Мимо,
Диван проминается под их весом, когда Даня усаживается к Азику на колени, обнимает лицо ладонями, целует долго и мягко, большими пальцами гладит скулы, и Азик готов распасться на крошечные кусочки, превратиться в ничто от его тёплой ласки. Он прячет руки под большой мягкий свитер, чтоб очертить только пальцами рёбра, добраться до широких лопаток, прижаться ладонями к сильной спине, за которой раскроются белые крылья, если только о том попросить. Азик просит, без слов, лишь хватает за край предмет лишней одежды и тянет наверх, помогая снять, бросает куда-то на пол, — сейчас не имеет значения. Данечка всё понимает молча, аккуратно целует напряжённую шею, руками скользит по груди, заглядывает в глаза, — убедиться, — целует сильнее, смакуя вкус чужих губ, прижимается крепко. Азик обхватывает руками за талию, чтобы точно не потеряться, когда закроет глаза. Боится смотреть, но слышит, как раскрываются за спиной сильные крылья, прекрасные и большие. Азик на ощупь подбирается пальцами к их основанию, зарывается в мягкие пуховые пёрышки, легко царапая крашеными ногтями. Даня стонет, красиво прогибаясь в спине, и вцепляется демону в плечи. Истинный облик ангела заставляет Азика дрожать от переизбытка чувств и застарелых воспоминаний о полётах и ощущении силы в напряжённых лопатках, что-то, что ему давно и болезненно недоступно. Образ Данечки с распахнувшимися за спиной крыльями невозможно изжечь из памяти, навсегда он впечатался в мысли демона и останется с ним теперь уж навечно. Азик свой истинный облик до глубины естества презирает и тоскует по крыльям всеми фибрами того, что осталось у него от души. Не к лицу ему демонские рога, совершенно мешает хвост, про копыта вообще лучше не заводить речи. А главное, — скрытая в этом облике суть, подобная напоминанию обо всём, что пришлось пережить, о том, чем он по сути является и чем не хотел бы являться. Даня долго его уговаривает, прижимаясь своим лбом к его, что-то там лепечет про любовь и доверие, про принятие, что-то сбивчиво обещает, Азик слышит как сквозь стекло, мнёт в руках чужой свитер и нервно трясёт головой. Зачем ангелу его облик, он не может представить, а Даня всего навсего нежно влюблён в Азазелло в любого, и не важно, за что ему такой облик был дан. Он целует в холодный лоб, жмёт в ладонях чужие руки, вновь без слов, — если хочешь, то покажи, а не хочешь, то я не заставлю. Азик тянет с себя футболку, прогоняя больную дрожь. Показать, так всего себя сразу. Отпускает рога на волю, опасаясь взглянуть в глаза. Если ангел посмотрит презрительно, то захочется сразу спилить их заточкой под ноль, никогда не смотреться в зеркало. Нервной дрожью по позвоночнику прокатывается волнение, превращая всё тело в лёд. Обнимает себя руками, опуская рогатую голову, отворачивается спиной. Хотел видеть, — смотри, только нечего потом жаловаться на свою же брезгливость. За спиной тишина, только один надрывный и жалостный вздох. Азик ёжится, зябко ведёт плечами, пуще прежнего ощущая, как стянуло кожу лопаток. Вдоль спины от них тянутся старые шрамы, две печати от некогда крыльев. — Насмотрелся? Голос хрипит, пальцы крепче сжимают плечи. Даня ласково кладёт руку меж вздрагивающих лопаток, раскрытой ладонью. — Очень больно? Совсем-совсем тихо, с тоскою в голосе. Бьёт острее ножа, забираясь под кости. Да, блять, больно, ангел, ты даже не знаешь. «Слава богу», думает Азик, морщась собственных слов. Но да, слава конкретно ему за то, что Даня не знает. Он кивает, не в силах озвучить, что такое эти два шрама. Даниэль догадывается и так, не надеясь всецело понять, каково это остаться без крыльев. Встаёт ближе, в пол шага, аккуратно целует в шею, чуть касаясь губами хрупких на взгляд позвонков. — Мне так жаль… Голос сквозит печалью, самой искренней, полной сочувствия, от него кожу рвёт, ломит кости. Азик, милый, так не бывает, чтобы демон доверился ангелу даже в крохотный мелочи, что же ты делаешь, раскрываясь настолько честно. Ты не слишком ли там заигрался? Азик хочет сказать «не нужно», хочет сказать «забей», хочет сказать «привык», только слёзы у глаз грозят вырваться с первым же звуком, потому лишь молчит, принимая тепло от ладони на ноющей болью спине. Его медленно отпускает, словно лёг в горячую воду после долгого тяжёлого дня. Эта ласка почти на грани, но с таким можно справиться, сделать вид, что не проняло. Только завеса из белых перьев, появившаяся перед глазами разбивает его вконец. Даня жмётся губами к затылку, кутая их двоих в свои крылья, обнимая со всех сторон. Безопасно. Азик прячет глаза ладонью. Тушь течёт по щекам. — Блин, Мурзилка, весь макияж мне испортил…Ранен,
Азик бредит каждой минутой, что у них есть в запасе. Он совсем и не ждал, что подобное чудо когда-то ему повстречается, а оно повстречалось. Идёт тут с ним за руку, мило воркует о людях и кошках и об их сходствах. Ангел печалится, что не у всех кошек есть дом, и желает забрать их всех. Азик согласен, ему кошки тоже значительно ближе всё тех же собак. Данечка ослепительно светится, плечи припорошило мелким снежком, и светлая чёлка забавно торчит из-под берета, щёки красные с холоду. Вот бы вечность так просто бродить, сделав вид, что весь мир их двоих не касается, и забить на любые проблемы. Ангел вдруг замирает, прижимает ладонь к груди, странно хмурится, словно прислушиваясь. Азик мысленно стонет, старательно борясь с желанием закатить глаза, не замечая, что крепче сжимает ладонь в своей напряжённой руке. Данечка смотрит чуть грустно, отнимает ладонь. Это значит, — «уйду ненадолго и скоро вернусь, обещаю». Демон только кивает и прячет руки в карманы, чтобы не мёрзли, пустые. Даня ему улыбается, раскрывает крылья, одним сильным взмахом поднимается в воздух, и вот его нет. Только Азик стоит посреди тротуара и смотрит в холодное небо. Сейчас чувство тревоги уймётся, и он побредёт себе дальше в гордом одиночестве, смотря строго под ноги, и будет ждать, когда ангел вернётся. Когда вернётся… Тревожное чувство в груди лишь нарастает, накатывает волнами, пробуждая желание закурить. Азик гнал от себя эту мысль с той самой минуты, как впервые почувствовал, касаясь Даниных рук, что вот, теперь всё иначе, и ангел ему вовсе не друг, не союзник, а тот, за кого хоть обратно в ад, хоть против своих, хоть вообще против всех, лишь бы вместе. Гнал подальше, боясь себе правду сказать, это был бы ведь шаг к принятию, а он с этой гадостной мыслью мириться не хочет. А надо. Придётся. Даня здесь не останется, не сможет, не станет. Да и незачем ему вовсе. Только зря выгорит в людском мире, как только завеса эйфории спадёт. Азику останется сидеть и смотреть, как Даня стремительно утопнет в серотониновой яме, когда весь восторг померкнет. Ему, демону, тут прижиться раз плюнуть, после ада, всё равно, что курорт. А вот ангелам здесь несладко. Привыкать слишком тяжко, погано, а там до депрессии, — лишь ладонь протяни. А так Азик не хочет, хочет дальше видеть Данину улыбку, вызванную такими прозаичными и давно приевшимися вещами, как первый снег, радуга и бродячие коты, ластящиеся у ног при встрече, хочет дальше показывать ему глупые видосы в тиктоке и пояснять за дебильные тренды, хочет держать его за руку, хочет трогать мягкие светлые волосы, обнимать руками за талию, подбивать его пить запретную колу и целовать так, чтобы ангел терял под ногами землю, хочет и дальше выбивать из него великолепные нежные стоны и утопать-утопать-утопать в них, пока и вовсе не задохнется от этих чувств. Только вот ангелы не задерживаются в мире людей, ему ли не знать, по каким причинам им обычно приходится оставаться здесь навсегда. Азазель крепко сжимает зубы и ногтями в ладони впивается. К людям можно только упасть, вот тогда уже, — навсегда, точно. Нет. Азик бы не хотел для своего ангела подобной участи. А это означает, что рано или поздно Даня его покинет. То есть, уже на совсем. Только Азик теперь и не знает, как привыкнуть к отсутствию ангела, он на нём помешался прочно, так, что с трудом даже дышится, так, что страшно на час отпустить, не то, что на жизнь. Вляпался ты, Азик, знатно. Даня что-то изучает в предоставленном Азиком телефоне, может быть, залип в твиттере, чёрт дёрнул демона показать ему эту соцсеть. Азик ластится, утыкается носом в шею, обвивая руками, греется от тепла, и ему безмятежно. Тянется поцеловать за ухом, ничего не может с собою поделать, — липнет к Данечке, пока есть момент, подлезает под руку и кусает за подбородок. Даня фыркает, улыбаясь, вплетает пальцы в волосы на затылке, Азик пытается укусить за ухо, не достаёт и ёрзает, пытаясь удобней улечься, бодается, чтобы выбить из рук телефон. Даня намёки уже понимает, разобрался, что это такое, согласно бросает гаджет, кладёт ладони на спину, поверх старых шрамов и ласково гладит. Азик ответно кусает в шею, сразу целуя чуть ниже укуса и устраивает голову на груди. Прикосновения к голове расслабляют до состояния мягкой тяжести, хочется так уснуть и проспать всю их вечность, и плевать на конец света, плевать на Сатану, на всё наплевать. Азик допускает вновь показать рога, раз уж так они запали ангелу в душу. Это честно и больше не очень то страшно. Даня истинный его облик любит за них двоих, восхищённо смотря каждый раз, ровно с тем же восторгом, с каким смотрит на весь людской мир, если не с большим. Даня нежно почёсывает у самых оснований рогов, то и дело возвращаясь опять к волосам, и Азазель мурлычет почти что по-кошачьи. Он тихонечко дремлет в чужих руках, наслаждаясь размеренным дыханием рядом. Под щекой, — стук ангельского сердечка, очень честного, очень сильного, и у Азика также стучит в ответ. Очень сильно и очень честно. — Азик, — зовёт Даня тихо, боясь потревожить его, полусонного, — А мне можно… Остаться с тобой? — Ты и так со мной, ангел, — тянет демон сквозь дрёму, покрепче сжимая в объятиях — Нет, я имею ввиду, на Земле? Навсегда.Убит.