ничто.

      Они расстались… Давно? Кавех и не помнит: ни числа, ни месяца — знает только, что тогда у аль-Хайтама взгляд был полон настоящего отвращения, и когда-то их дом пах в то время чем-то пряным и съедобным. Иногда архитектору даже казалось, что он вновь почувствовал тот запах. Но, увы, это всегда было ошибкой его растворённого в горе и алкоголе мозге.       И не только алкоголе, чего уж греха таить.       Сначала это было экспериментом. Простым любопытством. Когда Кавех пришёл домой к аль-Хайтаму с запахом травы, тот удивился. Действительно. Удивился. Архонты, всё это время Кавеху не надо было пытаться получить внимание и выдавить хоть какую-нибудь эмоцию на лице возлюбленного не своим вечным присутствием, восклицаниями и ссорами. Нужно было просто дунуть. Удивительно.       Однако именно тогда архитектор просёк фишку. Если тебе нужно это, чтобы проявить хоть каплю сострадания к моей душе, то мне не жалко. Ни тела. Ни даже самой души. Главное, сделай хоть что-нибудь, чтобы спасти меня. Я буду сопротивляться, говорить, что это лишь игрушки, и я вовсе не падаю в бездну собственных желаний. А ты придёшь, поднимешь свою левую бровь и скрестишь руки на груди, как ты любишь, подержишь волосы, смахнёшь пот со лба и грозно прикажешь себе никуда больше меня не отпускать, как люблю уже я.       Но получил Кавех вовсе не спасение. Ожидаемо даже не со стороны аль-Хайтама, а почти любого человека, но отчего-то своего, глубокого и тёмного, архитектор надеялся. Зря.       Аль-Хайтам поначалу пытался. Честно. Не держал волосы и не смахивал пот со лба, но определённо обещал себе никогда не отпускать. Но когда это стало переходить границу, когда контролировать себя уже не выходило, когда секретарь обнаружил себя за тем, что на импульсе разобрался со всеми бумагами на месяц вперёд. Уже в третий раз. Тогда Кавех привёл к ним домой ещё кого-то и лёг с ним прямо так, одетым и обутым. На все возмущения, сосед лишь накричал, что имеет право приводить кого-угодно к себе. И отправил работать. Ну вот. Аль-Хайтам и поработал.       И сдался.       Когда этот кто-то ушёл, а на кухне к вечеру остался лишь Кавех, аль-Хайтам сел напротив. Прямо здесь, среди кастрюль и состряпанного кое-как ужина, они впервые поцеловались. Теперь, когда не выдерживал уже никто из них, пришло время уходить. — Кавех. — М? — у архитектора болела голова и он то и дело вытирал потную ладонь о рядом висящее полотенце. — Нам надо расстаться, — просто отрезал аль-Хайтам. Так когда-то он предложил встречаться. Тогда Кавех расцвёл и расцеловал уже своего парня, кажется, везде. Теперь за окном не светило летнее солнце, а последний осенний луч так и не захотел найти окна их кухни. — Почему? — А ты не догадываешься?       Догадывался. Ещё как догадывался. Кавех окончательно перешёл черту, приведя этого парня к ним домой. Они не трахались, это он точно помнит. Но пусть даже так, архитектор прекрасно знал, как аль-Хайтам ценил своё личное пространство. Нарушать его — уничтожить саму суть секретаря.       Больше Кавех ничего не сказал. Вышел, взял чемодан и собрал все свои вещи. Податься ему было некуда, но, быть может, кто-то из «друзей» приютит его в один из притонов? Другого выхода у него всё равно не находилось.       Аль-Хайтам вышел к нему лишь на выходе. Именно тогда и случился и запах пряного, и взгляд полный отвращения. Уже у двери Кавех и заметил, чему принадлежал запах. Духи. Те, которые хотел архитектор. Видимо, аль-Хайтам хотел подарить на их годовщину и опробовал на себе, чтобы проверить. И забыл убрать подальше.       Дверь хлопнула. Запах исчез. Взгляд тоже. Остался лишь Кавех, осознающий, в какую бездну сам себя завёл.       С того момента прошли часы, недели, месяцы. Кавех уже не помнит самого себя: вместо яркого и эксцентричного архитектора являлся уже безликий никто. Он смотрел в отражение и лишь спрашивал себя: «Я человек? Разве это нечто, с тёмными пятнами, заплывшими глазами и спичечными руками может называть себя человеком? Разве я действительно им являюсь?» А потом кто-то предлагал по дозе. И тогда вопрос уже не волновал. Ровно до следующего раза. Круг за кругом. — Ах, это снова ты? — Ничто улыбался. Похоже, снова перегнул. В следующий раз надо будет меньше. — Снова? — Ну ты чего, как маленький, — смеялся Ничто, — Не в первый раз же у меня в голове ошиваешься. Ты подписку купил на мои галлюцинации или ты просто единственный тут житель?       Аль-Хайтам ничего не ответил. Лишь вздохнул, и уселся рядом на холодный кафель ванной комнаты, смотря ровно в глаза Ничто. — Выглядишь жалко. — Знаю, Хайтам, знаю. Ты это мне уже пятнадцатый раз говоришь, я запомнил… — секретарь пытается его перебить, но его прерывают, — И про то, что я сам виноват в том, что произошло, тоже в курсе. И что если бы я всё не испортил, то мы были бы счастливы тоже. Не напоминай. Давай просто помолчим. Я соскучился. — Как ты мог соскучиться, если видишь меня который раз? — Потому этот ты — пустышка моего воображения. Того аль-Хайтама ты не заменишь, как ни пытайся. Если не хочешь молчать… Давай я изолью снова душу, а ты просто назовёшь меня Кави? Равноценный обмен для моего мозга.       Галлюцинация тихо кивнула. — Вот всегда ты соглашаешься. Тот Хайтам не согласился бы. Ну да и пошёл он. Я ведь… — Ничто усмехнулся, — Я ведь попал сюда из-за тебя. Да-да, из-за тебя. Я ведь и не думал больше пробовать после первого раза, это было слишком ужасно. Но ты тогда так удивился, так… Не знаю… Сделал что-то? Проявил заботу обо мне? Что я решил продолжить. Совершенно не думая, что ты, как и любой адекватный человек, не станешь встречаться с наркоманом. Я думал, ты меня спасёшь. Но, чтобы быть спасённым, нужно желание спасающегося. А я отпирался как мог, ты действительно ничего не сделал бы, даже при желании. А теперь поздно. Я теперь здесь. На самом дне. А ты… А Архонт тебя знает, снова раскладываешь свои бумажки, наверное. И вовсе не думаешь обо мне. Но я уже не обижаюсь. Понимаю, что заслужил такое отношение к себе. И ты не злись. Я ведь не из выгоды вечно взвываю тебя в своей голове. Случайно получается… — Ничто на минуту замолчал, — Знаешь, я ведь люблю его. До сих пор. Тем холодным и расчётливым придурком, который придирался по мелочи и без. И он любил меня. Я ведь знаю. Он никогда ни с кем бы не ужился, не будь этот кто-то мной. Он сам мне об этом сказал. А может и соврал тогда… Не хочу об этом думать… — Думаю, не соврал, — тускло отвечает «аль-Хайтам». — Правда? — поднимает брови Ничто, — Ну, я рад, что хоть ты в этом уверен. В любом случае, уже поздно. — Никогда не поздно, быть может, тот аль-Хайтам сожалеет о том, что вот так бросил тебя. Кто его знает. — Не жалеет. — А вдруг да, — чисто отвечает галлюцинация, — Кто разберёт, что у него там в голове находится. Может, думал, что так лучше будет для вас обоих. — Может… Но я всё равно к нему не сунусь. — Ну, как знаешь, — галлюцинация поднимается, — Я бы на твоём месте попробовал, — лжеаль-хайтам открывает дверь и тихо говорит, — Кави.       И уходит. Оставив Ничто наедине со своими проблемами.       Утро Ничто встречает странно. Он всё ещё в ванной, уже впервые за всё время укрыт пледом. На кухне его встретили трое. Имен Ничто не запоминает, ему это и не нужно. Он просто садится рядом и начинает жевать нечто, схожее на завтрак. Трое о чём-то переговариваются, а после один из них, самый не щуплый, аккуратно толкает в плечо. — Кстати, а чего этот твой к нам заявился? Тоже подсел что-ли? — Этот мой? — отозвался Ничто. — Ну, с наушником, голос грубый, вечно хмурый. Аль… Аль… Да как там он назвался… Не помню. Зашёл к тебе ванную, а после вышел никакой. Спросил, можно ли ему тебя забрать. Мы, естественно, отказали. Он же из Академии! Кто его знает, куда он дальше с твоей тушей попрётся. Да и в принципе странный такой… Местных правил не знает, ха!       Рука оборонила ложку. В окно взглянуло летнее солнце. И вновь обожгло Кавеха своими лучами. И он смеялся. Как в последний раз. Архитектор лёг на стол, держался рукой на живот и пытался не заплакать. И смеялся. Как в последний раз.