На краю дороги стоял дуб

      На краю дороги стоял дуб. Болконский помнил, каким он был весной этого года. Старый, дряхлый, с обломанными сучьями и болячками, которые разрослись по чёрной коре. Он был хворым, грузным и уродливым. Не было в нём ни жизни, ни весны, которая уже забрала в свои объятия близкие берёзы и черёмуху. Трава уже раскинула свой пышный ковёр по всей берёзовой роще, позволяя весенним цветам показать свои яркие бутоны и украсить буйствующую зелень. Но дуб оставался непреклонным. На нём не было даже лёгкого намёка на начинающуюся листву. Своими корявыми ветвями он мог только накликать увядание на окружающую его жизнь. Будто он был родителем этих берёз и хотел сгинуть вместе с детьми, не давая им права на жизнь.       Но сейчас же перед князем стоял пышный, раскинувшийся сочной зеленью дуб, листва которого мягко колыхалась от тёплого вечернего ветра. Заходящее солнце ярко освещало крону дуба, делая её зелёно-золотистой, будто сам ангел решил рассыпать тысячи маленьких янтарных камушков на фигурные листья. Он источал жизнь и красоту. Дуб будто бы стал эпицентром всей рощи, питая живой силой берёзы, черёмухи и ольхи. Сам он был высоким и толстым, словно прародитель берёзовой рощи, который заставляет своих детей жить дальше.       Князь Болконский приказал кучерам остановить карету и сам вышел на улицу. Лёгкий ветерок нежно растрепал тёмные волосы и коснулся голой шеи, вызывая мурашки по телу князя. Он подошёл к дубу и почувствовал, как замерло его сердце. Величие и стать — вот, как можно было описать этот дуб. Князь почувствовал, что ткань кюлотов натягивается от неожиданно вставшего мужского достоинства. «Неужели вид этого величественного древа смог пробудить во мне низменную тягу?» — удивился князь и тронул себя по выпирающей ткани дорогого сукна. Одно касание отозвалось приятной волной, а дыхание сбилось.       — Оставьте меня! Я желаю подумать в одиночестве! — громко приказал князь, и слуги, повинуясь, скрылись за берёзами.       Князь провёл рукой по стволу дуба и ощутил, как желание усиливается. Он поджал губы и достал из кюлотов своё достоинство, которое уже было готово к акту. Князь медленно провёл рукой по естеству и шумно втянул воздух носом.       Он бы никогда не подумал, что способен испытывать подобные чувства к древу. В голове роились тысячи мыслей с вопросами о моральности такого низменного порыва. Чувствовать подобное вожделение к женщине — есть грехом, это скажет любой уважающий себя дворянин, который прочёл Библию и посещал хотя бы две воскресные проповеди в месяц. Однако страстная тяга к женщинам могла объясниться нуждой в продолжении рода человеческого, но как тогда понять эту интимную склонность. Князю Болконскому стоило бы постыдиться, придушить безнравственный порыв, но был не в состоянии устоять пред величием. Жаль, что дуб был не способен говорить, он бы наверняка вразумил запутавшегося, падшего в самые низы греха, князя, но дуб стоял, неподвижный и безмолвный. От безнаказанности за неестественную навязчивую идею, грехопадение становилось ещё более сладким. Но как же можно было сдерживать себя от сладострастного желания к чему-то настолько величественному и могущественному? Этот дуб словно был сотворён Богом для внушения раболепия и обожания и князь сейчас боготворил его больше любого создания на Земле.       Рука на горячем естестве рвано двигалась, сильно сжимая достоинство, а большой палец задевал чувствительную верхушку. Князь старался сдержать стоны высшего наслаждения. Приятное чувство заставляло закатывать глаза в блаженной неге и забыть все предрассудки, которые пожирали князя Болконского изнутри. Но мысли спутывались под нарастающим наслаждением и нетерпеливым ожиданием заветного конца. Князь стал терять равновесие и опёрся свободной рукой о ствол, такой толстый и могучий. Князь почувствовал, что скоро приблизится к пику сладкой муки и достигнет вершины блаженства. Сделав ещё несколько быстрых рваных движений, князь извергся на такой обожаемый дуб вязкой белой жидкостью.       Голова вмиг опустела, оставляя за собою лишь мучительные вопросы и тревогу. Щеки запылали от стыда за такую низость. Князь надел кюлоты и убрал со лба прилипшую тёмную чёлку. Он никогда не забудет этот вечер, хотя и хотел, ведь он показал, как низко мог пасть князь, следуя аморальному порыву. Вечер сладкого грехопадения и постыдной увлечённости, словно то был не статный дуб и царь лесов, а дешёвая профурсетка.

***

      Дуб узнал этого молодого человека. Знаменитый князь Андрей Болконский, о котором судачил весь лес. В прошлую их встречу, когда Андрей проезжал весной, он выглядел сломленным. Молоденькие берёзки-сплетницы думали, что это всё из-за смерти его жены Елизаветы, но неужели нельзя было плюнуть на это спустя уже два года? Людишки глупые и ранимые, не то что деревья и растения. Этот Дуб стоял здесь ещё со времён князя Владимира и знаменитых богатырей русских! Он всё ещё помнил, как чуть не захватил власть в Киеве, который князь проиграл в сундучки. Тогда люди хоть всё ещё и славились своей глупостью, но были закалённые под стать земле русской, которая питала Дуб не одно столетие. А сейчас страдальцы и пижоны с раздутым самомнением только и могут, что плакать о горестях судьбы. Будь у Дуба рот, он бы плюнул в каждого проходящего мимо человечишку.       Дуб уже много лет не играл ни с кем в азартные игры и, признаться, очень соскучился по этому. Как прекрасно было сдирать шкуру с должников или смотреть на обречённые лица тупиц, которые поверили, будто способны обыграть Дуб. Обогащаться на людской глупости было приятно и очень сладко. Хотелось снова ощутить вкус богатства и превосходства. Интересно, Андрей мог удовлетворить это желание?       Внезапно Дуб увидел, как Болконский тронул себя там, где встал его корень и приказал слугам уйти прочь. Дубу стало интересно, почему у Андрея встал его стручок. Не хватает дамочки в постели, вот он и решил пощекотать себе нервы? Но Дуб увидел восхищённый взгляд Андрея на него и понял, что корень отозвался не на остроту ощущений, а на сам Дуб.       «Матушка-Роща, что это он делает?» — воскликнул про себя Дуб. Он мог бы позвать своих двух помощников, которые бы точно вставили голову извращенца-Андрея на место, но Дубу было любопытно посмотреть, что он сделает дальше.       Болконский провёл рукой по стволу Дуба и его корень возбудился ещё сильнее. Дуб усмехнулся, посчитав это за комплимент, хотя какой живой человечишка не восхитится его красотой? Людишки глупые, а не слепые: красотой восхищаться они умели. Забавно было наблюдать за несуразной рожей Андрея во время того, как он с силой сжимал свой стручок и закусывал губы. Дуб уже видал, как люди лобызаются и тетерятся прямо под ним и, если честно, это выглядело хотя бы не так жалко, как это позорное одиночество. Это наяривание в одну руку было нелепым и смешным, а сам Андрей жалким и смехотворным. Дуб услышал, как Болконский начал тихо стонать, видимо близясь к завершению этого постыдного зрелища. Через несколько движений рукой его стручок изверг семя прямо на Дуб, от чего тот поморщился.       «Матушка-Роща, мерзость какая…»       А Болконский выглядел сконфуженным. Видимо понял, какую ересь только что вытворил. В его глазах читался большой стыд за сделанную вульгарщину. Эх, Андрюша, ты повёл себя, не как статный дворянин, а как дешёвая потаскунья, готовая на всё ради денег, только в твоём случае ради услады. Глупый человечишка с орехом вместо мозгов.       Когда Андрей сел в карету и двинулся дальше, Дуб своей тонкой веткой стёр с коры жидкость, оставленную извращенцем, и наклонился к траве, вытирая ветку о землю. Если такое повторится, Дуб больше терпеть не будет и освежует этого Андрюшу самым зверским способом. Но сначала обязательно отрубит его стручок, чтоб неповадно было.