикроватном столике, с ярким названием бренда снотворных на упаковке. Джисон тупо пялится на нее несколько долгих секунд, когда понимает, что проснулся. Теплая рука обнимает его со спины, он чувствует, как его по-хозяйски перехватывают поперек живота, под безразмерной спальной футболкой. Он в недоумении: почти уверен, что засыпал не в ней… Голова пустая. Даже сжимающая боль куда-то подевалась, что странно — ого, проснулся и ничего не болит, в комнате темно, шторы задернуты. Почему-то чешется шея. Он тянется почесать, и натыкается ногтями на пластырь. Джисон не помнит, как его наклеивал. — Эй, малыш, ты чего не спишь? — спрашивают его низким со сна голосом. — Что-то случилось? Ты как? Джисон поворачивается в теплых объятиях и сталкивается глазами с Анникой. Она, всколокоченная, черное каре распласталось, будто нимб по подушке, напоминает маленькую птичку. Джисон улыбается ей, в груди щемит от нежности: — Все хорошо. Спи. Анника что-то бурчит про ночную смену и утыкается ему лицом в грудь. Джисон осторожно гладит ее по волосам. В комнате пахнет гранатами и чем-то сладким. Глаза щиплет, и по щеке ползет непрошенная слеза. Словно сон, из которого он только что вынырнул, оказался чем-то реальным, болезненным, странным, и оставил обидное послевкусие разочарования. — Что с тобой? — Анника ловит его сбившееся дыхание, с волнением в глазах поднимается на локте. — Тебе грустно? — Я… — слезы катятся по щекам, щиплет веки, ему не грустно и не больно, просто он не может перестать плакать. Словно слезы — не его. Словно плачет кто-то другой. — Я не могу вспомнить… Анника обнимает его сама и баюкает в карусели сильных рук. Руки — знакомые, а прикосновения — совсем, совсем чужие. Хочется спать. Джисон трет глаза кулаком. Когда она целует его в щеку, позабытым гулом отзывается сердце. Он не может вспомнить, что ему снилось, все пытается и пытается, и не выходит. За окном падал первый снег. Сегодня в этой квартире никто не умер.