порядочные астрологи порчей не занимаются

В безлюдном переулке спокойно и тихо. Желтым глазом подмигивает в пустоту сломанный светофор. В эту часть города мало кто захаживает; заборы исписаны всякого рода непотребствами, забытые кем-то пыльные автомобили со спущенными шинами вряд ли когда-то уедут отсюда, неубранные кучи листьев глухо шуршат под ногами. Аккуратные, друг на друга как две капли воды похожие невысокие здания с полуоблезшими витринами рядком стоят у обочины. Цветочная лавка, табачный магазин, нотариальная контора, банк, какой-то сомнительный ломбард — все это выглядит если не покинутым, то застывшим во времени, хотя если присмотреться, то можно увидеть в глубине торговых залов силуэты редких покупателей. Скарамучча останавливается у одного из таких зданий, ничем не примечательного, кроме вывески: «Астролог Мона Мегистус. Гадания, предсказания, магические ритуалы». Внутри неожиданно светло — сквозь неплотно прикрытые занавески пробиваются озорные солнечные лучи, предательски извещающие о пыли на разноцветных коврах, которыми устлан дощатый пол. Стеллажи у дальней стены от пола до потолка заполнены книгами, а наличию звездных глобусов, расставленных аккуратно по всему помещению, позавидовал бы любой астроном. Посередине комнаты стоит нечто, отдаленно напоминающее большой котел. Владелица лавки, молодая особа в облегающем наряде, полулежит на диване у окна, закинув ноги на мягкую подушку. Толстенная книга у нее в руках, судя по всему, крайне интересная — на звон дверного колокольчика астролог не реагирует совершенно. Скарамучча, сложив руки на груди, извещает о себе демонстративным кашлем. — О, — чуть разочарованно произносит она, поднимаясь и откладывая книгу, — проходите. Скарамучча садится в кресло, приветливо распахивающее свои кожаные объятия. За дубовым столом напротив располагается астролог. Она раскрывает перед собой небольшой журнал, в котором готовится делать какие-то заметки, и уже собирается что-то сказать, но Скарамучча ее опережает. — Я хочу навести порчу. — Проклятиями не занимаюсь, — устало смотрит на него из-под неровной челки Мона Мегистус. Похоже, с такими просьбами к ней приходят не впервые. Скарамучча к отказу готов — задача не самая заурядная и в какой-то степени даже аморальная. Но что для других аморально, для него лишь увлекательно. — Я хорошо тебе заплачу. — Не занимаюсь ни за какие деньги, — повторяет она. — Не умеешь? — предполагает Скарамучча и нахально ухмыляется в попытке задеть ее и заставить доказать обратное. Говорят, что некоторые астрологи владеют настолько темными практиками, о которых благовоспитанные и гуманные люди не имеют никакого представления, а если бы имели, то испугались бы всякого, кто подобным интересуется. Скарамучча ни в коей мере не считает себя благовоспитанным или гуманным, поэтому со всей искренностью надеется, что сидящая перед ним астролог эти самые практики действительно знает. Мона не спешит угождать его ожиданиям. — Могу предложить вот это, — чуть помолчав, произносит она и не глядя вынимает из стеллажа у себя за спиной небольшую потрепанную книжку. Тоже, по всей видимости, не впервые. Буквы на ее обложке давным-давно стерлись. — Сорок седьмая страница. — И это поможет? — скептически вопрошает Скарамучча, забирая у нее экземпляр и разглядывая потрескавшийся переплет. От книжки веет чем-то зловещим. — Заклинание составляла не я, так что гарантировать не могу, — разводит руками астролог и делает пометку в своем журнале. — Что-нибудь еще? Скарамучча громко хмыкает, расплачивается за сеанс и уходит не попрощавшись. Чувство вины его не одолевает — если оно вообще когда-то существовало. Наглотавшись вдоволь непонимания и обиды, Скарамучча оставляет их далеко позади — там же, где заканчивается детство. В его подросшем сознании постепенно формируется идея, при обдумывании которой загораются глаза и учащается сердцебиение, а все внутренности наполняются какой-то безумной, оскверненной радостью. Идея эта проста и стара как мир. Месть. Прижимая книгу покрепче к груди, Скарамучча предвкушает ощущение сладкого удовлетворения и с улыбкой, какой улыбаются только глубоко отчаявшиеся люди, торопливо исчезает в темнеющих закоулках. Возвращается он через несколько дней — вне себя от ярости. Влетает вместе с ветром в приоткрытую дверь лавки, старые половицы под коврами жалобно поскрипывают под его резкими шагами. Не церемонясь Скарамучча швыряет книгу прямо на стол. Рассчитывающая клиентку Мона спокойно поднимает на него глаза. — Ты что мне за ересь подсунула?! — Прошу прощения, я забыла запереть дверь, — мило улыбаясь, извиняется она перед женщиной, которая одаривает ее щедрой суммой. — Ничего, ничего, госпожа Мегистус, я уже ухожу. Спасибо вам! Обязательно приду еще. — До свидания, — со всей любезностью отвечает ей Мона и, когда та уходит, заносит очередную запись в журнал. Затем обращается к Скарамучче подчеркнуто вежливо: — Ты что-то хотел? Скарамучча тычет ей в лицо книгой. — Эта дрянь не работает. — Я и не говорила, что сработает. Ты все сделал по инструкции? — Да, и не единожды. Никто так и не появился. — Видишь ли, злые духи — довольно избирательные существа. Скорее всего, твоя проблема не показалась им стоящей внимания, — говорит она, вертя в пальцах ручку, и в ее голосе проскальзывает ехидство. — А раньше ты об этом сказать не могла? — Или, может, заклинание и впрямь плохо составлено, — тянет Мона равнодушно. — Сможешь лучше? — дразнит Скарамучча в ответ. — Я же сказала: порчей и проклятиями не занима… — Ты что, шарлатанка? — снова пытается он задеть ее чувства в угоду себе и на этот раз преуспевает. — Что-о?! — Мона вспыхивает как фейерверк в ночном небе. — Я талантливый астролог, лучшая в своем роде! — Пф. Не так уж ты и хороша, раз даже порчу навести не можешь. Мона вскидывает подбородок и решительно заявляет: — Я могу все. Хочу ли — это другой вопрос. Если ты заинтересован в моей помощи, изволь уважать мои методы. Я могу заглянуть в твое будущее, погадать на что угодно, наполнить твою душу удачей, сделать персональный гороскоп хоть на сотню лет вперед, но черная магия — это не ко мне. Отчасти Скарамучча разочарован этой нравственностью. В городе есть и другие магические лавки, и он мог бы обойти каждую в поисках того, кто удовлетворит его желания. Но что-то есть в этой Моне Мегистус такое… интригующее. Он не понимает, что именно, но интригу эту хочется разгадать. Видя, что Скарамучча не спешит уходить, Мона уточняет: — Ну так что, гадать будем? Скарамучча фыркает. — Удиви меня. — С какой целью хочешь навести порчу? — спрашивает Мона и переворачивает исписанную страницу своего журнала, готовясь внести новую запись. Скарамучча хмурится, и с его лица сползает нахальная улыбка — словно он так увлекся их словесной перебранкой, что забыл об истинной цели своего визита, а сейчас внезапно вспомнил, и любовно взращенная мстительная искра разгорелась в нем пуще прежнего. — Я хочу, чтобы она страдала. — Кто? — Моя мать. Мона обращает на него взгляд, в котором сложно прочитать какие-либо эмоции. Вероятно, их там и нет вовсе. Тем лучше. — Ну? — поторапливает он ее. — Иди за мной. Мона встает, запирает входную дверь, чтобы никто не помешал, и подходит к котлу в середине комнаты. «Котлом» оказывается довольно старая и глубокая чаша, местами потрескавшаяся. Ее дно украшают несколько сотен созвездий. — Дай мне руку, — просит она, наполняя чашу водой. — Назови свое имя, дату и время рождения. Скарамучча выполняет указания. Обычно чужие прикосновения вызывают в нем раздражение, но сейчас он не чувствует ничего неприятного. — Напряги ладонь, но не слишком сильно. Она опускает его руку в чашу так, чтобы пальцы касались самой поверхности воды и велит держать ее в таком положении несколько секунд. Отпустив запястье Скарамуччи, Мона наклоняется к чаше и внимательно смотрит внутрь, слегка сощурившись. На ее щеках танцуют водные блики. Сначала ничего не происходит, но затем внезапно от кончиков пальцев расходятся в разных направлениях волны, всколыхнув водную гладь. Словно фонари, откликаются на эти волны созвездия — загорается одно, другое, третье. Дно чаши начинает испускать легкое свечение, и спустя несколько мгновений под водой вспыхивает целая вереница созвездий. Скарамучча много странностей в своей жизни видел, поэтому самодвижущаяся вода и необычные чаши его мало удивляют. — Вынимай, — командует Мона, не отрываясь от созерцания чаши, и, краем глаза заметив, что он за ней с недоверием наблюдает, добавляет: — И не стой у меня над душой, я не могу так работать. Пожав плечами, Скарамучча отворачивается. На подоконнике лежит стопка чистых полотенец, и он берет одно, чтобы вытереть ладонь, затем усаживается на диван. Взгляд его снова возвращается к Моне. Она стоит к нему полубоком, руками упершись в края чаши, и выражения ее лица меняются одно за другим: вот она чем-то удивлена, вот ее что-то сбило с толку, а потом — рассмешило. Несколько раз она сводит брови к переносице, закусывает губу и долго о чем-то размышляет. Есть что-то забавное в том, как она хмурится и тихо бормочет себе под нос, пытаясь постичь смысл увиденного. Мона прерывает его наблюдения задумчивым голосом. — С совестью, вижу, у тебя проблем нет, потому что ее в принципе нет — это избавляет меня от необходимости объяснять, почему порядочные астрологи порчей не занимаются. Но прибегать к порче я все равно не советую по одной простой причине: звезды говорят, что она не принесет тебе желаемого облегчения — если только на время. Она дает ему пару минут обдумать услышанное, после чего продолжает: — Более того, в твоей жизни наступят приятные перемены — вот они-то избавят тебя от душевных терзаний… — она заглядывает еще раз в чашу, — и довольно скоро. Хотя что это за перемены, я пока не вижу. — Приятные? — скептически переспрашивает Скарамучча. — Удивлена не меньше твоего. Но, должно быть, судьба благоволит даже несносным личностям вроде тебя. Скарамучча уже хочет ответить ей на эту колкость, но следующую фразу произносит быстрее, чем успевает ее обдумать. — И когда эти «приятные перемены» наступят? — Трудно сказать. Астрология не дает ответов на все вопросы. Порой она может лишь подсказать направление. — Понятно. Ничем ты мне, в общем-то, не помогла, астролог хренова. — Ну, знаешь ли! Они спорят до тех пор, пока Мона не выставляет ему приличный счет и прогоняет вон. С тенью сожаления Скарамучча ей повинуется — почему-то ему нравится видеть, как после брошенных им едких реплик загорается огонек в ее глазах и краснеют ее щеки. За словом Мона и сама в карман не лезет, и это нравится ему еще больше. У двери он оборачивается и серьезно спрашивает: — То, что ты там увидела… Это сбудется? — Сбудется, — так же серьезно отвечает Мона. — Мои предсказания всегда сбываются. Скарамучча отчего-то верит ей, сам себе удивляясь. Призрачный намек на освобождение от уз прошлого внезапно не кажется чем-то бессмысленным, но и желание отомстить не спешит уходить — его он откладывает в долгий ящик и обещает достать позже, если ничего не изменится. Мучиться неизвестностью порой тяжелее, чем переживать какую-либо утрату или пытаться склеить разбитое сердце. Дни и ночи Скарамучча проводит отныне беспокойно, болтаясь от одной мысли к другой как бутылка в море. Иногда ему кажется, будто размышления о чуде способны ускорить его пришествие, но затем — он наоборот страшится вдруг, что излишние раздумья отпугнут это чудо и он навечно будет проклят ожиданием. Такая зависимость от чего-то абстрактного злит его, а дурным настроением он привык делиться с окружающими. Под горячую руку, как обычно, попадают коллеги, затем курьер, доставивший еду на пять минут позже, и кучка мальчишек, игравших в футбол рядом с его машиной. Сдувшийся от одного пинка мяч грустно катится к пыльным детским кроссовкам. На его идеально чистой мицубиши ни царапин, ни вмятин, у детей на щеках — слезы. В свой выходной Скарамучча бесцельно слоняется по городу, пытаясь совладать с двойственными чувствами: с детства он не ждет от этой жизни ничего хорошего, но какая-то его часть, до сих пор ему неведомая, накрепко ухватилась за эти «приятные перемены», что наобещала ему Мона Мегистус в скором будущем. Когда шум улиц постепенно затихает, а обсаженный кленовыми деревьями бульвар переходит в узенький, не очень ухоженный переулок, он, оторвавшись от своих размышлений, оглядывается по сторонам и неодобрительно вздыхает. С досады пинает лежащий рядом камешек. Заглядывает в окно невысокого здания, к которому ноги его принесли абсолютно и стопроцентно неосознанно. Лавка астролога открыта, но посетителей внутри нет — одна лишь Мона ходит по комнате с тряпкой в руках, протирая запылившиеся глобусы и книжные полки. Скарамучча уже собирается уйти, не осознав до конца, зачем он сюда вообще пришел, но тут она, словно почуяв его присутствие даже сквозь толстую стену, поворачивается к окну, и их взгляды пересекаются. На лице Моны появляется какая-то странная улыбка. Она распахивает дверь и, опершись о дверной косяк с облупившейся зеленой краской, спрашивает: — Какими судьбами? Кто бы знал. Скарамучча вот точно не знает. Выдумывать причину, по которой он сюда вернулся, ему кажется глупым, поэтому он спрашивает первое что приходит на ум, признавая одновременно поражение в борьбе с самим собой: — Когда там эти твои перемены наступят? Мона смотрит на него сочувственно и вместе с тем насмешливо. — Не знаю, правда. Остается только ждать. Могу подождать с тобой, у меня следующий клиент только после обеда. «Уж как-нибудь справлюсь сам», — готовится ответить ей Скарамучча, но вместо этих слов почему-то произносит совсем другие: — Ну пошли. В кафе выясняется, что Мона забыла свой кошелек, и ему приходится платить за двоих. — Дорого же ты мне обходишься, Мона Мегистус, — ворчит он, пока она довольно ест овощной суп. Себе он заказывает черный чай, и в перерывах между глотками односложно отвечает на ее вопросы, которые не касаются ни его самого, ни их общего дела. Мона поддерживает беседу за двоих, и его это более чем устраивает. Как и то, с какой легкостью она возвращает ему насмешки, которые он иногда отпускает в ее адрес. Через пару недель они снова пересекаются — на этот раз совершенно случайно, хоть Скарамучча и соврал бы, сказав, что не ищет больше встреч с ней. Мона сделала для него что смогла, и им незачем было больше видеться. Жизнь, до знакомства с ней всегда размеренная, понятная и — откровенно говоря — скучная, внезапно приобретает сразу несколько новых оттенков: азарта, притягательной неизвестности и еще чего-то, что Скарамучча в силу ограниченности своего общения с другими людьми не может распознать сразу как привязанность. Задержавшись, разгребая накопившиеся задачи, он выходит из офиса поздно вечером и у дверей неожиданно сталкивается с Моной. Из ее сумки торчат какие-то свитки, да и в целом вид куда более строгий, чем обычно: белый пиджак и темная блузка с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. — Ты что тут забыла? — в его голосе бесцеремонности больше, чем снега зимой, но Мона в ответ все равно почему-то глядит с улыбкой. — Проводила семинар по астрологии. А ты? — Работаю здесь. Автоматические двери разъезжаются перед ними, пропуская наружу. Город потихоньку наряжается в ночные огни и дышит беззаботным смехом людей, гуляющих по широким тротуарам. Мона, чуть подумав, спрашивает: — Пойдем вместе к метро? — Я на машине, — отвечает Скарамучча, скользнув взглядом по ее порозовевшим от апрельского ветра скулам. — Подвезешь меня? — Нет. Мона наигранно дует губы. — Какой ты грубый, Скарамучча. — А ты наглая и вообще бесишь, — не остается в долгу он. До парковки они доходят препираясь, и Мона все же забирается на переднее сиденье его машины. Скарамучча хмурится и скрещивает руки на груди. — Вылезай. — До моего дома отсюда пятнадцать минут ехать, не развалишься. Пропустив мимо ушей его ругательства, она деловито опускает солнцезащитный козырек и смотрится в прикрепленное к нему зеркало, поправляя смазавшийся макияж. Вздохнув, Скарамучча заводит мотор и сжимает руль крепче обычного. В дороге молчат оба, и тишину разбавляет лишь негромко работающее радио. Обещанные пятнадцать минут растягиваются на все сорок — мицубиши сонно ползет по вставшему в пробку проспекту. Когда машина останавливается у ее дома, Мона благодарит за поездку и уходя оставляет после себя едва уловимый запах духов, который Скарамучча не может выкинуть из головы еще несколько дней. Встречи за пределами лавки незаметно перерастают из случайных совпадений в запланированные, а из запланированных — в те события, что ждешь с нетерпением. Скарамучча не сразу понимает, что все его свободное время теперь безраздельно принадлежит ей. (А того, что былым размышлениям, отравлявшим его сердце и разум, места внутри остается все меньше, и вовсе не замечает.) Он не отказывается от предложений разделить ужин, помогает ей с перестановкой книг в стеллажах и даже сам ведет ее в кино, где они смотрят сиквел какого-то фильма, который Мона ждала с позапрошлого года, а Скарамучча о нем и не слышал; половину сеанса она нашептывает ему в ухо, что было в предыдущей части, и в особо интригующие моменты сжимает его руку чуть выше запястья. К Моне Скарамучча обнаруживает где-то в глубине себя необъяснимое притяжение. Их сущности, будучи диаметрально противоположными, сталкиваясь, обретают необъяснимую синергию. Она дерзит ему в ответ на слова и насмешки, которые другим могут показаться оскорбительными, не ведется на его уговоры, когда их мнения не совпадают (что бывает нередко), и Скарамучча, привыкший к ощущению своего превосходства над остальными, порой теряется на мгновение, но тут же бросает ей следующий вызов. Вечерами после работы они иногда встречаются в баре. Скарамучча угощает Мону коктейлями и, подперев голову рукой, слушает, как прошел ее день. Иногда больше наблюдает, чем слушает — как она вертит в пальцах бумажный зонтик, выхваченный из бокала с лавандовым мохито. Как блестят ее сережки в приглушенном свете свисающей с потолка лампочки. Как приоткрываются ее губы, когда она улыбается. Он о ней почти ничего не знает, и о себе тем более не рассказывает — хотя она и так, кажется, понимает больше, чем нужно; Скарамучче трудно порой отделаться от ощущения, что ее глаза видят его насквозь. И все же — они друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Слишком близко, чтобы считаться просто знакомыми. Слишком далеко, чтобы быть даже друзьями. Внезапно они хорошо ладят. Потом спорят по мелочам. И если второе для Скарамуччи привычно, то первое уж точно ему в новинку. Мона, кажется, в человеческих взаимоотношениях ориентируется так же хорошо, как по звездам, и он втайне от самого себя учится у нее делать то же самое. Ее не смущает ни холодность его характера, ни жесткость, с какой он иногда разговаривает — или Скарамучче так думается. А еще ему почему-то кажется, что рядом с ней чудо наступит быстрее. Когда лето сменяет весну, она пишет ему: «В выходные будет звездопад. Надеюсь, у тебя нет планов. Отвезешь меня посмотреть?» Скарамучча в ответ отправляет краткое «Обойдешься», но в пятницу после работы заправляет полный бак. И не напрасно — в ночь с субботы на воскресенье она стучится в дверь его квартиры с телескопом под мышкой. В горящих глазах светло-зелеными волнами переливается возбуждение. В черте города звезд на небе не сыскать, поэтому они отправляются в какую-то глушь, долго петляя по разбитым, плохо освещенным лунным диском дорогам. У развилки Скарамучча от души проклинает потерявший связь навигатор, что вызывает у Моны искреннее недоумение. «У тебя в машине профессиональный астролог», — говорит она и, глянув вскользь на небо, велит сворачивать направо. Скарамучча вместо благодарности бубнит: «А раньше так сделать нельзя было?» Редкий лес кончается, и они выезжают на пустырь, в ночной темноте кажущийся необъятным. У горизонта он подхватывает мерцающие звезды, качая их на стеблях высокой травы. Аккуратно вытащив из багажника телескоп, Мона устанавливает его в нескольких шагах от машины. Пока она возится со своим оборудованием, Скарамучча допивает банку энергетика и незаметно выкидывает ее в придорожные кусты. Следующие пару часов Мона всецело увлечена своим занятием, и даже сквозь стрекот кузнечиков он слышит ее восторженное сопение. Время от времени она делает какие-то записи в своем журнале, и тогда он терпеливо подсвечивает для нее страницы фонариком телефона. С небосклона срывается звезда и практически тут же исчезает, встретившись с густыми зарослями пырея. Скарамучча на небо не смотрит — на Мону глядеть куда интересней. — Фух, вот это да! — говорит она потрясенно; простояв у телескопа в неудобной позе слишком долго, садится от усталости прямо в остывшую за ночь траву, прикрыв глаза, хотя до машины рукой подать. Скарамучча раздраженно цыкает, расстегивает свою толстовку и стелит ее на земле, усаживаясь первым. Пока Мона удивляется его неожиданному порыву доброты, он без зазрения совести занимает большую часть свободного места. Они пихают друг друга до тех пор, пока не устраиваются каждый на своем краю с относительным удобством. Ненадолго между ними воцаряется молчание. Ветер еле слышно шелестит в траве и верхушках деревьев оставшегося позади леса. На пустырь — посчитать падающие звезды — стекаются духи, невидимые в такой темноте. — Венера сегодня особенно яркая, — говорит Мона задумчиво и указывает куда-то вверх. Скарамучча ничего необычного не видит — только черное полотно, усеянное серебристыми точками. Ночной воздух действует на него успокаивающе: прохлада приятно гладит кожу и щекочет коротко стриженный затылок. Мона рядом щебечет что-то про уникальность сегодняшних астрологических явлений, а он сосредотачивается на тепле ее плеча, особенно не слушая. Уютная безмятежность длится недолго. — Знаешь, некоторые люди только утверждают, что могут творить ужасные вещи, но на самом деле на это не способны, — тихие рассуждения Моны прерывает короткая пауза. — Почему ты хотел навести порчу на свою мать? Как и тогда — во взгляде, так и сейчас в ее голосе Скарамучча не распознает ни единой эмоции. Но после всего времени, проведенного вместе, что-то незримое между ними говорит о том, что за этими словами кроется отнюдь не профессиональное любопытство. — Она бросила меня сразу после рождения, — объясняет он, предчувствуя подступающую горечь, но та почему-то не приходит. Мона ничего не говорит в ответ, однако Скарамучча слышит ее тихий вздох и ощущает прикосновение ее пальцев к своей ладони. Оставшиеся до рассвета часы они досыпают прямо в машине и в город возвращаются поздним утром. (Всего месяц назад он сказал бы: «Тебя не касается».) Летняя пора балует ярким солнцем и лечит израненное когда-то сердце. Вместе с распускающимися под окнами его дома цветами Скарамучча учится жить: не прошлым, катая на языке горько-сладкую мысль о мести, и не будущим, ожидая обещанных перемен. Учится жить тем, что преподносит ему сегодняшний день. Это долгие прогулки под пение птиц пешком до работы. Молчаливые обеды в компании коллег, которые пытаются разрядить обстановку неловкими шутками. Вовремя оплаченные счета за квартиру. Это неожиданная помощь соседям и появление баночки витаминов в ванной. Гардероб, в которым светлых футболок становится чуть больше, чем черных. Непривычно хорошее настроение. И еще это Мона Мегистус. В один из особо теплых вечеров Скарамучча снова ищет ее лицо в толпе посетителей бара. Снова покупает ее любимые коктейли, но в этот раз о том, как прошел день, рассказывает сам. Потягивая свой беллини, Мона слушает его внимательно, порой закатывая глаза или вставляя насмешливые комментарии, от которых ему тоже хочется смеяться. За разговорами несколько часов пролетают незаметно; допив последний коктейль, Мона зовет его прогуляться, и они выходят в темноту, разбавленную ярким свечением неоновых вывесок. Неспешно бредут по ночным улицам — то в приятной тишине, то обмениваясь редкими, не наполненными особым смыслом фразами. Скарамучча наклоняется на мгновение, чтобы завязать развязавшийся шнурок, а когда встает, то расстояние между ним и Моной становится ощутимо меньше. Подол ее платья, подгоняемый редким дуновением ветра, едва уловимо касается его коленей. Скарамучча смотрит ей в глаза, долгие пару минут борясь с желанием дотронуться до ее руки. Устав ждать, Мона говорит со вздохом: — Ты иногда такой глупый. Маленькие ладони нежно касаются его спины, а темная макушка упирается в подбородок. Мона дышит ему в вырез футболки, и пахнет от нее, как и тогда, в его машине — чем-то очень приятным. Неловко Скарамучча обнимает ее талию левой рукой, правой — неумело гладит ее по распущенным волосам, заколотым золотистыми звездочками у висков. На его прикосновения Мона отвечает легким поцелуем в шею; биение сердца реагирует незамедлительно, ускоряясь. Скарамучче хочется стоять так всю ночь, но сегодня судьба дарит им всего несколько минут. Уничтожая драгоценность момента, мимо них на скейтбордах проезжают какие-то подростки — со стуком колес об асфальт и громкой музыкой. Над ухом Моны раздается нецензурное ворчание, но она лишь хихикает ему в плечо, и от этого простого звука Скарамучче очень, очень тепло. В свой следующий выходной он снова навещает ее в лавке, и все время, что не занято клиентами, они обнимаются лежа на диване. Мона, не желающая отвлекаться от работы мирскими радостями, протестует, но не слишком активно — Скарамучча, безразличный и язвительный, прижимает ее к себе до удивительного бережно. И каждое новое касание его пальцев почти неразличимо мягче предыдущего. Солнце сквозь толщину оконного стекла делится теплом: оживают потрепанные корешки старинных книг, ярко сверкают в широких лучах звезды бесчисленных глобусов. В хитрых глазах Моны плескаются крохотные солнечные зайчики — совсем как вода в чаше для гадания. Скарамучча обводит взглядом комнату, задумавшись, а затем говорит серьезно, без тени сомнения в голосе: — Это ведь ты. — Что — я? — лукаво переспрашивает она. — Приятные перемены, что помогут забыть о прошлом, — это ты. — Возможно, — улыбается Мона. — Ты знала уже тогда? — Нет, не знала, говорила же. А если б знала, то ужаснулась бы: ну совсем ты мне тогда не нравился, — с этими словами Мона несильно щелкает его по носу. Скарамучча перехватывает ее руку и переплетает их пальцы. — А сейчас нравлюсь? — Нисколько, — отвечает она с вызовом, но щеки у нее розовеют — совсем немного. — Врешь, — качает головой Скарамучча и целует ее. Оставшиеся визиты клиентов владелица астрологической лавки переносит на другой день. Сентябрьские пейзажи аккуратно проглядывают сквозь тонкий слой утреннего тумана. Уличная сырость скапливается лужицами на потемневшем карнизе. Погода хранит остатки тепла и не спешит отпускать восвояси лето. Скарамучча просыпается поздно, не с первого раза разомкнув веки, и сразу же видит перед собой довольное лицо. — И чего ты уставилась? — Жду, когда накормишь завтраком, — с нежной улыбкой игнорирует ворчание Мона. — Могла бы и сама приготовить. — Вот еще, — фыркает она и тянется за поцелуем. Целовать ее хочется до безобразия нежно. Откликаться на тепло ее прикосновений — незамедлительно. Гладить подушечками пальцев мягкую кожу плеч, спины, бедер. Смотреть, как она улыбается, если коснуться губами ее шеи чуть выше ключицы. Обнимать, держать за руку, и снова целовать. — Мне снилось детство, — вспоминает Скарамучча внезапно, поправляя сбившуюся к ее носу прядку темных волос. — Плохой сон? — Нет. Самый обычный. — Это хорошо. Как там поживает жажда мести? — спрашивает Мона с таким видом, словно уже знает ответ. — Не понимаю, о чем ты говоришь, — невозмутимо говорит Скарамучча и обнимает ее, накрывая их обоих одеялом. С кухни вскоре слышится звон посуды и тихий смех. Квартира наполняется запахом жареных тостов и сладкого какао. Мысль о порче, запрятанная в долгий ящик, пылится много месяцев до тех пор, пока наконец не исчезает, всеми покинутая.