В цепях

You've got me dying for you It's you that I'm living through You've got me praying to you Saying to you anything you want me to I'm in chains.*

      Как и много раз прежде, в большем количестве случаев, чем Рихард может сосчитать, они заканчивают тем, что разваливаются на диване вместе, бок о бок, с пивом в руке, почти соприкасаясь плечами и ногами, и болтают весь вечер напролет. Теперь, после почти тридцати лет бурных отношений, через которые они прошли, Рихард обнаруживает, что наконец-то, чудесным образом, наслаждается компанией Пауля, ведь они в кои-то веки стали теми, кем должны были быть с самого начала, но по какой-то причине с треском провалились — двумя сторонами одной медали, инь и янь, двумя творческими умами, прекрасно дополняющими друг друга. Конечно, они по-прежнему регулярно ссорятся, но у них не было скандалов в масштабах Mutter-эры со времен одноименного тура, и Рихард не мог быть счастливее по этому поводу. Если бы у него был выбор, он бы предпочел полностью стереть эти воспоминания из своей головы, поскольку они одновременно смущают, причиняют боль и раздражают. Но опять же, может быть, именно благодаря этим воспоминаниями у Пауля и у него есть шанс делать то, что они делают сейчас — вести цивилизованный разговор, только вдвоем, без какой-либо охраны, которая могла бы разнять их на случай, если они в чем-то не согласятся, разделить одну бутылку пива с Паулем, время от времени украдкой затягивающимся сигаретой Рихарда.       Это все еще трудно осознать, как горькую правду о том, как же сильно они облажались в далеких нулевых и о том, как необъяснимо прекрасно быть с Паулем сейчас. Буквально спасая свою жизнь, он бежал из Берлина в Нью–Йорк, и все ради того, чтобы быть как можно дальше от Пауля — в Штаты, из всех мест, только для того, чтобы чертов Атлантический океан заполнил пустоту между ними двумя, убегая от их непрекращающихся разногласий во всем, что они делали, убегая от отношения Пауля, от того, что его постоянно критиковали и говорили, что он выеденного яйца не стоит, тем не менее, вот он, пятнадцать лет спустя, смеется до слез в компании того самого человека, которого он когда-то изо всех сил старался избегать.       При этом, конечно, это была не только вина Пауля. В таких вещах никогда не бывает виновата одна сторона, не так ли? Он был таким же невыносимым ублюдком и занозой в заднице, как и сам Пауль, так что, может быть, не так уж удивительно, что они так закончили, в конце концов. Если они могут быть одинаково неприятными и невыносимыми, то, возможно, они также могли бы быть партнерами по преступлению в любом деле, если бы захотели попробовать понять друг друга. Что они и сделали ради Раммштайн и ради себя, ради них обоих, и это было нелегко, черт возьми, это был еще один кошмар, от которого Рихард часто хотел проснуться с громким криком, но сейчас, несмотря на все это, он безмерно благодарен за то, что они нашли в себе силы умерить свое эго и начать обсуждать это в попытке найти компромисс.       И компромисс, который они действительно нашли, кажется гораздо большим, чем просто компромиссом.       Когда Рихард откидывается на спинку дивана, слегка наклонив голову, слушая оживленную болтовню Пауля, сидя так близко к нему, что он может чувствовать тепло тела на своем плече, боку и бедре, он размышляет о том, насколько смехотворно непредсказуема жизнь. Вот он Пауль, человек, которого Рихард в определенные моменты страстно ненавидел — по крайней мере, раньше он считал, что ненавидит, — в самом сердце дома Рихарда — и это даже не Нью-Йорк, это Берлин, потому что Рихарда почти против его воли затащила сюда какая-то невидимая сила; вот он Пауль, в самом священном месте Рихарда, в его собственной студии, единственном месте, где Рихарду позволено править единолично; вот он, фактически помогает Рихарду в его сольном проекте, чего он не должен делать, но делает, потому что Рихард сам попросил его об этом; вот он, с камерой в руках, листает кадры для будущего релиза Рихарда; и только посмотрите, ни одной чертовой жалобы или возражения Паулем не было высказано. Напротив, он приветлив, услужлив и с ним удивительно легко работать. Рихард понимает, что это, скорее всего, потому, что это исключительно его, Рихарда, проект, а Пауль здесь лишь добровольный помощник, а не участник, и что если бы это был Раммштайн, то все было бы совсем иначе, чем в этой расслабленной и непринужденной атмосфере, но разве даже это уже не является почти сюрреалистичным: он и Пауль в одной студии, и им не за что друг на друга взъесться? Он утверждает, что вернулся в Берлин ради ребёнка, и это не совсем ложь, но и не полная правда — он вернулся и ради Пауля.       Он боролся с ней изо всех сил, с этой проклятой — или благословенной, в зависимости от того, как посмотреть — химией, которая была у них с самого первого дня, когда он сначала заподозрил, а потом убедился, даже если не хотел признаваться в этом даже самому себе в течение многих лет, что в этой химии гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Тогда он ненавидел ее, эту их привязанность, и невыносимое отношение Пауля не слишком помогало ему смириться с этим. Сложная смесь чувств, которые он испытывал к Паулю, от желания произвести впечатление и получить его одобрение до отрицания и ненависти, обиды и боли, а затем и чисто физического желания, была подавляющей и запутанной, и он делал все, что мог придумать, чтобы задушить и уйти от нее, пытаясь утопить ее в алкоголе, подавить наркотиками, бороться с ней, сражаясь с Паулем во всем, в чем только мог, пытаясь причинить боль и ему, в конечном итоге причиняя самую большую боль прежде всего себе.       Это был долгий и трудный путь к тому, где он сейчас находится, к миру, где находиться в одной комнате с Паулем уже не кажется мучительным, а совсем наоборот, но он благодарен, что ему дали шанс сделать это, потому что то, что они разделяют сейчас, когда он думает, что научился принимать вещи такими, какие они есть, принимать себя в первую очередь, это нечто поистине драгоценное. Со временем он начал находить все больше и больше вещей, которые он искренне любит в Пауле, вещей, которые нравились ему, когда они только познакомились друг с другом в стране, которая теперь существует только в их воспоминаниях и учебниках истории, и вещей, которыми он пренебрегал в течение последующих лет, потерянных в токсичных отношениях, в которых они оказались. Профессионализм и целеустремленность Пауля изначально привлекли Рихарда, когда они только познакомились. Его творческий ум был и остается одним из двигателей всей машины Раммштайн, и Рихард это тоже очень ценит. Чувство юмора Пауля всегда было бесценным; его способность заставить Рихарда мгновенно завыть от смеха — это то, чем он искренне дорожит, хотя в некоторые моменты ему хотелось бы просто вырвать злой язык Пауля из его язвительного рта.       Но, как и он сам, Пауль тоже изменился, став добрее, менее грубым и более готовым слушать, и научился справляться с некоторыми вещами, которые он не принимал, но которые, как он знал, имели право на существование, независимо от того, что он о них думал. И, так или иначе, их совместные усилия, кажется, были вознаграждены — у них есть это, и Рихард не перестает удивляться тому, как же невероятно хорошо он теперь чувствует себя в обществе Пауля, и все становится только лучше с течением времени, когда они становятся старше, возможно, мягче и, как он надеялся, мудрее.       Когда Пауль встает с дивана, чтобы поставить пустую бутылку пива на стол, Рихард провожает его взглядом, чему в последнее время он позволяет себе предаваться гораздо чаще. Он понимает, что именно заставило его бороться против этой их привязанности все эти годы, но все же удивляется, почему он не смог увидеть тщетность этой борьбы. То, как он смотрит на Пауля сейчас, должно быть, недвусмысленно, глаза голодно ловят и пожирают каждое его движение, то, как блестят его новые серьги в мягком свете, освещающем комнату, как выделяются вены на его загорелых предплечьях и руках, и как свет отражается в тяжелом серебряном браслете, свободно висящем на его запястье, и в особенности то, как его упругая маленькая задница двигается под слоем одежды. Рихард боролся против этого по многим причинам, считая это неестественным, считая, что Пауль, блять, не тот человек, на которого стоит так смотреть, даже если это естественно, считая, что, даже если, возможно, Пауль тот человек, у них все равно нет шансов, учитывая Раммштайн, их семьи и их образ жизни. Однако это тоже прошло, и он продолжает смотреть на Пауля достаточно открыто большую часть времени, потому что ему кажется, что он видит отражение тех же эмоций в глазах Пауля. Он не знает, зайдут ли они дальше этого обмена взглядами или случайными мимолетными прикосновениями, и не уверен, что если это произойдет, это сделает их сложные по своей сути отношения проще. Все это достаточно невинно для стороннего наблюдателя, но нет смысла пытаться игнорировать тот факт, что они оба знают, в какую игру они играют друг с другом в последнее время. Они могут просто продолжать играть в нее, наслаждаясь пикантной ноткой в их дружбе, или, может быть, однажды у них хватит смелости сделать еще один шаг вперед.       Рихарда выводит из состояния созерцания задницы Пауля и возможных перспектив этой задницы в его жизни то, что тот спотыкается о собственные ботинки, разбросанные по полу, теряет равновесие, но умудряется поймать его долю секунды спустя и избежать неприятного падения головой вперед на подлокотник дивана. Он старательно матерится, хихикает, а затем пинает ботинки в дальний угол комнаты, и Рихард просто не может не смеяться вместе с ним, потому что этот идиот, пусть и очаровательный, ведет себя нелепо.       — Мистер Воплощенная грациозность, только посмотрите на себя, — хмыкнул он, качая головой.       — Ой, отъебись, — Пауль дружелюбно хихикает, опустившись на диван рядом с Рихардом.       — Я буду благодарен, если ты не будешь нарываться, пока находишься в моем доме, — улыбается Рихард, и его рука сама собой ложится на плечи Пауля. Это настолько естественно для него, что он даже не осознает, что делает это, не обнимая Пауля, но находясь на грани этого. — Объяснять копам, почему у меня в подвале лежит труп гитариста Раммштайн — не лучшее представление о приятном вечере. Учитывая нашу историю, они никогда не поверят, что я не имею к этому никакого отношения.       — Боже, звучишь так, будто мы женаты уже много лет, — Пауль качает головой и опирается затылком на предплечье Рихарда.       — Любяще и ласково, да? — Рихард ухмыляется, трогая его за плечо достаточно нежно, чтобы назвать это поглаживанием, а не похлопыванием.       — Не, просто ворчливо и скучно, — Пауль корчит ему рожицу, и на краткий миг, когда их глаза встречаются на таком коротком расстоянии, Рихарду кажется, что по воздуху между ними пробегает электрический ток.       Пауль некоторое время смотрит на него в ответ, а затем первым опускает глаза, и Рихард не может понять, произошло это потому, что ему неловко, или из-за чего-то другого. Однако он остается на месте, не отстраняясь ни на дюйм. А затем, прежде чем Рихард успевает пожалеть о чем бы то ни было, Пауль продолжает.       — Ты как-то в интервью упомянул, что мы не занимаемся сексом друг с другом, — Пауль сказал мягко, почти задумчиво.       Рихард едва слышит его, как из-за хрипоты его голоса, так и из-за внезапного прилива крови в уши, вызванного тем, что он только что услышал.       — Ну, мы никогда не занимались... пока что, — Рихард отвечает так же тихо, его сердцу вдруг стало слишком тесно в груди и оно опасно забилось где-то в глотке.       Пауль бросает на него еще один короткий взгляд, зубы впиваются в нижнюю губу, как будто он что-то напряженно обдумывает, серые глаза смотрят на Рихарда с неожиданным напором, от которого ему становится жарко и который заставляет его покраснеть. Потому что, он клянется Богом и всеми святыми на небесах и демонами в аду, этот мужчина действительно выглядит очень соблазнительно. Рихард чувствует легкое возбуждение в паху, хотя на самом деле они еще ничего не делали — черт, они даже почти ничего не говорили.       — Хочешь попробовать это исправить? — мягко спрашивает Пауль, недвусмысленно устремив взгляд не на лицо Рихарда, а вниз по его телу, заставляя волнение в паху Рихарда превратиться в пульсацию предвкушения.       Когда Рихард не отвечает, заглушенный бешеной барабанной дробью сердца, отдающейся в горле, Пауль снова поднимает на него глаза, и, видимо, действительно находит в них ответ, потому что следующее, что чувствует Рихард — это тяжесть руки, прижимающейся к выпуклости его джинсов. Его тело отвечает на это, прежде чем он успевает понять, что делает — бедра приподнимаются, и он трется своей растущей эрекцией о ладонь Пауля. Маленький дьявол ухмыляется ему в ответ в своей очаровательной манере, а затем снова отводит взгляд, и Рихард рассеянно задается вопросом о собственном здравомыслии. Это тот самый человек, который раньше выводил его из себя, который выгнал его из этой чертовой страны, который довел его до нервного срыва, не меньше, и все же Рихард здесь, считает его очаровательным; желает Пауля каждой клеточкой своего существа; вот он завороженно смотрит, как ловкие пальцы Пауля расстегивают пуговицы, а затем ширинку на его джинсах, раздвигают ткань и проникают внутрь, его ладонь сначала скользит, а затем обхватывает его стояк с такой собственнической силой, что Рихард не может сдержать тихий, почти испуганный стон.       Он откидывает голову назад и закрывает глаза, не в силах выдержать наслаждение, не говоря уже о том, чтобы смотреть на него. Затем давление внезапно исчезает и сменяется мимолетным прикосновением теплых пальцев к нижней части живота, пояс джинсов опускается, за чем следует облегчение от того, что его член наконец-то освобожден. Рихард закусывает губу, позволяя зубам вонзиться как можно глубже, надеясь, что боль поможет ему проснуться, если ему все это приснилось. Тем не менее, ощущения остаются, и они сменяются новым всплеском удовольствия, вызванным прикосновением этой теплой, уверенной и одновременно невероятно нежной руки к его члену.       — О, боже... — пробормотал он, задыхаясь, поминутно толкаясь в кольцо, образованное пальцами Пауля.       Они, бзеусловно, мужские — сильнее и грубее женских, кожа на подушечках пальцев более жесткая, закаленная годами игры на гитаре, да и сами прикосновения кардинально отличаются от женских, которые он испытывал. Они не грубые сами по себе, нет, не совсем. Пауль держит его нежно и осторожно, но в то же время как-то врожденно знающе, словно он делал это всю свою жизнь, доводя Рихарда до состояния блаженного исступления. Если подумать, он не совсем ошибается — будучи мужчиной, Пауль наверняка знает, как обращаться с членом, по крайней мере, со своим собственным, и Рихард не так уж сильно отличается от него в этом плане. Еще одна вещь, которая, возможно, не должна, но все равно поражает его, это то, насколько уверенно и как-то доминирующе Пауль делает это. Сочетание ощущений и впечатлений достаточно быстро выводит Рихарда из себя, и он задыхается и стонет под умелыми движениями рук.       С гортанным вздохом Рихард опускается ниже, шире раздвигая ноги. Его рука, которая все еще лежит на плечах Пауля, напрягается без его ведома, притягивая Пауля ближе, его собственные пальцы впиваются в обтянутое рубашкой плечо, как тиски. Он не хочет, чтобы тот отодвигался — не может позволить ему отодвинуться теперь, когда они наконец-то пересекли ту размытую черту, которая разделяла их много лет подряд. К его искреннему облегчению, восторгу и волнению, Пауль, похоже, не собирается отодвигаться.       С закрытыми глазами ощущения кажутся еще более интенсивными, поскольку Рихард погружается в мир, состоящий исключительно из руки Пауля на его члене, кожа его ладони ощущается шершавой на нежной плоти, Пауль держит его крепко и уверенно, пальцы сжимают и кружат во всех нужных местах, доводя Рихарда до бескостного состояния сладкого бреда. А еще слышно дыхание Пауля, ровное и регулярное. Оно звучит громче, чем должно, и Рихард не знает, почему — исключительно из-за близости Пауля к нему в пустой студии или его собственного возбуждения. Вдохи и выдохи Рихарда, определенно более быстрые и неглубокие, сопровождают дыхание Пауля, создавая особую интимную симфонию.       Ощущения приятные. Черт, они замечательные, может быть, потому что Пауль точно знает, что делает — он же мужчина, в конце концов, он должен знать, что лучше всего работает, а может быть, потому что из всех людей это делает с ним именно Пауль. Рихард не знает, и в данный момент его это не волнует. Единственное, что его волнует — как не кончить слишком быстро и как сделать так, чтобы это волшебство длилось долго, что весьма непросто, учитывая энтузиазм и мастерство Пауля. В этом его идеальном маленьком мирке неожиданно появляется тяжесть на плече, и поскольку он чувствует горячие струйки воздуха на своей коже, он знает, что Пауль, должно быть, положил на него свою голову, а его рука не сбивалась с темпа. Мгновение спустя он чувствует, как волосы Пауля щекочут его шею и челюсть, мысленно представляя щеку Пауля на своем плече, закрытые глаза и маленькую мечтательную улыбку, растягивающую уголки его рта, пока он продолжает дрочить ему. По какой-то причине он находит этот образ одновременно привлекательным и возбуждающим, поскольку это поднимает уровень доверия между ними на совершенно новый уровень. Рихард понятия не имеет, как и почему это так на него действует, но на этот раз он не может удержаться от полноценного горлового стона. Ему не нужно открывать глаза, чтобы понять, что происходит — он знает, как выглядит его член, каждая жилка и складка, знакомая ему так, что он почти не обращает на них внимания, когда трахается или дрочит; он знает, как выглядят руки Пауля — за тридцать лет их знакомства он успел изучить каждую жилку, каждый шрам и складку кожи на них; он знает, как напрягаются сухожилия и мышцы Пауля когда он напрягает руки; он знает, как его собственные бедра реагируют на ласку его члена, каждый их толчок — знакомое действие по сценарию, и все же он вдруг понимает, что жаждет увидеть всю эту сенсационно новую картину знакомых рук Пауля на своем совершенно знакомом члене.       Поэтому Рихард открывает глаза, не без некоторого усилия, и завороженно смотрит на происходящее перед ним.       Свет в студии приглушен, но из-за того, что его глаза были закрыты довольно долгое время, освещение кажется достаточно ярким, чтобы Рихард мог различить каждую мелкую деталь того, что происходит перед ним. Его джинсы полностью расстегнуты, член гордо торчит из-под спущенных трусов. Его головка покраснела и блестит от предэкулянта, крайняя плоть оттягивается назад и вперед движениями ловкой руки Пауля. Та самая рука, совершающая эти чудесные движения, рука настолько знакомая, что Рихард узнал бы ее из тысячи, но сейчас она делает нечто совершенно новое, чудесное и прекрасное. Некоторое время он не может отвести взгляд от нее, кости, мышцы и сухожилия движутся в идеальной визуальной симфонии, которая доставляет ему столько удовольствия. Он завороженно смотрит на весь этот процесс, а затем, тяжело дыша, поворачивает голову, чтобы взглянуть на Пауля.       Его голова действительно лежит на плече, губы прижимаются к верхней части руки Рихарда, обтянутой футболкой, дыхание выходит из ноздрей сильными толчками воздуха. Его глаза плотно закрыты, а на лице выражение глубокой сосредоточенности, по крайней мере, насколько Рихард может видеть. По какой-то причине это зрелище задевает какие-то струны, спрятанные так глубоко внутри, что это кажется почти болезненным, и единственным средством борьбы с этим, единственным естественным обезболивающим, было бы прижать Пауля еще ближе, чем он есть, и держать его любой ценой, никогда не отпуская.       Поэтому Рихард протягивает руку и прижимает ее к щетинистой щеке Пауля, так мягко, с такой нежностью, что единственное желание, навязчивое желание, которому он не в силах сопротивляться — вложить в этот жест как можно больше привязанности и благодарности, но даже тогда Рихард не уверен, что способен выразить все это. То, что он внезапно испытывает к Паулю, поражает и одновременно вполне ожидаемо. Здесь и признательность, и забота, и нежность, и желание, и все они имеют право на существование, ведь они знают друг друга уже тридцать с лишним лет и прошли вместе через все трудности, пережив все, что подбрасывала им судьба. Удивление, которое он испытывает, тоже сложная эмоция, поскольку Пауль — мужчина, Пауль — это Пауль, а Рихард задается вопросом, почему они никогда не делали этого раньше, почему, черт возьми, им понадобилась почти треть века, чтобы наконец оказаться в этом моменте.       Большим пальцем он гладит щеку Пауля, требуя повернуть или поднять голову, отчаянно нуждаясь в еще одной точке контакта, нуждаясь в том, чтобы этот саркастичный тонкогубый рот был накрыт его собственным. Однако Пауль прекращает все свои поглаживания, рука замирает на члене Рихарда и теперь просто держит его, большой палец застыл над щелью в очевидной, почти осязаемой неуверенности.       — Не останавливайся, — Рихард умоляет, голос едва поднимается выше шепота. Его губы уже на лбу Пауля, он подкрепляет мольбу нежнейшим поцелуем. — Мне так хорошо.       Одновременно он прижимает свою ладонь к щеке Пауля, направляя его голову к своим губам, пока его рот не находит то, что ищет. Пауль встречает его уже полуоткрытыми губами, и пока они соединяются в поцелуе, пока еще достаточно целомудренном, но, конечно, недолго остающемся таким, рука Пауля возобновляет поглаживания, теперь чуть более неритмичные. Со вздохом облегчения, который смешивается с их совместным дыханием, Рихард толкает свои бедра навстречу руке Пауля, а свой язык — в его рот, и это первое прикосновение, влажное, скользкое и горячее, посылает фейерверк из множества хаотичных взрывов перед его закрытыми глазами.       Из всех вещей, которыми мог бы быть этот поцелуй, Рихард совершенно ошеломлен тем, насколько приятно ему целоваться с Паулем. Он знает, что не совсем честен в своих мыслях — всегда было что-то, что притягивало их с Паулем друг к другу, та пресловутая химия, о которой они твердили последние три десятилетия — но после всего, через что они прошли, всех разногласий, с которыми они сталкивались, всех ссор, которые у них были, всех перепалок, которые они устраивали, все равно поразительно, насколько нормально чувствовать себя целующимися с этим человеком. Однако, возможно, именно все эти препятствия, с которыми они столкнулись и которые впоследствии преодолели, и делают его таким особенным. В конце концов, им удалось сохранить ту первоначальную искру, которая с самого начала влекла их друг к другу, и, чудесным образом, за последние несколько лет у них появилось больше взаимопонимания, чем за все предыдущие годы вместе взятые.       И, похоже, они все еще разделяют это — и взаимопонимание, и химию, потому что то, что Пауль делает с ним сейчас, никогда не прикасаясь к нему так раньше, заставляет Рихарда тихонько поскуливать ему в рот от удовольствия, которое он не может сдержать в себе. В том, как Пауль держит его, столько нежности, движения плавные и знающие, какие-то текучие, и столько осязаемой привязанности в том, как он отвечает на поцелуи Рихарда, губы, нуждающиеся и жадные, но податливые и уступающие инициативу достаточно охотно. Щетина и борода Пауля царапают губы Рихарда, и, хотя у него есть опыт поцелуев с мужчинами, в этот раз ощущения совершенно непередаваемые, и Рихард подозревает, что это не потому, что он целует мужчину. Это потому, что он целует друга, свою многолетнюю вторую половинку, к черту все их разногласия, того, кто был с ним большую часть его жизни, кто стал лучшей частью его жизни, того, кто видел его в радости и горе и все еще здесь, несмотря на все это. Здесь и заставляет его чувствовать себя так хорошо.       Обхватив руками плечи Пауля, Рихард притягивает его ближе, тот что-то бессвязно мычит ему в рот, но не протестует. Неровное дыхание и тихие вздохи и стоны, которые Пауль издает, заставляют что-то теплое расцветать в груди Рихарда — знать, слышать, чувствовать, что ему тоже хорошо, это поднимает настроение. Затем Рихард возвращает одну из своих рук на щеку Пауля, крепко прижимает его к своему рту, тепло распространяется по всему его телу, от рта до сердца, до пульсирующего и сочащегося члена в крепкой хватке ловкой руки. Когда Рихард уже близок к разрядке, Пауль снова прекращает свои действия, вырывая из его рта жалкий стон разочарования. Затем он отодвигается назад, посылая волну паники в самое сердце Рихарда.       — Пауль, — шепчет он в волнении, рукой притягивая Пауля обратно к своему лицу, а другой сжимая его плечо, словно мог удержать мужчину на месте в случае, если он захочет уйти. Рихард знает, что это чепуха, что если Пауль по какой-то причине пришел в себя и считает это неприемлемым, у него нет никаких шансов убедить его в обратном. Но он все равно пытается, упрямый ублюдок, становясь особенно упрямым, когда дело касается Пауля. — Не...       — Ш-ш-ш, — мужчина останавливает его, дополняя это мягким прикосновением своих губ к губам Рихарда. Его руки тоже оказываются на щеках, невероятно нежно обхватывая его лицо. — Доверься мне, все хорошо, — успокаивающе повторяет он прямо в рот Рихарду, а затем снова отодвигается назад.       — Не уходи, — Рихарду, наконец, удается выдать связную фразу, он смотрит в глаза Паулю, его рука начинает поглаживать чужую руку, уговаривая его остаться на месте и продолжить делать то, что он делал. — Только не сейчас.       — Я здесь, — Пауль заверяет его, подкрепляя это еще одним коротким прикосновением своих влажных губ к губам Рихарда, а затем делает нечто, от чего у того полностью перехватывает дыхание.       Как выяснилось секундой позже, он действительно был дураком, когда забеспокоился, что Паулю взбрело в голову сбежать. В следующее мгновение Пауль одним странным грациозным движением перекидывает свою ногу через его бедра и оказывается на коленях Рихарда, его упругая задница на коленях Рихарда, его ноги сжимают ноги Рихарда, как будто он ковбой верхом на жеребце.       Эта мысль очень несвоевременна, потому что она чуть не выводит Рихарда из равновесия, его член предупреждающе пульсирует от предвкушения.       — Ох, блять, — Рихард что-то бессвязно мычит, скорее стонет, чем произносит слова, и переносит руки на ягодицы Пауля, бесцеремонно сжимает их и притягивает мужчину ближе, пока не чувствует грубое давление ткани его джинсов, явную выпуклость в них, прижимающуюся к его собственному оголенному и сочащемуся члену. На этот раз очередь Пауля испустить удивленный вздох — и Рихард безмерно рад этому, потому что этому маленькому дразниле давно пора побывать на его месте. С чувством выполненного долга он победно ухмыляется в рот Пауля, а затем жадно впивается в него своим. Мгновение спустя рука мужчины возвращается туда, где Рихард хочет больше всего, и возобновляет поглаживания, почти мгновенно доводя Рихарда до состояния неразборчивых мольб и приглушенных вздохов.       Все это время, вплоть до момента, когда Рихард входит в горячую руку Пауля, их губы остаются сомкнутыми вместе и разрываются только тогда, когда Рихард просто не может больше выдерживать наслаждение и с содрогающимся стоном зарывается лицом в шею Пауля. Запахи секса, мускусные и теплые, пота, духов и лосьона после бритья Пауля и кондиционера, которым, должно быть, была постирана его рубашка, смешиваются в одну непреодолимую, головокружительную смесь, заставляя его голову кружиться еще сильнее, пока он проносится через последние судороги оргазма. И все же эта смесь не кажется странной или чужой — это сама суть Пауля, то, что он так хорошо изучил за эти годы, а новая нота, добавленная к ней, нота страсти и секса, только заставляет все это быть еще более правильным, таким, каким оно должно быть. Откровение настолько глубокое и острое, что Рихард цепляется за Пауля изо всех сил, вцепившись пальцами в его плечи в поисках поддержки, близости, привязанности и бог знает чего еще.       Теперь, когда он получил свою разрядку, казалось бы, эта удушающая смесь чувств должна утихнуть и наконец-то позволить ему дышать, но этого не происходит. С руками Пауля вокруг него, с весом Пауля на его коленях, с телом Пауля, прижатым к его телу, со смазанным спермой, размягченным членом, зажатым между ними, трудно прийти в себя, но когда он чувствует, как одна из рук Пауля перемещается вверх, чтобы взъерошить, а затем погладить его волосы, а после он прижимается губами к его виску, и борода Пауля колюче щекочет кожу, Рихард почти полностью теряет сознание, не в силах сдержать дрожь от чувственного наслаждения. Ему приходится приложить усилия, чтобы оторвать голову от плеча Пауля и рот от манящего тепла его кожи, но это того стоит — когда он берет лицо Пауля в обе руки, большими пальцами поглаживая его скулы, и соединяет их губы вместе, он вознаграждается еще одним восхитительным всплеском удовольствия в животе. Его губы порхают над губами Пауля, крошечные нежные поцелуи, как взмахи крыльев бабочки, прежде чем он позволяет поцелую углубиться, надежно удерживая Пауля на месте, решив передать языком тела свою благодарность и то, что именно близость Пауля вызывает в нем.       От щек Пауля его руки скользят вниз, к шее, а затем к воротнику рубашки, борясь с непокорными пуговицами, но в конце концов одерживая над ними победу. Одна за другой они расстегиваются, обнажая грудь и живот. Рихард идет по следу расстегнутых пуговиц, кончики пальцев задерживаются на том месте, под которым бешено бьется сердце Пауля, вся его грудная клетка отзывается частыми ударами, а затем позволяет им ненадолго переместиться на его соски. Теперь, когда у него наконец-то появилась возможность потрогать, погладить и сжать их, он с удивлением понимает, как сильно он хотел сделать это уже бог знает сколько времени. Где-то на задворках его сознания звучит голос разума, спрашивающий его, как долго он отрицал, что именно он хотел сделать с Паулем. Конечно, это должно быть дольше, чем он мог предположить, учитывая еще один всплеск трепета в его животе, вызванный этим действием.       — Ты идеален, — бормочет он в бреду, губы осыпают неровными поцелуями гладкую теплую кожу перед ними. — Абсолютно, блять, великолепен.       В ответ раздается сдавленный смех, вибрирующий в груди Пауля и прямо в губы Рихарда, а затем — задыхающийся хрип:       — Думал, этот день никогда не настанет...       Когда он закончил с пуговицами, он переместил свой рот на челюсть Пауля, затем на шею и, наконец, припал к нежной коже в месте соединения ключиц, вызвав глубокий стон. Такая реакция только подстегивает его, и Рихард начинает покусывать теплую кожу, пока его пальцы перебирают молнию и пуговицу на джинсах Пауля. Его немалый стояк, зажатый внутри, не облегчает задачу, как технически, поскольку трудно справиться с натянутой тканью, так и эмоционально, поскольку осознание того, что его желание к Паулю взаимно и что он является причиной такого состояния возбуждения ниже пояса, совершенно не дает покоя.       — Пауль... — он прижимается ртом к влажным губам, и когда они разъединяются, Пауль делает такой дрожащий вдох, втягивая воздух обратно, словно задыхаясь, что Рихард возвращает руку обратно на его щеку, успокаивая. — Ты восхитителен, — выдохнул он, удивленный неожиданной чередой комплиментов, но на самом деле наслаждаясь тем, как они ощущаются на его губах. В конце концов, Пауль — это каждый из них, с его сумрачными глазами и влажными губами, искусанными в поцелуях.       Мужчина, о котором идет речь, вообще ничего не говорит, похоже, потеряв слова, впервые в жизни — наконец-то —только задыхается у губ Рихарда, и когда тот делает движение, чтобы помочь Паулю вернуться на диван, он отзывается достаточно охотно, распахивая рубашку, расстегивая ширинку и частично обнажая напряженный член из трусов. Рихард бросает на него взгляд — он хочет большего, он хочет насладиться этой соблазнительной частью, но прежде ему нужно избавить Пауля от его проклятой одежды. Гораздо менее изящно Пауль снова оказывается сидящим на диване, и, после последнего короткого поцелуя, Рихард соскальзывает на пол и устраивается между его ног. Рука самого Пауля скользит вниз от его шеи к плечу и вдоль руки, пока не сжимает пальцы, когда тот, наконец, располагается между бедер. Он все еще молчит, но его глаза говорят громче и выразительнее, чем слова — они огромные, зрачки расширены в полумраке вокруг них, взгляд затуманен нескрываемым желанием.       И все же, когда Рихард начинает стягивать джинсы, а затем кромку его трусов, позволяя набухшей плоти Пауля выскользнуть, до него доносится тихое бормотание, едва различимое "Рихард", выдохнутое с трепетом.       — Хочу, — Рихард отвечает Паулю ласковым шепотом, а затем кивает, на этот раз больше самому себе, понимая, что все это не может быть правильнее.       Он действительно хочет этого, черт возьми, он жаждет этого, жаждет уже бог знает сколько лет, возможно, даже до того, как их отношения как-то выровнялись и стали чем-то спокойным в середине 00-х. Все эти годы накопленных нереализованных и неудовлетворенных желаний заставляют его дыхание сбиваться, ладони становиться влажными, а слюне скапливаться во рту в предвкушении того, что наконец-то должно произойти.       Он уже был с другими мужчинами несколько раз в своей жизни — было бы упущением не попробовать подобное, учитывая его известность и тот факт, что недостатка в желающих партнерах никогда не было. Однако те были незнакомцами; красивыми и умелыми, но не вызывающими у Рихарда никакой эмоциональной привязанности, в то время как этот случай разительно отличается. Между ним и Паулем существует более глубокая и сильная связь, и это заставляет его задуматься о наслаждении Пауля в первую очередь. С некоторым удивлением он понимает, что искренне хочет сделать ему приятное, не только из благодарности за то, что тот сделал с ним некоторое время назад, но и потому, что ему нравится видеть Пауля довольным, счастливым и улыбающимся. За этим осознанием следует еще одно — между ними существует большая любовь. Теперь, стоя на коленях между ног Пауля, положив руки на его стройные бедра и слегка покачивающимся членом из-за участившегося дыхания Пауля прямо перед его лицом, он каким-то необъяснимым образом чувствует себя ближе к своему коллеге-гитаристу, и химия, питающая искру между ними с самого начала, наконец, превращается в огонь, не в пылающий ад одурманивающей похоти, а в ровное пламя, сильно горящее, согревающее и дающее жизнь, а не испепеляющее ее.       Прежде чем продвинуться вперед, он берет одну из рук Пауля в свою, подносит ее ко рту и оставляет долгий поцелуй на костяшках пальцев — это действие вызвано скорее нежностью, чем вожделением. Когда он отпускает ее, рука оказывается у его щеки, кончики пальцев касаются его кожи, а затем скользят к затылку, призывая Рихарда продолжать. Это вызывает улыбку, искреннюю улыбку, и когда он наклоняется, чтобы обхватить губами блестящую головку члена, он закрывает глаза в предвкушении. Рихард не торопится — он получил свою разрядку, поэтому проще делать все в неспешном темпе, наслаждаясь каждым мгновением, каждым ощущением и каждым оттенком вкуса.       Крайняя плоть, наполовину оттянутая, ощущается бархатистой на его губах, и когда он осторожно отодвигает ее назад, головка члена Пауля становится гладкой, теплой и скользкой, легко проникая внутрь его рта. Горьковатый вкус его предэкулянта обволакивает язык, жидкость, стекающая на него, скапливается и распространяется по всему горлу, пока Рихард вводит член дальше. Это не должно удивлять — он не в первый раз держит член во рту — но все равно поражает, как противоречиво твердо и мягко это ощущается, шелковистая кожа и пульсирующие вены, под которыми скрывается твердый ствол, и все это плавно скользит вперед и назад, когда он двигает плотным кольцом губ вверх и вниз. Есть и запахи: мускус и пот, неповторимый аромат кожи, щекочущий запах пушистых волос у основания члена прямо у носа Рихарда, тяжелая мошонка Пауля в его ладони. Он настолько потерялся в ощущениях, даря наслаждение, а не получая его, что почти не помнит, кто он и где он находится. С членом Пауля во рту, жаром и биением его сердца прямо на его губах и языке, трудно различить, где кончается он и начинается Пауль, как будто их тела наконец слились и стали одним целым, и удовольствие, которое испытывает Пауль, теперь и его удовольствие, тело — часть его тела, сердцебиение синхронизировано с его сердцем, душа Пауля соединилась с его душой, чтобы стать единым целым, как они были с самого первого дня, действительно, как они всегда должны были быть, и тридцать с лишним лет спустя все наконец встало на свои места.       Где-то во вселенной за пределами головы Рихарда, где Пауль и он — одно целое, он слышит, как его партнер задыхается и стонет, голос напряжен и дрожит, и чувствует все более сильные толчки бедер Пауля, которые заставляют его член глубоко входить в его горло, заставляя его сжиматься вокруг него, и Рихард почти задыхается, так сильно, что ему приходится положить две крепкие руки на чужие бедра, чтобы не дать ему слишком увлечься. С зажмуренными глазами, в штанах, низко болтающихся на бедрах, с членом, вытащенным наружу, на котором подсыхает сперма, превращаясь в жесткую корку, с выступившим на лбу и висках потом, со слюной, свободно вытекающей изо рта, с членом Пауля, засунутым далеко в горло, он, должно быть, представляет собой то еще зрелище, и все же это не неприятный образ. Он делает то, что делает, почти благоговейно, как будто Пауль — это какое-то драгоценное сокровище, дарованное ему высшими силами, и он безмерно благодарен за это. Учитывая их сложные отношения на протяжении многих лет, то, чем они делятся сейчас, действительно кажется даром небес, поэтому Рихард изо всех сил старается сосать и работать языком так, чтобы довести Пауля до исступленного блаженного безумия.       Когда семя Пауля струей проникает глубоко в его горло, Рихард отстраняется, кашляет, глаза слезятся как от нехватки кислорода, так и от того, что сперма попала ему в рот. Но как только он восстанавливает дыхание, он без колебаний возвращает свои губы обратно на член Пауля. Он даже не думает об этом, не обращая внимания на то, что он никогда не держал ничье семя во рту. С Паулем, однако, это не вызывает никаких колебаний по поводу того, что делать. Втягивая член, он помогает себе рукой, размазывая предыдущую порцию его спермы по собственной слюне, делая ствол более гладким и облегчая трение. Затем следует еще несколько выстрелов, и на этот раз Рихард готов. Некоторое время он держит все это во рту, не понимая, зачем он это делает: то ли его спровоцировало простое любопытство, то ли навязчивое желание заполучить Пауля и все, что ему принадлежит, для себя, тем самым как-то претендуя на него.       Когда все закончилось, а Пауль все еще лежит под ним, Рихард, наконец, позволяет размякшей плоти выскользнуть из его рта, его собственное лицо покрыто потом, спермой и слюной, но, тем не менее, он счастливее, чем когда-либо за последние годы. Тыльной стороной ладони и частью рукава Рихард вытирает с лица все следы, а затем утомленно ложится щекой на бедро Пауля, его нос так близко к его мошонке, что ему приходится прикрыть глаза, чтобы различить каждую прядь волос и складку кожи. Словно повинуясь какой-то высшей силе, не в силах противиться своим желаниям, он придвигается ближе и прижимается поцелуем к скользкой стороне члена Пауля, у самого его основания, так же непринужденно, как если бы он целовал его щеку. Но этого ему кажется недостаточно, да что там, кажется, ничего сегодня не достаточно, если не считать Пауля, поэтому Рихард собирает остатки сил и немного приподнимается, позволяя своим рукам обхватить Пауля за торс, и в итоге оказывается щекой на нижней части живота, носом прощупывая тонкую дорожку мягких волосков, спускающихся от пупка.       Он не знает, как долго он остается в этой странной и вряд ли удобной позе, скрючившись на полу, обнимая Пауля, когда в какой-то момент он чувствует, как пальцы Пауля перебирают его волосы. Их продвижение несколько затруднено большим количеством геля, но это, кажется, не останавливает его. Очень нежно он начинает распутывать склеившиеся пряди, кончиками пальцев время от времени массируя кожу головы. Не в силах сдержать стон, Рихард еще крепче обнимает Пауля за талию, прижимается носом к животу, позволяя волосам щекотать его кончик. Ему интересно, смотрит ли Пауль на него, когда он это делает, и, если смотрит, то какое у него выражение лица. И все же Рихард не решается бросить на него взгляд. Это не потому, что он не хочет — черт возьми, он с удовольствием провел бы всю ночь, занимаясь именно этим — разглядыванием Пауля — но скорее потому, что у него есть сильное предчувствие, что если он позволит своим глазам встретиться с глазами напротив, то это будет для него равносильно тому, что он влюбится в него так сильно, что он не уверен, что сможет справиться с последствиями. Поэтому он остается сидеть как есть, с закрытыми глазами, позволяя Паулю ласкать его волосы и время от времени целовать его мягко вздымающийся и опадающий живот.       Их глаза наконец-то встретились, когда некоторое время спустя он почувствовал, как руки Пауля переместились на его плечи и, за отсутствием должного захвата, предприняли неуклюжую попытку поднять его с пола. В этот момент Рихард поднимает голову, чтобы посмотреть на своего партнера, и то, что происходит потом, происходит так быстро, что голова кружится. Это действительно похоже на падение, но не на землю, а как будто он падает прямо в глаза Пауля, а через них — в самую его душу, любовь, привязанность и нежность охватывают его со всех сторон, резонируя с его собственными чувствами и усиливая их интенсивность. В груди и животе у него что-то замирает, а в глазах появляется жжение, когда Рихард пробирается вдоль тела Пауля, оказываясь вровень с ним, наполовину лежа на нем, а частично все еще скрючившись на полу. Прежде чем он успевает сделать что-либо еще, губы Пауля прижимаются к его губам с такой силой, что это больше похоже на нападение, чем на поцелуй. Руки в его волосах, пальцы захватывают пряди, которые он только что так нежно распутывал, не позволяя ему отодвинуться ни на дюйм, как будто он жаждет ощутить вкус самого себя на языке Рихарда, а попробовать есть что, запах Пауля все еще остается на задней стенке его горла, и Рихард с готовностью открывает рот, чтобы позволить языку проскользнуть внутрь. Не встретив никакого сопротивления, Пауль позволяет своим рукам скользнуть вниз и по спине Рихарда, заключая его в свои объятия, такие сильные и тесные, что тот едва может дышать. Рихард снова закрывает глаза, но это уже не имеет значения — он увидел все, что нужно, достаточно, чтобы понять, что оба они слишком далеко зашли, чтобы бороться с этим, даже если бы они этого хотели, а они, похоже, не хотят.       В конце концов, им удается заползти на диван как следует, все еще полураздетые и вцепившиеся друг в друга так крепко, как будто они действительно пытаются стать одним существом. Диван недостаточно широк для двух взрослых мужчин, но они справляются, и Пауль оказывается лежащим почти на Рихарде. Интенсивность его разрядки и желание доставить удовольствие Паулю до этого оставили его без сил, но Рихард собирает их остатки, чтобы стянуть с себя майку и бросить ее куда-то на пол рядом с диваном. Теперь, когда его торс обнажен, возникает то самое желанное ощущение "кожа к коже": грудь Пауля прижата к его груди, тонкий блеск пота между их телами служит чем-то вроде клея, удерживающего их вместе как единое целое. Они не произносят ни слова в течение очень долгого времени, пока нет необходимости в вербальном общении, поскольку их тела способны выразить все, что нужно, достаточно легко с помощью соединенных губ, прикосновения рук и биения сердец.       Однако через некоторое время, когда пылающее послевкусие оргазма почти полностью утихает, его сменяет голос разума, непрерывно звучащий в его голове, осыпающий его таким количеством вопросов, на большинство из которых у него нет ответа, что у него почти болит голова. Почему они это делают? Почему именно сейчас, после того, как они знакомы уже три десятилетия, почему не раньше? Почему именно Пауль? И почему, черт возьми, это кажется таким правильным? Если бы он знал, что так будет раньше, он бы сделал шаг много лет назад. И что они собираются делать? Сейчас? Завтра, когда наступит утро? В будущем? Действительно ли он влюбляется в Пауля? Или он был влюблен в него все это время?       Их слишком много, и он не сможет ответить на большинство из них самостоятельно, ему нужна помощь Пауля. Поэтому он решает начать с того, который наиболее уместен в данных обстоятельствах.       — Скажи, что ты останешься на ночь, — пробормотал он наконец, прижимаясь к макушке Пауля.       Он настолько эмоционально опустошен, что даже разговор вдруг кажется ему сложной задачей, но, тем не менее, это хорошая усталость. Рихард задумчиво проводит указательным пальцем круги по татуировке на плече Пауля. Кажется, он видел ее миллион раз, но никогда так близко, как сейчас, так близко, что он может различить, где чернила немного поблекли. Каким-то образом эта маленькая деталь делает Пауля гораздо более реальным, вот он, спокойный и расслабленный в его объятиях.       — А я выгляжу так, будто собрался куда-то уходить? — его невыносимо саркастичный коллега хрипит, сжимая руки вокруг Рихарда для пущей убедительности.       — Ты выглядишь так, будто планируешь придушить меня, и в кои-то веки я ни капли не против, — улыбается Рихард, и на его губах чувствуется что-то правильное и чужое одновременно.       Правильное, потому что оно вызвано чувством покоя, которое поселилось в нем, несмотря на рой вопросов в его голове; чужое, потому что он уже целую вечность не испытывал ничего подобного ни с кем. Марго была, пожалуй, единственной, кто сравнительно близко подвел его к этому чувству внутреннего удовлетворения, но с Паулем это действительно совершенно новое измерение.       — Давай-ка передвинемся на кровать, — предлагает он с облегчением. — Этот диван убивает мою спину.       Рихард буквально чувствует улыбку Пауля на своей груди, колючее прикосновение его бороды, когда губы Пауля двигаются.       — Достаточно романтично, да? — ласково пробормотал он.       — Хочешь романтики? — спрашивает Рихард, немного забавляясь.       — Я хочу всего этого, — тихо отвечает Пауль, так тихо, что Рихард едва может разобрать слова, но, возможно, это ответ на один из самых важных вопросов, и это заставляет его сердце заколотиться в груди, а в животе снова появиться то трепетное неясное чувство. — Все, что мы упустили за эти годы, — добавляет он шепотом, внезапно лишая Рихарда на некоторое время дара речи.       Все, что он может сделать, это обнять его чуть крепче, с каждым мгновением все больше убеждаясь, что то, что здесь только что произошло, не было ни случайностью, ни маленьким дружеским трахом.       — И как долго? — тихо спросил Рихард, на мгновение совершенно забыв о своей больной спине.       Он не уверен, что этот вопрос уместно озвучивать сейчас, но ему любопытно, и, не совсем понимая все это до конца, он надеется, что Пауль сможет пролить свет на то, когда именно они полюбили друг друга. Потому что это то, чем они являются и, скорее всего, были какое-то время.       — Как долго что? Я тебя хотел? — по какой-то причине Пауль снова задыхается, но на этот раз звук выходит удивительно горьким. Затем он вздыхает и продолжает, несколько безнадежно. — Думаю, практически с того момента, как я впервые увидел тебя.       Для Рихарда это признание — как пощечина, одновременно ошеломляющая, отрезвляющая и ранящая. Он чувствует, как его глаза широко распахиваются, когда он в полном оцепенении смотрит в потолок студии. Не могло же так быть, правда?       — Может быть, если бы я понял это тогда, все могло бы сложиться иначе. Но я не понял. И если ты имеешь в виду, как долго я знал, что... это... — Пауль запнулся, так не похоже на его обычную невозмутимость. Его голос также звучит странно болезненно, и впервые за все время Рихард задается вопросом, не мучают ли Пауля их многолетние непримиримые конфликты и желание, которое оставалось неутоленным, так же сильно, как и его самого. — Уже несколько лет, это точно, — продолжает Пауль, не подозревая о собственных откровениях Рихарда. — Как ни странно, я понял это не сам, а мне помогли.       Теперь начинает казаться, что сюрпризы сегодня не прекратятся.       — В смысле? — спрашивает Рихард, искренне недоумевая.       Пауль некоторое время молчит, а затем смещается в объятиях, поднимает голову и дарит ему довольно неуверенную маленькую улыбку, которая также выглядит ужасно хрупкой.       — Ты уверен, что хочешь поговорить об этом сейчас?       Однако, к облегчению Рихарда, он не выглядит и не звучит настороженно, просто беспокоится.       — Есть какой-то ужасный секрет, который я не должен знать? — спрашивает он так осторожно, как только может, и даже готов отпустить его, если Пауль признается, что он есть, но не хочет им делиться.       Пауль ухмыляется, и удивительно, как такая мелочь, как его маленькая улыбка, может так сильно изменить настроение.       — Нет, никаких ужасов и секретов, — качает он головой и, вздохнув, возвращается щекой на грудь Рихарда, что тоже приносит облегчение. Рихард ободряюще поглаживает его плечи. — Шнайдер был тем, кто как бы намекнул, что корень всех наших проблем может быть скорее сексуальным, чем каким-то другим. И, по правде говоря, его слова не стали для меня неожиданностью.       Когда Рихард не может сдержать смешок, Пауль поднимает голову и бросает на него любопытный взгляд.       — Что смешного?       — Шнайдер.       — Он что, и с тобой говорил об этом?       — Не в столь специфичных выражениях, но... полагаю, я могу сказать, что меня посетила та же мысль. Какая чертова сваха, спорим, он испытал бы чувство удовлетворения, если бы увидел нас прямо сейчас, а?       Сначала Пауль просто ухмыляется своей уникальной усмешкой, а затем заходится в смехе, уронив голову обратно на грудь Рихарда.       — Похоже, он все-таки был прав, — пробормотал Пауль и вдруг прижался звучным поцелуем к обнаженному плечу Рихарда. — Ну а ты?       — Я начал подозревать во времена Mutter, когда началось настоящее дерьмо, — вздыхает Рихард. — Я был так напуган, что мне пришлось бежать не только от тебя, но и от себя, и ты знаешь, как это хорошо получилось.       Пауль тихонько хмыкает в знак согласия.       — Почему ты... сейчас, я имею в виду... — Рихард прервался, внезапно почувствовав себя не слишком внятным.       Все эти сеансы групповой терапии, на которых им советовали говорить и правильно формулировать то, что их беспокоит, прошли, размышляет он несколько кисло. Сейчас правильная формулировка, конечно, не помешала бы, но оказывается, что Пауль чудом способен уловить смысл.       — Сделал шаг в направлении, которое привело нас сюда, обнимающимся и полуголым на твоем диване? — спрашивает он, доказывая Рихарду, что по крайней мере один из них все еще способен связать слова воедино, приправляя их иронией, как он всегда делал.       — Ты понял. Я и сам не смог бы выразиться лучше, — хмыкает Рихард.       Его спина жаждет более удобной поверхности собственной кровати, но он считает, что какое-то время придется терпеть диван, по крайней мере до тех пор, пока длится эта полоса чудесного взаимопонимания. А для них двоих, похоже, крайне важно постараться сохранить ее как можно дольше.       — Ну, я не мог сопротивляться тому, что ты так...— Пауль снова прерывается и пытается пожать плечами.       — Значит, я все-таки звучал любяще и ласково? — спрашивает Рихард, понимая, что его сердце сильно стучит в груди. Это смешно, но он ничего не может с собой поделать, ведь ответ Пауля, скорее всего, чертовски много для него значит. Сам Пауль, очевидно, должен почувствовать, как молоточек бьется в его грудной клетке, и понять, о чем идет речь.       — Нет, как я и говорил, ты звучал ворчливо, — хмыкает Пауль и поднимает голову, чтобы бросить взгляд на Рихарда. Однако его глаза сияют, когда он смотрит на него сверху вниз, как и его улыбка. — Но в твоих глазах было столько нежности, Рихард.       Снова потеряв дар речи, Рихард может только смотреть на него, на каждую черточку его лица, каждую морщинку, настолько знакомую, что просто видеть ее — все равно что быть дома, в безопасности, надежности и утешении. В комнате довольно темно, но в глазах Пауля есть какой-то свет, излучаемый изнутри, теплый и ровный, и Рихард понимает, что это, должно быть, отражение того, что он чувствует, всей любви, привязанности и нежности, которые внезапно появились внутри него, такого количества, о котором он даже не подозревал всего несколько часов назад.       Все еще силясь что-то сказать — потому что он чувствует, что Пауль заслуживает услышать это, а не только увидеть в его взгляде влюбленного идиота — Рихард берет щеку Пауля и притягивает его к своим губам. В любом случае, это кажется более эффективным способом общения.       Но прежде чем их губы соединились, с кончика его языка срываются слова, произнесенные тихим шепотом.       — Я люблю тебя, Пауль, — шепчет он в открытый рот своего любовника, прежде чем его собственный закрывается поцелуем, мягким, медленным и почти болезненно нежным.       Когда они разъединяются, Пауль не отстраняется, а говорит в уголок его губ.       — И мысль о том, что мы почти уничтожили это своими собственными руками, ужасает, — выдохнул он, заставив Рихарда вздрогнуть, потому что это действительно так, особенно сейчас, в нынешних обстоятельствах.       — Я больше не хочу ничего уничтожать, Пауль, — шепчет он.       — Я знаю... — Пауль вздыхает. — Посмотри только, ты уже это сказал, а я все еще... — он вздыхает снова, звук выходит дрожащим и несколько нервным, необычная смена настроений Пауля озадачивает Рихарда больше, чем он хочет признать. Затем тот действительно отодвигается назад, чтобы иметь возможность нормально смотреть Рихарду в лицо. — Мне все еще трудно говорить, ты знаешь это, — он качает головой, выглядя немного потерявшимся. — Даже когда речь идет не о плохом, а о хорошем. О тебе. О том, как сильно я хочу, чтобы ты был... всем, всем этим, чтобы у тебя было все это, слава, признание, твой сайд-проект, Раммштайн. Наверное, я боялся, что моя любовь покажется тебе настолько незначительной по сравнению со всем остальным, что ты даже не заметишь этого, а я не смогу этого вынести. Мне казалось, что гораздо проще не дарить тебе любовь вообще, чем допустить возможность того, что она будет отвергнута.       — Пауль... — Рихард тихо шепчет, совершенно ошеломленный, затем берет лицо Пауля в обе свои руки, притягивая его к себе, пока их губы снова не соприкасаются. — Твоя любовь была бы самым ценным, что у меня могло быть. Возможно, раньше я не дорожил ею, но теперь все по-другому, ты должен знать.       — Тогда она твоя, Рихард, вся, весь я, — тихо дышит Пауль, его губы невесомо порхают по рту, щекам и подбородку. — Я люблю тебя больше, чем это может быть целесообразно для меня самого.       При этом Рихард не может удержаться — он улыбается в губы Пауля, тихо смеясь от облегчения, любви и восторга.       — Как насчет ужина завтра вечером, м? Это достаточно романтично для тебя? — с надеждой спрашивает он, внезапно увлеченный перспективами спокойного вечера дома с Паулем, и странно, как эти два слова, дом и Пауль, внезапно обретают гораздо более глубокую связь. — Никого не будет до понедельника, я могу приготовить что-нибудь особенное для нас, и, знаешь... — он молчит, не зная, как сказать прямо и откровенно: "Мы могли бы трахать друг друга до потери сознания", или "Я мог бы целовать тебя часами напролет", или просто "Я хочу быть с тобой, ближе, чем когда-либо."       — Только ужин, а? — спросил Пауль, уже забавляясь, явно дразня Рихарда, как будто прочитал его мысли. — Что еще входит в твое понятие романтики?       — Может быть, тебе стоит рассказать мне, что входит в твое, м? — спрашивает Рихард, и это еще один вопрос, который просто выскользнул из его рта сам по себе, гораздо легче, чем он мог себе представить. — Чтобы я мог сделать все возможное, чтобы убедить тебя, что я влюблен в тебя сверх всякой меры. И что я хочу тебя всеми способами, какими только можно хотеть того, кого любишь.       Усмехнувшись, Пауль прижимается лбом к лбу Рихарда, их носы соприкасаются.       — Я хочу заняться с тобой любовью, — говорит он, ухмыляясь, и эту ухмылку Рихард любит больше всего — неповторимую ухмылку Пауля, блистательную и ликующую.       — Это я могу тебе дать, — улыбается Рихард в ответ. — Только, пожалуйста, давай слезем с этого гребаного дивана, а?