***
Переломанные рёбра ноют так, что Одетт не дышит, только прерывисто воет в подушку. Ногти сломанной руки царапают гипс изнутри, и крошки забиваются под пластины, покусывая острыми кромками до крови. Однако, сильнее боли, сильнее тошноты от сотрясения, сильнее всего этого её душит обида. Одетт обиженна на всех них, она не понимает, чем заслужила это, раз её подводит собственное тело. Меньше чем за год милая принцесса Одетт обратилась… в это. Несуразное, угловатое создание с тощими рыжими косицами и темными буро-багровыми, точно язвы, веснушками по лицу. Она понимает, что возраст берёт своё, и указом отца отменённые уроки по владению оружием тоже сказались, но разве всё должно быть так? Разве может точеный подбородок стать квадратным, так сильно отекать веки, что глаз толком не раскрыть полностью? Разве может сам собой приплюстнутся нос или обвиснуть враз щёки и уши? Разве ноги могут сами, следуя словам отца «Не унижай мальчика своими способностями» замирать, не давая ей догнать Дэрека и Бромли? Слабеть руки и некрасиво, до визга, надламываться голос, когда она пытается им дать отпор хотя бы словами, но и те не идут из глотки, как отец и приказывал? Раньше она легко давала отпор им обоим. Более сильная, более ловкая и быстрая, мальчишки не могли причинить ей вреда, хоть и пытались, а сейчас? Она до самого вечера провалялась под досками, пока посланные на её поиски слуги не услышали стоны из-под них, ведь ни Дэрек, ни Бромли, отделавшиеся куда легче неё, так и не удосужились сообщить, что пострадали не только они, но и Одетт. А уже на следующий день они отправились в обратный путь. И тело, которое не могло догнать даже неповоротливого Бромли, тело, что несколько часов пролежало на холодной земле под завалом, тело с ребрами, большая часть из которых превратилась от тяжести в щепки, целые сутки трясётся в седле, сидя по-дамски, ещё неустойчивее и больнее. Одетт покорна отцу, но окончательно перестала его понимать. Она любит его и не знает, чем заслужила этот потаённый, редкими злыми искрами во взгляде проявляющийся гнев и недовольство. Эти сердито поджатые губы и каменеющую спину. Это… пренебрежение, которое на себе не испытывала ни одна, даже самая младшая по должности прислуга во дворце. Это началось давно, но окончательно утвердилось в облике отца в прошлом году, когда королева Юберта окончательно достала того жалобами. Конечно, ведь её «не-дурак»-сынок по всем фронтам, во всём проигрывал и уступал своей невесте. А какая мать потерпит то, что его сына избила девчонка, да ещё и на несколько лет младше? А Одетт не понимает, почему в этом отец обвинил её, ведь она только защищалась. Каждый раз, лето за летом, день за днём, когда они к ним приезжают, это именно Дерек становится зачинщиком всех драк и соревнований. Одетт чувствует, как от каждого слова отца, каждого его наставления и приказа, что-то ломается внутри неё, сильнее и больнее, чем любые кости. Она сжимает зубы на уголке подушки, лишь бы сдержать крик, и сквозь рвущий горло сип слышит чужой, незнакомый шаг, но не имеет силы даже чтобы повернуть голову. - О, моя милая Одетт, что они с тобой сделали… Прости меня. – Тяжелая и горячая рука гладит её по голове в такт словам, принося облегчение. Одетт хнычет, льнёт сильнее, пока ловкие пальцы выплетают запыленные ленты из кос, мягко расчесывая кудри, убирая вместе с колтунами боль. Пальцы следуют ниже, по шее, спине, задирая тунику, развязывают мелкие узелки шнуровки, снимая поддерживающий кости корсет. Одетт дышит тихо-тихо, чтобы слышать, как осколки ребер встают на нужные места, сращиваясь вместе. Это не больно, уже не больно, только чуть-чуть щекотно. Пальцы обхватывают её руку с гипсом, и тот словно тает, осыпаясь мелкой, тут же уносимой дыханием пылью. Боли нет, и принцесса ощущает только как исчезает под ногтями бурая полоска из крошек и крови, переставая колоть пальцы. На голове пальцы замирают дольше, значительнее, и Одетт снова слышит его голос, но слов ей не разобрать, как и язык. Лишь что-то внутри неё, не сердце, а нечто глубже и важнее, отзывается в ней на каждый певучий звук, на каждое прикосновение, на каждую искру, срывающуюся с кончиков пальцев, чтобы ласково раствориться в её коже. Несколько минут спустя Одетт приподнимает голову, опираясь на локти. Голубые, почти лиловые, глаза ловят взгляд хищных изжёлта-зелёных, незнакомых, но уже родных. Он отводит тыльной стороной пальцев упрямую волнистую чёлку ей за ухо, то ли зло, то ли виновато бурча в усы: - Если бы я только знал, я бы ни за что не оставил тебя, Одетт. Они тебя недостойны. Одетт только выдыхает, устало прикрывая глаза, снова опуская голову ему на колени, успевая напоследок ощутить, как её укутывает темный теплый плащ…***
Одетт знает, что спит, но то, что она видит – это не сон. Воспоминание. Отрывок из чужой, по-чародейски цепкой, памяти. Она видит взволнованного отца – чуть моложе привычного, - мечущегося по комнате и спокойно закинувшего ноги на стол мужчину с желто-зелёными глазами. Мужчину, с равной ловкостью владеющего обеими руками. Мужчину, чьё имя она никогда не слышала, но уже знает. Ротбарт - Мы не договаривались о таком, Ротбарт! – Отец всплескивает руками гневно, но Одетт понимает, что в большей мере он взволнован. Это знает и сам Ротбарт, лишь усмехаясь в усы. - И что тебя не устраивает, Вилли? Король морщится, но мага не одергивает – знает, бесполезно. Если уж Ротбарт в чём-то уверен (а в своей части сделки, как и в силах, он уверен как никто) переубедить его сложно. - Она девочка! Принцесса не может править королевством! - Принцесса – нет. Королева – да. Если у тебя есть претензии, задавай их своей крови, Вилли – кто ж виноват, что в вашем роду умнее, сильнее и лучше – именно женщины? – Раскатисто, почти ласково, усмехается чародей. Отец снова поджимает недовольно губы, Одетт уже знает, почему – Ротбарт снова прав. Сам Вильям унаследовал трон не от родителей, а от старшей сестры – властной, мудрой, воистину великолепной женщины. Унаследовал поздно, когда ему было за сорок и собственной семьёй обзавестись не смотря на все попытки министров, так и не смог – женщин он попросту боялся и дела с ним иметь не хотел. Насмотрелся на сестру, чей силы воли он откровенно завидовал и опасался, хотя та никогда не причиняла ему вреда. Ротбарта достаёт его мельтешение, и он встаёт, вкрадчиво подходя к королю, светясь от гордости, произносит с улыбкой и радостью. - Твоя дочь будет самой красивой, самой умной, самой здоровой и сильной женщиной в двух королевствах. Её будут любить, её будут слушаться, и никому и в голову не придёт причинить ей вреда. Она станет величайшей королевой во всём мире. В желто-зелёных глазах Ротбарта – радость и предвкушение. В серых, стремительно выцветающих глазах отца Одетт различает страх, и какую-то древнюю, ядовитую обиду и злобу. Одетт знает, что отец любит её. Но в тот миг он почти ненавидит само её существование.***
Ротбарт снова гладит её, мягко возвращая из сна. Кончики пальцев скользят по кромке лица, плавят овал, возвращая изначальные, идеальные черты, но Одетт мягко убирает его руку. Он успеет её…исправить, сейчас же она должна узнать. - Значит, я… - Моё творение. Моё чудо. Моя прелестная принцесса Одетт! – Ротбарт щурит глаза, точно сытый кот, взгляда не отводит, налюбоваться не может. Он любит её, хоть любовь эта иная, ей незнакомая, но сильнее чем любая, что она ощущала до – любовь творца, вложившего в своё творение душу. Одетт моргает, первой отводя голову в сторону, чувствуя, как горят щёки. Целый год слыша упрёки, она не знает, как реагировать на восхищение, столь искреннее и бесстрашное. Она прижимается к нему, кладёт голову на грудь. Сердце Ротбарта мощнее, чем её, более гулкое, распираемое магией, но различить его стук труднее, ведь её собственное стучит в том же ритме. - Что на самом деле произошло? - Твой отец, наш дорогой король Вильям, - в его голосе усмешка, но не злоба, хоть Одетт и понимает, что Ротбарт готов его убить. – Не сдержал свою часть уговора. Я создал идеального наследника, наследницу, а он решил отдать тебя какому-то сопливому мальчишке! – Он всё-таки срывается на шипение, и Одетт бессознательно хватает Ротбарта за руку, обращая застрявший в глотке рык в ворчание. – Если бы он так хотел объединить королевства, женился бы на этой седой курице-наседке сам – она явно от него без ума, раз простила даже смерть собственного мужа. Перед глазами снова вспыхивает чужая память, не отрывком даже, клочком, размытым видением того, как отец, ещё моложе, протыкает мечом мужчину, точь-в-точь выросший Дерек, разве что глаза чуть темнее и взгляд жестче. Одетт выдыхает резко, и уже Ротбарт кладёт свою ладонь ей на плечо, успокаивая. Связь между ними крепка, и принцесса не понимает, как все эти годы могла её не замечать. Сейчас, когда Ротбарт рядом, она чувствует его сильнее и чётче, чем себя саму. Интересно, а если он прекратит говорить вслух, они продолжат друг-друга понимать? Одетт поднимает взгляд, и они улыбаются оба – это не исчезнет, раз даже определить, кто первым это подумал, они не могут. Но Одетт нравится его голос, а Ротбарт обожает говорить, даже не имея должного слушателя. Он создал её, лучше, чем мог мечтать и представлять. Прекраснейшую и мудрейшую, полную того, о чем только слышал – благородства и доброты. Одетт не похожа на него, и именно из-за этого Ротбарт любит её настолько сильно, позволяя собственному творению направлять и успокаивать себя. Хотя, где-то внутри всё ещё полыхает злоба от того, что с дочерью сотворил Вильям – Ротбарт же предупреждал его, что принцесса слишком чутка, ей не нужны лишние наставления, она будет послушна даже мыслям. И что этот идиот сделал? Начал втайне ненавидеть и презирать собственную дочь! Ничего удивительного, что та настолько преобразилась, из прекрасного лебедя став гадким утёнком! Не смотря на разговоры в народе, из Вильяма вышел… так себе король. Королевство ему досталось славное, процветающее, но ни твёрдости, ни предусмотрительности мужчине не хватало, он только и мог, что поддерживать заданную королевой Агнес, его сестрой, планку. Вот та – да! Всем королевам – королева! Хитрая, жестокая, сильная… Ротбарт признавал, что сам был, в какой-то степени, ей очарован. И действительно опечален её внезапной кончиной, к которой, как он был уверен, Вильям, хоть и не напрямую, приложил руку. Потому-то и требовал народ наследника как можно скорее – не чувствовал в Вильяме короля. Да и как, если одним из первых его свершений был военный пограничный конфликт, едва не обернувшейся войной из-за смерти другого короля от рук самого Вильяма? Только каким-то чудом(имя которому безмозглость Юберты), войну удалось замять, но оба народа чувствовали себя очень и очень неспокойно… До тех пор, пока не было объявлено о помолвке принца Дерека и принцессы Одетт. Их союз должен скрепить оба государства, делая их единым, равными. Тем более, две поломанные судьбы лучше тысяч смертей. Одетт даже не хмурится, чувствуя пальцы Ротбарта, ведущие по её скуле, заостряя её – чародей просто не в силах терпеть последствия чужой глупости и злости, ему нужно исправить её, улучшить, вернуть первоначальное изящество черт. Тем более, что суть он объяснил, а остальное Одетт знает и сама. И выдохнув, устраивается, прислоняясь спиной к его груди, позволяя себя обнимать. Магия окутывает её незримым теплым облаком, пахнущим сушенным разнотравьем и грозой. - Что ты хочешь с ними сделать? – Где-то на кромке восприятия грозовыми тучами бродят мысли попросту уничтожить оба королевства, в назидание тем, кто посмел тронуть его сокровище, но Ротбарт настолько сильно любит Одетт, что признаёт её право самой решать судьбу ей мучителей… до поры до времени. - Для начала, посмотрим, что собираются делать они.***
К их общему облегчению, Вильям в основном обращает внимание на дочь только тогда, когда приходит время либо ехать к Юберте, либо принимать гостей самим. В остальное время принцесса более-менее свободна в своих действиях. Достаточно даже просто уведомить слуг, чтобы не беспокоили её вечером, и до утра никто не будет её искать. Одетт бросает все силы на учёбу и налаживание связей. Частично благодаря Ротбарту, частично из-за своих способностей и опыта, она уже знает, кто не только способен ей помочь, но и просто воспримет слова всерьёз, и нет ничего удивительно в том, что большая часть этих людей были сподвижниками Агнес, впавшие при Вильяме в опалу, но оставшиейся при дворе исключительно из-за силы собственного влияния и полезности. А также их наследники, разделяющие взгляды родителей. После восстановления облика принцесса Одетт становится ещё прекраснее и очаровательнее, обаятельной без меры. Все пажи и все стражники влюблены в неё, и даже многие рыцари считают за удачу обменяться с ней парой фраз во время прогулки Одетт. Принцесса часто навещает своего бывшего наставника по фехтованию, немного завидуя тому, что не может заниматься сама открыто, заодно присматривая среди молодых воителей будущую опору своему трону. Днём она – ласковое светило королевства, готовое к восходу на престол солнце. Ночью – верная луна, жадно поглощая свет знаний, что источает Ротбарт. Чародей знает много, очень много, ещё больше умеет, и охотно делиться с ней всем, обучая. А от того, как Ротбарт танцует с парными сканами у неё и вовсе перехватывает дух от восхищения. Теперь, когда её создатель рядом, Одетт становится гораздо легче справляться с повседневными заботами и нагрузкой, с теми ожиданиями, что на неё взваливают окружающие. Просто потому, что знает – Ротбарт ничего от неё не ждёт. Она сама – его мечта, исполнение которой он готов ждать вечность. Единственное, в чем он её ограничивает – это чары. Одетт – дитя его магии, волшбой пропитано даже её дыхание, но пока она не станет совершеннолетней, пока не врастёт в ткань мироздания до конца, став его незыблимой частью, рисковать не стоит. Но чем сильнее и умнее становится Одетт, тем несноснее с каждым годом Дерек. В этот раз он даже Бромли с собой притащил, словно с ним одним принцессе головной боли мало. Хотя, это даже странно, насколько принц привязан к своему товарищу: Дерека почти ничего в жизни, кроме охоты и тренировок, не интересует, даже будущее правление. Ох, да какое правление –он даже девушками не интересуется! Поэтому, как в его сферу интересов затесался Бромли, один из множества добивавшихся внимания принца детей, но единственный, кто мог быть с ним так долго, Одетт совершенно непонятно. Точнее, есть у неё одно предположение, но… Когда Одетт делится им с Ротбартом, тот смеётся так, что во всём замке подрагивают стёкла. - Мужеложец?! Ты серьёзно? - Служанки обсуждали то, что принц, как бы он не старался, не обращает на них внимание. Причем, как на местных, так и в его королевстве, зато проходу не даёт рыцарям и воинам на полигоне, не говоря о том, что от Бромли не отлипает, всюду таская его за собой. Присмотревшись, Одетт поняла, что была к старому недругу несправедлива: это не он лип к принцу, это Дерек не давал ему прохода, да и Бромли, судя по всему, права не имел от него отходить, хоть как-то, но присматривая за венценосным придурком, умудрявшегося вляпываться в неприятности в любое время дня и ночи, о чем сообщали темные круги под глазами Бромли. Тем более, что юноши жили в одних покоях, точнее, им, как и положено, отвели отдельные, но Дерек разорался и попросту отказывался спать в собственных, перебираясь по ночам к Бромли. Ротбарт потирает усы, размышляя: - Знаешь, отпрыск Юберты наверняка способен и не на такое, так что, я не удивлён… А вот толстяк… уверен, с ним не всё так просто. Знавал я Серого Лиса, и сомневаюсь, что он мог позволить себе столь невоспитанного отпрыска. Одетт кивает, соглашаясь с его словами и своими предчувствиями. И уже утром, за завтраком, успевает в них убедиться. Бромли бесшабашно лезет вперёд всех, пробует всё подряд, подставляя «всё самое вкусное» у Дерека. А после, как-то совершенно незаметно, исчезает, будто его и не было. Одетт смотрит на потемневшее серебро посуды и приборов вокруг пустого места, выскальзывая из-за стола сама. Внутри бушует одновременно растерянность, обида на собственную неосмотрительность и гнев. До лекарей Бромли добраться не успевает, скрываясь в укромном уголке от чужих глаз, выдавая себя исключительно тихим, едва слышным, захлёбывающимся кашлем. Одетт с силой отдергивает его темный от крови рукав от блеклых с синим налётом губ, на испарину, на пульсирующие зрачки, и передаёт собственный платок, сосредотачиваясь. Бромли вздрагивает, видя искры, слетающие с кончиков её пальцев, но неожиданно быстро успокаивается, расслабляется, не мешая ей творить чары инстинктивным защитным порывом. Такое даже для взрослого человека сложно, особенно если он сталкивается с магией в первый раз, а уж отроку… Одетт всё интереснее узнать, кем Бромли является на самом деле. Когда его губы становятся розовым, а из вен пропадает чернота, как и с кожи – сизая бледность, Бромли выдыхает, облизывает губы, собирая хлопья крови, и устремляет свой взор на принцессу. И Одетт замечает, что у него неожиданно яркие зелёные глаза – она знакома с ним столько лет, но только сейчас оказалась достаточно близка, чтобы узнать это. Словно почувствовав её растерянность, Бромли опускает взгляд, церемониально, но искренне произнося: - Большое спасибо за помощь, Ваше Высочество – жестом оборвав готовую сорваться с его губ громоздкую формальность, она уточнила: - Значит, ты – дегустатор? - Принц Дерек весьма разнообразен в своих предпочтениях. – аккуратно, секунду помедлив, сообщил Бромли. То есть, говоря прямо, Дерек был настолько неразборчив в еде, что его было невероятно легко отравить. Другой вопрос, кто решился добавить отраву в еду наследника соседней страны во время его каникул у его будущих невесты и тестя, но им Одетт займётся позднее. Они вздохнули, невероятно слажено, также переглянулись и прыснули от смеха. - Так как тебя на самом деле зовут? - Брайон Ли Эмералдайви, к вашим услугам, миледи.***
Знакомство с Брайоном становится самым полезным из событий этого визита венценосных соседей – сын герцога, не смотря на несуразную внешность, отличается острым умом, в котором заподозрить его невероятно трудно, зато Одетт наконец-то понимает, как Дерек вообще дожил до своих лет. Ротбарт во второй раз чуть не ломает хохотом стёкла, когда Одетт делится с ним стенаниями будущего герцога, старательно замаскированные под весёлые байки. Какое счастье, что она лишь от силы месяц в год проводит вместе Дереком, а не весь! С помощью Бромли каникулы получаются даже…терпимыми. Теперь от принца прячутся они оба, а когда не получаются, изводят его сами. И Дереку даже в голову не приходит, что Одетт позволяет Брайону заглядывать в свои карты, чтобы Бромли жестами смог передать её карты принцу. Королевский рассвет с легкостью бьёт каре из семёрок, даже без всякой магии, а Бромли, почти искренне дует губы, вторя Дереку, глазами улыбаясь вместе с Одетт.***
Зимой письма Эмералдайви вызывают и смех, и слёзы – из всего двора Юберты едва ли найдётся с пяток здравомыслящих людей, на которых всё и держится, причем, один из них Роджерс, а ещё двое – Брайон и его отец. В этом плане Одетт повезло, ей от Агнесс досталось много, пусть и не так много, как хотелось бы, отличных кадров, и по двору уже ходит пока тихий, но никем не отрицаемый шепоток: а так ли нужна эта свадьба? Вильям за пару лет сдаёт сильнее, чем за предыдущие десять, становится строже, яростнее, нетерпимее. Одетт несколько раз ловит его на том, что он называет её Агнес, и смотрит, словно сквозь. От нахождения в одной комнате с ним принцессе дурно, и даже думать не хочется, что бы случилось, не вернись вовремя Ротбарт. У Брайона тоже всё не так уж хорошо, кроме прочего беспокойство у него вызывает душевное здоровье собственных монархов. И если эксцентричность Юберты всем известна, пусть теперь больше напоминает истерию, то Дерек… Возможно, Одетт была права в своих догадках, потому что принц не отпускает Бромли ни на шаг, ревнуя даже к невесте Брайона. Сам герцогский наследник старается его сдерживать как может, и это начинают замечать другие, но истолковывают настолько превратно, что Брайон едва ли не метлой отгоняет от своих покоев пажей и некоторых любителей мужских ног в облегающих кюлотах постарше. Брайон знает слишком много, чтобы жить спокойно, в том числе и о вспышках внезапной ярости, жажды крови, что характерны для принца. Потому-то он так любит охоту, правда, трофеи привозит черезвычайно редко – от его жертв просто редко остаются хоть сколько-то целые тушки. Лечению это поддаётся слабо, Брайон, как и отец, подозревает, что это из-за того, что заболевание – наследственное. Родня королевы Юберты всегда кичилась чистотой своей голубой крови, хоть это и было опасно для здоровья потомков. Магия, наверно, могла бы помочь, но… - Моя дорогая Одетт, даже среди магов полно своих чокнутых. Конечно, и Юберту, и Дерека, можно если не исцелить, то оградить их безумие, однако оно всё равно возьмёт своё. Не в этом поколении, так в следующем. Слишком густая кровь. – Тихонько поучал её Ротбарт, щекоча выдохом макушку. - Как и у моего отца? – Знать ответ было боязно, но необходимо. Король Вильям время от времени неприятно напоминал Одетт Дерека, и она опасалась, как бы не стало хуже. - Одетт, у твоего рода прекрасная, мощная кровь. – Пророкотал он, невесомо касаясь губами светлых локонов. - Для некоторых – даже слишком сильная. И если женщинам удаётся полностью с ней совладать, то мужчинам чего-то не хватает, гибкости ли, выносливости ли, уж не знаю. Вильям не мог справится с нею. - С кровью? Или с завистью? – Уточнила принцесса. Ротбарт на несколько мгновений замер, затем признал: - С ними обеими. Вильям никогда не умел обращаться с представительницами женского пола, как бы те не были к нему благосклонны.***
Единственное, в чем Ротбарт не мог упрекнуть Вильяма, так это в отсутствии вкуса. Все наряды, что он подбирал Одетт для встречи с Дереком, ей невероятно шли. Хотя, Ротбарту в них немного не хватало легкости и элегантности, но король всегда был поклонником сдержанных фасонов. Правда, и в них облачать принцессу приходилось чуть ли не силой – одна мысль, что ей приходилось наряжаться для Дерека, пробуждала в ней непокорство, которое, впрочем, она выражала не настолько ярко, что это могло повредить ей. Под руки внесённая в зал, Вильямом и Роджерсом, Одетт упрямо сложила руки на груди, даже не думая поворачиваться к восхищенно охнувшему при виде неё принцу. От того, чтобы бросится из зала прочь, удерживало только то, сколько раз они с Ротбартом проговаривали все детали плана, и присутствие чародея неподалёку – кажется, он принял облик одного из слуг, Одетт различила знакомые усы в толпе. Едва отгремел вальс, Дерек тут же исполнился уверенности увести её под венец. Одетт с брезгливым вниманием замечает в его взгляде фанатичные, беспокойные искры, едва удерживая свою руку в чужой ладони. Дерек снова доказывает, что таких идиотов свет не видывал. Одетт качает головой, отворачиваясь со слезами на глазах. От смеха, естественно. Она, конечно, подозревала, но… не в таком масштабе. Юберта начинает стенать и рыдать так, что заглушает звон рухнувшего из рук нерадивого слуги фарфора. И скрип зубов отца, когда тот, недовольный зрелищем, буквально выволакивает Одетт из замка, на ходу бросая приказ готовить карету. Одетта бросает последний взгляд в окошко на опостылевший за столько лет мучений замок и едва заметно улыбается, когда очередная молния освещает в небе контур крылатого силуэта. Ротбарт обещал научить её летать после совершеннолетия. Осталось совсем немного: Ещё два года и они вместе взлетят над этим миром.