Приятное разнообразие

Не сразу, но они привыкают к определенной рутине. Например к тому, что Сяогэ уходит на тренировку каждое утро, в воистину безбожную рань, когда даже Панцзы ещё спит, а возвращается лишь через несколько часов — разгоряченный, потный и с только-только начинающими исчезать следами татуировки. Он проскальзывает на кухню к подпевающему радио Панцзы, притирается к нему плечом, словно большой дворовый кот, выхватывает кусочек нарезанного, но ещё не готового чего-нибудь и под смесь ругательств и смеха поднимается на второй этаж. Там он заглядывает в их спальню, оставляет меч на подставке и идёт в душ. Вниз он спускается уже с сонным У Се, придерживая его, утром всегда готового отрубиться прямо на ходу, на особо коварных ступенях. Потом они завтракают и разбредаются по дому каждый по своим делам, чтобы встретиться вечером и снова превратиться из трёх взрослых людей в тёплую любящую куча малу. Этот распорядок сохраняется неизменным уже несколько лет, за тем исключением, когда они выбираются в гробницы или же когда Сяогэ уходит боги знают насколько по своим делам. Хотя, есть ещё кое-что, вносящее в их привычную рутину приятное разнообразие. *** Жарко. Чувство, будто он лежит, укутанный в толстое одеяло и придавленный со всех сторон горячими камнями. Чжан Цилин впитывает этот проникающий в кожу и в кости, и в сердце жар и даже не пытается открыть глаза. Опасности нет, и ему хочется чувствовать. Без зренья большая ладонь, слабо сжавшаяся на его бедре, кажется желанными тисками, лёгкий прогиб кровати — землетрясением, а едва слышный скрип простыни — громовым раскатом. Хорошо. Панцзы выдыхает ему в затылок и ласково проводит носом по линии шеи. Его тихое, ещё сонное мычание сменяется напряженным оханьем, когда Чжан Цилин выгибает спину и подаётся назад бёдрами. Привычно молча, но так, что смысл ни с чем не перепутаешь. — Вот уж точно доброе утро, дорогой, — хмыкает ему Панцзы на ухо, тут же ласково сжимая зубы на мочке. Чжан Цилин тихо выдыхает и прикусывает губу. — Будем потише, Сяогэ, а то наш Тяньчжэнь ещё спит. И такое пропускает! Не зря говорят, кто рано встаёт… Панцзы давится словами, потому что Чжан Цилин тянется рукой за спину и настойчиво сжимает его член. Отличный, проверенный способ заткнуть любого из его возлюбленных хотя бы на пару минут. У Се и правда ещё спит и выглядит измученным даже после нескольких часов отдыха. Ему прислали какой-то редкий манускрипт на расшифровку, и он ожидаемо увлёкся, игнорируя еду и сон. Уговоры и ругань Панцзы в этот раз не сработали, так что Чжан Цилину пришлось вести его в комнату, требовательно ухватив за загривок, как расшалившегося щенка, и У Се всё равно продолжал что-то возбужденно бормотать. Они даже устроили его между собой, чтобы точно не убежал, но проснулись в другом положении. «Непослушный», успевает с нежностью подумать Чжан Цилин, а потом Панцзы начинает двигаться, проникая членом между его сжатых бёдер, и глаза снова закрываются от удовольствия. Солнце проникает через узкую щель между стеной и плотными шторами, танцует по книжным полкам, бликует на стекле аппаратуры, оставляя их в тени, манящей и укромной, под защитой которой так легко творить безумства. От укуса в шею Чжан Цилин слабо дрожит, подаваясь навстречу то безжалостной руке, ласкающей его грудь и живот, то назад, к раскаленному телу, а потом изгибается дугой и прикусывает губу, когда ладонь Панцзы спускается ниже и наконец-то обхватывает его член. Будь сейчас вечер, Панцзы мог бы растянуть удовольствие, лаская и трогая, удерживая на самой грани, пока Чжан Цилин, устав от игры, сам не раздвинет ноги или не перевернёт их обоих, оказываясь сверху и устанавливая свои правила. Но за окном брезжит рассвет, рядом спит У Се, и это почему-то торопит, подгоняет, делая удовольствие ярче, а движения настойчивее. Под закрытыми веками красные пятна танцуют ритуальные танцы. — Ещё немного, да? — сдавленно рычит Панцзы и кусает покрытое татуировкой плечо, и Чжан Цилин кивает, хотя этого и не нужно: Панцзи словно впитывает в себя его дрожь, отслеживает каждое, даже едва заметное изменение тела с той же въедливостью, с какой У Се в гробницах разглядывает фрески. От пришедшего в голову сравнения Чжан Цилин невольно улыбается и приоткрывает глаза — и натыкается прямо на сонный, ничего не видящий перед собой взгляд У Се. Это почему-то оказывается последней каплей, и тело Чжан Цилина вздрагивает, проходя через оргазм. Панцзы замирает, давая ему прийти в себя, и заодно проверяя, разбудили ли они У Се. Но вместо традиционного утреннего ворчания тот лишь зевает и снова зарывается носом в подушку, засыпая. Панцзы облегченно выдыхает и тихо нежно смеётся. — Вот же горе луковое. Сяогэ, дорогой, ты как? — Хорошо, — откликается Чжан Цилин. Сначала он думает остаться в том положении, как есть, позволяя Панцзы догнать своё удовольствие, как тому хочется. Но в теле плещется энергия и чувства, их так много, что они вот-вот девятым валом прольются на простыни, и пол, и зальют им весь первый этаж, и Чжан Цилин поворачивается на другой бок, наконец-то оказываясь к Панцзы лицом к лицу, и жадно целует. Панцзы от чувств не сломается. Чжан Цилин льнёт ближе, щекочет и коротко царапает чувствительное место на спине, а потом перебирается ниже, насаживаясь ртом на член. Панцзы сдавленно ругается и кусает ладонь, и кончает всего после нескольких прикосновений языка. Когда он приходит в себя, то на едва заметно довольное выражение лица Чжан Цилина только смешливо фыркает. — Если ты думаешь, что это повод пропустить завтрак, то ты, мой дорогой, бесконечно ошибаешься. Чжан Цилин на это лишь заказывает глаза и щипает его за тёплый бок.