Вот же сука.
Андрей за долю секунды прикинул вес бутылки в руке, замахнулся и швырнул в выскочку с соседней полки, но попал в граненый стакан с ещё не остывшим чаем — осколки звонко разлетелись по полу, кипяток расплескался по столу и даже немного попало на матрасы, залив телефон Димы и его же оранжевую гигиеничку. Апельсиновую, наверное. В соседнем купе послышался испуганный визг однокурсниц. Благо старый металлический подстаканник остался невредимым, а то пришлось бы вытащить лишние две тысячи из кармана за порчу имущества. Бутылку, к слову, Дима словил. А Андрей словил выговор от проводницы. Дальше всё пошло как по накатанной: бесило высокомерное лицо Нюберга, бесили его дебильные античные книжки, бесил Серафим, который заснул, стоило только его кудрявой голове коснуться подушки, и потому нельзя было вместе покурить в короткие перерывы на остановках, но больше всего бесило, что, даже отвернувшись к стенке, Андрей прекрасно слышал дыхание и редкие смешки Димы. Над чем там смеяться? Над римскими богами? Дима начал бесить ещё на первом курсе, и каждый год это чувство только усиливалось. Даром что они были на разных программах, факультет гуманитарных наук слишком уж любил проводить совместные лекции и факультативы для студентов с античности и истории искусств. Он был из редкого процента учеников, кто лезет дополнять преподов и навязывает собственное мнение, даже когда его не спрашивают, а те только и рады — мол, посмотрите, наконец-то действительно заинтересованный в учёбе студент. Мотивированный какой: Дима у нас и староста, и на пары все ходит, и работы вовремя сдаёт, и субботники-то организовывает, и буккроссинг в библиотеке активно продвигает, и наверняка к восьми утра с первого же будильника встаёт. В скором времени Дима стал почетным членом молодежного центра — организации, считающей, что она может без извинений вторгаться в частную жизнь всех студентов — и тогда лицо Нюберга стало больно часто мелькать на институтских афишах и в университетских пабликах. Но отправной точкой стал проект Андрея про «Моисея и золотого тельца» на библейские сюжеты в искусстве, который Дима разгромил в пух и прах на глазах у двух потоков минимум, сказав, что ни разу «золотой телец» не про алчность и измену богам, а что-то там про подмену понятий и какое-то жертвоприношение детей — Андрей уже давно не помнит суть проблемы, зато прекрасно помнит, насколько сильно хотелось долбануть умника чем-нибудь потяжелее, аж до багровых пятен на впавших щеках. С тех пор из разряда обыкновенных выскочек блядский Нюберг стал главным душнилой, постеры с которым Андрей срывал, стоило хоть раз пройти мимо стенда. А ебучие активисты всё никак не успокаивались и каждый раз успевали развешивать новые. Андрей с горем пополам смирился с тем, что Дима был ведущим практически на всех обязательных мероприятиях института, от него в беседу группы старосты постоянно пересылали сообщения с просьбой помочь в организации очередного праздника, а также он был ответственным за этаж в общежитии. Компромисс с собой представлял тихое «ой, да пошёл ты нахуй» на каждое косвенное попадание Димы в жизнь Андрея, но здесь — в замкнутом пространстве чуть ли не один на один — нервы изводились в разы быстрее. — Серафим! — Андрей посильнее стукнул полку над собой. — Серафим, блять, доброе утро! Нечленораздельное мычание сверху дало понять: Серафима так просто не разбудишь. — Поиграем в карты, будет весело… Как же. Оставаться со страшнейшим душнилой института не было никакого желания, и Андрей с пачкой сигарет догулял до тамбура, где, к его разочарованию, на половину окна висел знак «курение запрещено». Как давно он всё-таки не ездил на поездах. Пришлось возвращаться. — Андрюш, а че это ты шатаешься как неприкаянный? Перфилов, легендарно-хитрый староста первой группы, устроился куда лучше: стрельнул у каких-то армян из соседнего вагона нарды и теперь играл с ещё полными энтузиазма первокурсниками на деньги. Судя по угасающим глазам мальчика помладше, Юра обыгрывал его уже не в первый — и даже не во второй — раз. — Потому что могу себе позволить, — Андрей сел на край Юриного матраса. — Че делаешь? — Возвращаю себе стоимость билетов. По крайней мере, в одну сторону. Юра с особым усердием тряхнул спрятанными в ладонях костями. На деревянные доски упали две пятёрки. — Успешно? — Как видишь. Последние черные фишки, которые он переставлял, вот-вот готовы были оказаться на одной половине доски, и раздосадованный первокурсник, избегая прямого поражения, решил сдаться первым. Юра ехидно улыбнулся, засовывая в карман протянутую купюру. — Че, сыграем? — Нашёл дурака, — усмехнулся Андрей, прекрасно осведомлённый о манипуляциях в азартных играх. — Разводи детей дальше. — Ну, как знаешь. Как там Сидорин? — Пообещал безудержное веселье и лёг спать. — Безудержное веселье, говоришь? Сейчас организуем. На предновогодней вечеринке в прошлом семестре Серафим немного задолжал Юре: накидался до беспамятства и пошёл буянить, чем обломал несчастному Перфилову ночь с симпатичной блондиночкой. Тот, конечно, как хороший друг и успокоил, и на кровать уложил, и стакан воды принёс, однако причинённого ущерба не забыл: Серафим же по трезвости ложиться под Юру наотрез отказывался. Да и не отработал бы. Андрей этот праздник жизни добровольно пропустил, однако был наслышан — сам Серафим и рассказал. — Есть бумажный пакет? — Откуда бы? — Ладно, будем пользоваться подручными средствами, — Юра нашарил пакет из-под постельного белья где-то в углу полки и проверил, насколько хорошо тот надувается. — Пошли. Серафим спал крепко, отвернувшись к стенке и слегка мотая головой из стороны в сторону. Андрею, может, и стало бы его жалко, но сейчас больше было жалко себя, и немного страшно останавливать такого внезапно повеселевшего Юру — не дай бог, потом и ему самому мстить начнёт. Хлопок оказался неожиданно громким для всех: лопнувший пакет был куда плотнее, чем ребята рассчитывали. Андрей аж подпрыгнул, а затем, услышав заливистый хохот Юры, звонко подхватил настрой. — Да блять, — Серафим медленно повернулся, ещё не трезвым взглядом оценивая ситуацию. — Нарожают уродов, сука. Где-то с противоположной полки послышалось тихое хихиканье — Дима. Вся радость улетучилась мгновенно, но только для самого Андрея. Так и хотелось пробурчать: «Сначала заведи своих друзей, а потом смейся с ними», но почему-то не пробурчалось. На его недовольный взгляд блядский Нюберг не обратил никакого внимания.«Ну и иди нахуй».
На шум стали подтягиваться люди из соседних купе: несколько девочек с античности, одногруппница Серафима с Андреем и Глебка Викторов со второго курса истории искусств, по совместительству протеже Юры — тот пару раз защитил мальчишку от нападок студсовета из-за каких-то пьяных дебошей в клубе, а потом и вовсе пристроил его в активисты молодёжного центра, тем самым подарив буйному первокурснику иммунитет к дисциплинарным предупреждениям. Пускай такое решение не поддерживалось важными шишками института, зато Юра получил непоколебимый авторитет среди ребят помладше. — Ну, че пришли? — забубнил слезающий вниз Серафим. — Наконец-то нашлись смельчаки, готовые со мной в карты сыграть? — Какие карты? Нас дохуя, — заметил Юра. Расходиться обратно никто не хотел, равно как и играть с Серафимом в любую азартную игру, а потому карты, нарды и кости отмелись на первом же этапе. Попробовали поиграть в стикеры, и было даже весело первые пять минут, пока они не стали отваливаться со лба, раскрывая загаданных персонажей. Андрей играть наотрез отказался, и только изредка хихикал, когда кто-нибудь, потянувшись за стикером, ударялся лбом или затылком о плацкартный столик. — А давайте в «бутылочку»! — рыженькая девочка с каре, что до этого сидела тихо и лишь однажды отгадала задуманную ей Ким Пять-с-плюсом, допила остатки воды из своей стеклянной «Бон Аквы» и чуть-чуть приподняла опустевшую бутылку. — Обычно весело получается! Идею поддержали все, кроме Димы и Андрея. Неясно, из каких побуждений Дима отказывался — наверняка чтобы смазливые одногруппницы поуговаривали — но Андрей был травмирован «бутылочкой» ещё со школьных времён, когда достаточно чмокнуть друга в щёку, и все одноклассницы решили, что вы латентные геи. Романтика, нечего сказать. — А давайте нет, — пробурчал себе под нос Андрей, пытаясь выбраться с переполненной нижней полки, когда его придержал Серафим. — Дурак? Это твоё место. — Блять. Теперь уходить не хотелось: хотелось, чтобы ушли все остальные, а ещё лучше — выгнать бы их пинками каждого, но нельзя. Серафима Андрей любил, Юру уважал достаточно сильно, чтобы не трогать ни его, ни Глебку, ни девочек, которых они на пару кадрили, а Нюберг, сука, не выгонится. — А может… — Не может, — Серафим нажимом на коленку усадил возившегося Андрея обратно, в самый угол, зажав того между стенкой и столиком. — Сидишь здесь. Глеб по-джентельменски прикатил свой чемодан, поставив тот в проходе между полками, Юра зафиксировал его, загнав пинком под колёсики спортивную сумку Серафима, и они сели сверху, освобождая комфортное место на матрасе для «прелестных дам». Дима остался сидеть, где сидел — напротив Андрея. Мог бы вести себя погалантнее, конечно. Раздражает. — Кто первый? — длинноволосая блондинка с огромными голубыми глазами хищно посмотрела на Юру. Перфилову сегодня перепадёт, сразу за тот раз и за все последующие. Сначала всё шло гладко, за исключением моментов, когда горлышко бутылки указывало на окно, и тогда приходилось перекручивать до тех пор, пока не выпадет на кого-нибудь плюс-минус живого. Чаще всех в такую ловушку попадал Серафим, которому приходилось вертеть эту «ебучую бутылку» дважды, а то и трижды за раз. Андрей же про себя ликовал: он оказался в достаточно выгодном месте, чтобы спихивать поцелуй то на Серафима, то на окно. В крайнем случае, если ситуация становилась перспективно опасной, всегда можно было двинуться чуть левее и спрятаться за другом. И снова по отработанной схеме. Визги девочек и нервные смешки всех ребят раздавались чаще, чем каждую минуту. За час с лишним Юра успел вдоволь нацеловаться с блондиночкой и её подружкой-шатенкой, Глебке перепал чмок от старшекурсницы и поцелуи в щёку от Серафима и Димы, сам Серафим же собрал полный куш — не осталось в купе человека, который не целовался с Сидориным. Кроме Андрея. Андрей не целовался ни с кем, но пристально следил за всеми. — Может, уже закроем окно? Мне дует, — пропищала рыжая с карешкой, та самая, которая целовалась с Димой больше всех, когда только-только начало смеркаться. — И чая хочется, — вздохнул Глеб. — Тогда пока без меня, — Серафим встал, размял спину, покрутился из стороны в сторону и растолкал сидевших на чемодане. — Я за чаем. — Так сейчас ты крутишь, — раздалось откуда-то со стороны девочек. — Да похуй, пусть Андрей хоть раз крутанёт. Всё, я пошёл. Возмущённое «ты чё блять?» встало где-то поперёк горла: взгляды всех в этом несчастном купе были направлены на него одного, благополучно отсиживавшегося всю игру. Одна-несчастная крутка теперь ощущалась, как час расплаты. — Не дрейфь, Андрюш, — Юра пересел на место Серафима и ободрительно похлопал друга по плечу. — Скоро остановка, потом пойдём перекурим. — Прекрасно, — кривая улыбка выдала всё, что на самом деле думал Андрей о своём положении. Что ж, в целом, набор не так плох: рыжая целуется со всеми в щёчку, только если ты не Дима, остальные девочки больше заинтересованы в Юре, поэтому тоже вряд ли ожидают чего-то сверх — по крайней мере, не начнут смеяться, как в старшей школе. А целоваться со своими бро, в круг которых в настолько критической ситуации входил даже второкурсник Глебка, — душевность, а не гейство. Как раз, чтобы затем встать и с высоко поднятой головой пойти курить на перроне. Горлышко бутылки предательски указывало на блядского Нюберга. Единственный вариант, который Андрей даже не посчитал нужным рассматривать. Он почувствовал, как щёки начинают гореть, и болезненная бледность лица приобретает ещё более болезненный красный оттенок. Затряслись коленки — лёгкая дрожь пробрала тело — и все нейроны забили сигнал тревоги. Андрей был зол, крайне зол, и тем сильнее он злился, чем спокойнее выглядел кретин напротив. — Всё, можно сворачивать игру, — посмеялся Дима. — Я не буду этого делать! — Ну нихуя себе, договор дороже денег, — под тихие смешки и жалобное девичье «ну давай», Юра пихнул Андрея в плечо, ближе к Диме. — Приключение на пять секунд, если не меньше. — Да не лезь уже к нему, Андрей бережёт себя для единственной и неповторимой.«Сука, Нюберг, ну кто тебя за язык тянул?»
Дима мог сказать что угодно, ведь всё, что он говорит — полнейшая хуйня, которую тот неоправданно считает остроумной, оригинальной и, судя по всему, очень высокоинтеллектуальной, но Андрей же знает правду. Знает, что всё это только на публику, только для привлечения внимания, мол, посмотрите, Дима самый классный и вообще весь такой неебаться. Дима пытается провернуть то, что уже проворачивал: с преподами, с дураками из студсовета и молодежного центра, со старостатом. С Андреем этот напускной шарм не прокатит. Андрей, как вечный искатель истины, выведет его на чистую воду. Он целует Диму так, чтобы тот понял, Андрей Федорович — сгусток чистейшей злости. Он даже поцелуем это не готов назвать: кусал блядские губы блядского Нюберга, да так, чтобы до крови, с привкусом металла, зависти и невысказанной много лет обиды, а затем зализывал просто потому, что знал — так будет щипать сильнее. Чтобы хоть где-то Дима понял, что он проиграл полностью, что Андрей сильнее, умнее, смешнее и лучший во всём, за что бы ни брался — было бы желание. А сейчас желание было. Дима его запомнит. Андрею тяжело дышать, но он не может позволить себе оторваться. Гигиеничка, оказывается, вообще не апельсиновая — горьковатая с облепиховым привкусом. — Ебануться… — послышался голос Серафима где-то сбоку. Отрезвило. Пришлось отстраниться, да причем впопыхах, так, что аж затылком о верхнюю полку ударился, сел на матрас и вновь спрятался в углу. Дышалось тяжело, как после марафона. Щеки горели даже сильнее, чем прежде. Смотреть на Диму было страшно, ещё страшнее — так и не увидеть его поражённое выражение лица. Андрей всё же посмотрел, только исподтишка. Дима сидел с прокушенной губой и смущенным румянцем на щеках, переводя дыхание и заострив взгляд только на одной точке где-то на уровне лица Андрея. Это очевидная победа. — Это что было? — шепнул Серафим, когда девочки разбежались, а Глебка, Юра и Дима пошли к тамбуру. На столе стоял очень горячий чай. Смотреть на него оказалось удобнее всего. — Ничего. — Совсем ничего? — Совсем. — Тогда пошли курить. Андрей не понимал, хочет ли он закурить, но чего он хотел очевидно — выйти на свежий воздух. На улице оказалось по-вечернему свежо и прохладно, и Андрей быстро пожалел, что не надел ни куртку, ни худи — вышел как был, в одной футболке. Серафим побежал в киоск за кириешками или чипсами, главное, чтобы хрустело, а Юра с Глебом стояли и разглядывали местные достопримечательности: какую-то фотовыставку на вокзале. Андрей похлопал себя по карманам джинсов: и сигареты, и зажигалка остались в забытой куртке. — Не замерзаешь? — Дима вышел откуда-то из толпы совершенно неожиданно. Он протянул Андрею свою новую, только-только открытую пачку сигарет, но, заметив, что тот недоверчиво косится, самостоятельно вытащил одну. — Знаешь, это было… Андрей резко выдернул пачку у Димы, вытащил вторую сигарету и, чтобы Нюбергу было, чем занять голову, указательным жестом махнул на газовую металлическую зажигалку. Мгновение — и в руках того загорелся небольшой пляшущий на ветру огонёк, от которого Андрей прикурил. Медленно затянулся и так же медленно выдохнул. — Отъебись. — Я хотел сказать «необычно», но ты прав. Дима ушёл туда, где стояли остальные курильщики потока, Андрей же оставался на месте до тех пор, пока пальцы не стало обжигать — огонёк успел дойти до фильтра. Во рту остался горький вкус сигаретного дыма и — совсем немного — крови.***
Экскурсия совершенно того не стоила. К такому выводу Андрей пришёл уже в первые часы разглядывания постаревших картин, но окончательно в этом убедился на обратном пути, когда затаскивал сильно потяжелевший от пивных бутылок рюкзак. Сидеть трезвым ещё полтора дня он совсем не намеревался. Их купе было в середине поезда, по традиции, Серафиму досталась верхняя полка, Андрею — нижняя. На противоположных местах разместились Глебка и какая-то ещё девочка с младших курсов, которую Андрей напрочь забыл — она убежала к подружкам сразу же, как кинула сумку. — А Дима где? — Да хуй его знает, где-то подальше, наверное, — Серафим с характерным «ухтыбля» залез на полку. — Тебе зачем? — Убедиться, что никто глаза мозолить не будет. Повисло затяжное молчание, и Андрей понял: Серафим сейчас будет спать до победного. На дурацкие разговоры времени осталось совсем мало. — Серафим? — А? — Что тебя удивило... тогда? — Ну да, всё же как обычно, — Серафим свесил голову, заглядывая в глаза Андрею. Тот, казалось, ждал более откровенного ответа. — Если не считать, что ещё чуть-чуть, и под ваш поцелуй можно было бы начать кричать «горько!». — Пиздец, — Андрей посильнее затянул завязки на капюшоне худи, чтобы тот скрыл его краснеющее лицо. — Так, а что это было? — Ничего. Замотанный в худи, Андрей с размаху упал на подушку без наволочки и чудом не ударился головой о стенку. Он тяжело выдохнул, но почему-то от этого не полегчало. — Совершенно ничего.