Метка

Наверное большинство благодарно родителям за то, что они дали им жизнь. Но иногда хочется спросит их. Зачем? Зачем вы меня создали? Лучше бы я не появлялся в этом мире. В мире, что пропитан гнилью чужих душ, слезами, болью и смертью. Смерть поджидает всех, она следит за каждым, выглядывая из тёмных углов, выискивая свою следующую жертву. Этой жертвой можешь оказаться и ты. Смерть будет всячески поганить тебе жизнь, до последнего мучать. А когда ей надоест вся игра, она заберёт твою жизнь без сожалений, как сделала это со многими до тебя и сделает со многими после. Она будет упиваться зрелищем мучающихся от боли людей до кончины самого последнего человека, что ещё останется на земле. С каждым разом заставит страдать людей всё больше и больше. — Хватит! Пожалуйста, прекратите! Что я вам сделал? За что вы так со мной? — прошептал мальчик, перед тем как провалился в чёрную бездну, закрыв глаза. "Я скоро умру от этой боли... снова разгоняюсь и мчу по безлюдной дороге". Чонину всего лишь 18 лет, а самые ужасные времена настигли его уже. Дали узнать и почувствовать на себе такие вещи как: унижение, страдания и ужасная боль. Каждый день он возвращался домой уже затемно и тому вина не непосильная для детского ума учёба в школе, а одноклассники. Одноклассники — самые что ни на есть в этом мире моральные уроды и твари. Эти озлобленные на всё подростки избивали мальчишку за то, что он единственный в классе не имел метки соулмейта. Они поливали его грязью с головы до ног, считая, что его истинный мёртв. Каждый их удар по лицу, животу или другой части тела омеги, сопровождался жуткими пожеланиями смерти. — Ну, что? Тебе нравится Нини? Рад, что отправишься поскорее к своему предназначенному? Я не слышу? Рад? — произносил один из малолетних паршивцев, пиная в очередной раз парня в живот. — Если даже ты и не рад, то ты вскоре умрёшь, тогда-то и вини своего любимого соула за всю боль, что сейчас чувствуешь, — вырывалось из поганого рта альфы, когда он в очередной раз заносил ногу для удара. Маленький омежка не очень ждал метку соулмейта и даже бы не обратил внимание на её отсутствие, если бы не другие дети, что хвастались своими чернильными рисунками. Тогда-то маленький Ян и решил разузнать у родителей об этом. Узнав, что у их сына абсолютно чистая кожа без единого нового пятнышка, мать Чонина упала в обморок, а потом долгое время заливалась горючими слезами, повторяя только одно: "Мой бедный мальчик". Отец же старался успокоить свою супругу, крепко обнимая её за плечи и говоря, что не всё ещё потеряно и что эта злосчастная метка может проявится за три года. Это не сильно успокоило женщину, но она согласилась подождать и ничего не стала говорить своему горячо любимому сыну о том, что может быть его родственная душа мертва, о том, что судьба решила сыграть с ним злую шутку. С тех пор прошло три года, и метка так и не появилась. Чонин считал, что его соулмейт мёртв, и продолжал жить обычной жизнью: прилично учился, помогал родителям и соседям. Он бы совсем забыл о такой трагедии, как смерть истинного, но одноклассники в старшей школе не дали ему этого сделать. Смешки шли со всех сторон. Каждый урок в голову прилетали просто смятые бумажки или мелкие, все обслюнявленные, бумажные комочки, что ребята выдували из разобранной ручки. Первые два учебных года в старшей школе проходили именно так. Издевательства не выходили за эти рамки. Но с третьего года обучения добавились записки в шкафчике с пожеланиями смерти, исписанная гадостями парта и избиения за углом школы. Подростки не скупились на издевательства, они вымещали весь свой гнев на невинном мальчике с и так не хорошим настоящим. Эти издевательства длились до определённого дня, определённого часа и минуты.

***

— Эй, дружище, чего ты так гоняешь то? Не жалко себя, так хоть соулмейта своего пожалей! — Я не могу понять есть он у меня или нет! — выплюнул Чан и, снова дав по газу, поехал в сторону безлюдного шоссе, чтобы выпустить весь пыл. Его каждый день разрывало на части это ужасное чувство. Сердце чувствовало невыносимую боль, что могло значить физическую боль его соулмейта, его родственной души. Но мозг альфы твердил ему о том, что у него нет метки, а значит истинный уже мёртв. Но почему же так больно в груди? Почему от этой боли хочется рвать на себе футболку и расцарапывать грудь в попытках унять страдающее сердце. Почему? Парень объездил уже все больницы в попытках понять что с ним происходит, но все говорили одно и тоже: "Извините, мы раньше с таким не сталкивались, если Вы не против, то не могли бы подписать эти документы, чтобы Вы полежали у нас и мы за Вами по наблюдали бы". И каждый чёртов раз Бан разрывал эти бумаги, швырял ручки в стену и, не дожидаясь каких-то других слов от персонала, разъярённый выходил из больницы, запрыгивал на свой байк и нёсся на такой скорости, со всей дури нажимая на газ, что когда-то мог бы попасть в аварию с летальным исходом. Но его это абсолютно не волновало. Он не мог смириться с тем, что его судьба погибла. В первое время, когда у него только-только должна была проявится метка соулмейта, маленький Чани ждал её с нетерпением. Он не сердился на природу за то, что она задерживала появление метки, и так прожил три года. Когда у всех его сверстников были красивые рисунки на запястьях или ключицах, что ментально связывали их на всю жизнь с соулмейтами, альфочка с завистью и печалью в глазах смотрел на счастливых детишек, что совали в лицо свои шеи или руки, указывая на то, что Чан не принадлежит никому, и никто не принадлежит Чану. У него нет никого, кто любил бы его, кроме родителей, у него нет того, кто понимал бы его с полуслова. У него нет того, кто был бы предназначен ему самой судьбой. Самой судьбой ему было предназначено одиночество и сильнейшая боль, от которой хочется сброситься с края обрыва. Смерть — это судьба — О, Нини, это опять ты! Как вовремя мы тебя встретили! — с гадкой ухмылкой произнёс в хлам пьяный альфа. — Иди сюда, красотка, я покажу тебе, что такое удовольствие. Твой соулмейт ведь не сможет тебе этого дать. И опять смешки, эти отвратительные лица с едкими ухмылками. Они смотрят на меня, а я уже не знаю что мне делать. Убежать я не могу. Они окружили меня со всех сторон, я ощущаю неприятные холодные касания грубых рук. Их так много. Я хочу кричать в голос, но ничего не выходит — кто-то затыкает меня, впиваясь в мои губы мокрым отвратительным поцелуем, если его можно так назвать. Я кусаю его язык, и он с истошным воплем отскакивает от меня, и в ту же секунду я лечу на землю. Ащ, опять будет много синяков, мама будет ругаться. — Ты что, совсем попутал, где ты и с кем ты!? — орёт на меня один из этих уродов. Как их ещё мир носит? На меня набрасываются: кто-то пинает в живот, кто-то бьёт в челюсть, кто-то ещё заламывает мои руки. Я ничего не чувствую, я даже не отталкиваю их. За последний год мне стало настолько всё равно, что я готов переждать, а потом идти домой и притворяться самым счастливым человеком в мире. Я не хочу расстраивать родителей, я очень ими дорожу и желаю им всего самого лучшего. Хулиганам скоро наскучило и, бросив в меня пару камней на последок, они наконец-то ушли. От сильной боли я рухнул в траву; чувствую что моя челюсть еле шевелиться, а по виску стекает кровь. Вот же гниды, как мне теперь маме показываться? Так, нужно вставать и идти, а то слишком здесь безлюдно. Безлюдно, спокойно, хорошо — это то, что я искал, но плохо. Даже когда был уверен, что вот оно — тихое, спокойное место, где меня никто не найдет. Я ошибался. Очень сильно ошибался. Как эти подростки могут так поступать со своим одноклассником? Неужели людям так сложно поддержать других, а не делать и без того страдающего человека грушей для избиения?

***

— Чан, Чан, что случилось? Ты меня слышишь? — ко мне подбегает моя мама и трясёт меня в попытках привести в сознание. Моё сердце резко обдало режущей болью. В глазах помутнело и я отшатнулся в сторону. Сердце ныло, как будто его кто-то медленно, с садистской улыбкой, разрезал на мелкие кусочки. Это адская боль, я не могу понять от чего она. В последнее время в мою голову всё чаще и чаще приходят мысли, что это боль моего соулмейта. А вдруг природа ошиблась и забыла про наши метки? Или же это злая шутка судьбы, чей проклятый взор пал на нас. Более иди менее придя в себя, и уверив мать, что со мной всё в порядке, я вышел из дома и направился к своему любимому байку. Только он может помочь мне справиться с хоть капелькой этой невыносимой боли. Я еле-еле держал себя в руках, чтобы не надавить на газ и не сорваться, пока ехал по улицам с огромным количеством транспорта и людей. Наконец-то выехав на абсолютно пустое шоссе, я смог отпустить себя и разогнаться до такой скорости, что сердце переставало ныть, и всю боль заглушал адреналин. Это необъяснимое чувство свободы. Я проехал большую часть пути, но вдруг заметил мальчика, что очень медленно переходил дорогу. — Черт, что он тут делает! — выругался я и хотел было замедлить скорость байка, но тормоз не работал.

***

Еле-еле поднявшись, я чуть было не рухнул обратно, мой живот пронзило адской болью. Я уверен, что даже если я доживу до выпуска, никогда не смогу родить. Собрав самые последние капли сил, я медленно двинулся в сторону дороги, чтобы вернуться домой. Я очень долго брёл вдоль шоссе. По пути мне не попалось ни одной машины, и я решил перейти дорогу, чтобы потом не показываться людям в таком виде. Очень медленным шагом я начал переходить дорогу, параллельно держась за больной живот в надежде, что это как-то облегчит боль. Дойдя примерно до середины, я увидел человека на байке. Я не знал куда мне деться, ведь я чисто физически ускориться не могу, как бы мне не хотелось это сделать. Водитель постарался свернуть и не сбить меня, но его транспорт не поддавался и ехал прямо в моем направлении. Секунда, две три, темнота. Конец. Перед тем, как закрыть глаза навсегда, я почувствовал на мизинце правой руки, что-то горячее, но так и не понял, что.

***

Увидев парня на дороге, я пытался, но не смог справиться с управлением. В самую последнюю секунду на мизинце левой руки появилась красная полоса, что огибала мой палец. Секунда, две три, темнота. Прости меня, я только нашёл тебя и сразу же сам погубил. Прости.