Много

      На улице под тридцать градусов, но в квартире все равно холодно. Саша сжимается в клубок, обнимая себя за колени, но не пересаживается на диван или стулья, продолжая морозить задницу на полу. Хочется стать чем-то маленьким, сжаться в точку, как вселенная в самом начале, только потом не превращаться во что-то бесконечное, а остаться таким же. Потому что место «чего-то бесконечного» уже занято Артуром.       Артура так… много. Всегда и везде. Алиновскому иногда казалось, что тот вот-вот выскочит из-за поворота и начнет болтать-болтать-болтать, пока воздух в легких не закончится, а легкие у того были большими, хоть и не больше доброго сердца, но это ничего, в грудной клетке его все равно больше ничего важного нет. В нем самом будто ничего больше и нет: только легкие для воздуха и огромное сердце, всегда излучающее радость и позитив, делясь этим со всеми в радиусе ста километров. Кроме Саши. Сашу почему-то всегда обходило стороной.       Артура было слишком много. Он заполнял собой все: все вещи вокруг будто имели его отпечаток, на каждом из людей был его след. Алиновского это все обволакивало и мешало дышать, словно он находился под водой, а может, под коркой льда — дышать трудно, а выплыть ещё труднее. Артур его сдавливал, сам того не желая.       Под этим напором Саша мечтал превратиться в точку или же сбежать. Но сбежать невозможно — все вокруг отмечено Артуром, а если нет, то он пойдет следом, пойдет следом и отметит все неотмеченное. Артура было слишком много, везде, в глазах, легких, в чужих лицах, в одинокой кружке с остывшим кофе, в ярких свитерах, разбросанных по всему шкафу и в принципе по квартире, его было слишком много даже в сердце. Артур любил свободу, но даже не подозревал, насколько этой свободы хотел Саша.       Рядом с Артуром было трудно даже дышать.       Алиновский однажды сойдет с ума от такого количества Артура вокруг, это точно; было уже нечто похожее, когда он зимним вечером почувствовал, будто и правда задыхается, и выбежал на улицу, чтобы подышать воздухом. В одной только толстовке и пижамных штанах, словно сумасшедший, он шел по дороге, и люди в толстых пуховиках и огромных шапках смотрели на него так, будто еле сдерживали желание позвонить в психбольницу и доложить о сбежавшем пациенте. И в их лицах он видел Артура: в улыбке какой-то маленькой девочки, в морщинках вокруг глаз у какой-то женщины, в «птичьем» носе какого-то мужчины, везде был Артур. Саша остановился, закрыл лицо руками, стараясь не плакать и дышать глубже, пока…       — Шура?       Артура было слишком много.       Он заполнял собой всё пространство вокруг, был в желтоватом освещении мигающей лампочки, был в помехах, которые иногда появлялись на экране старенького телевизора, был в припрятанных бенгальских огнях, был в разрисованных пластырях, которые валялись в углу, был в разноцветном значке, который нашелся за шкафом, был в разбитых кружках, скрепленных суперклеем. Алиновский видел его во всем вокруг, и от этого медленно слетал с катушек — ещё чуть-чуть, и вместо собственных лиц у прохожих будет лицо Артура.       Но было бы лучше, если бы Артура не было вообще?       Саша не знал.       Может, было что-то хорошее в том, что Артур был везде. Артур хороший и веселый, яркий и радостный, заряжающий своим позитивом, такие люди всегда ценятся, в отличие от таких, как Саша. Но, вот незадача, Артур отдавал слишком много этого самого позитива, настолько много, что бедный Алиновский просто не выдерживал этого резко свалившегося количества солнца вокруг себя. Артур, вообще-то, осветил жизнь Саши, но тот оказался к этому не готов. Получается, сам виноват. Как всегда.       На улице под тридцать градусов, но в квартире все равно холодно. Саша сжимается в клубок, обнимая себя за колени, но не пересаживается на диван или стулья, продолжая морозить задницу на полу, потому что на диване сидит Артур, а количество позитива увеличивается по мере приближения к персонажу. Алиновский просто задохнется.       Артур видит, что что-то не так. Он ведь тоже не глупый, сколько в мире живет-то (сколько?). Он видит, что Шура почему-то сбегает от него постоянно, закрывает лицо руками, запирается в другой комнате, на совместных заданиях старается держаться подальше. Даже сейчас, когда они находятся в одной комнате, он не хочет даже на один диван с ним сесть.       От этого неприятно щемит в груди. Артур всегда рад новым ощущениям, но это что-то особое. От этого становится особенно плохо, поэтому он осознает, что пора бы. Пора бы что-то сделать с этим, потому что он уверен, что Саше ещё хуже, раз он так себя ведет. Ему ещё больнее.       Артур спускается к Алиновскому, садясь рядом в позе лотоса. Ничего не говорит, смотрит так, жалобно, всем своим взглядом пытаясь сказать «ты можешь мне довериться, я хочу помочь!». Жаль, что Шура уткнулся в колени и ничего не видит.       А Саша задыхается. Артура теперь слишком много. Ещё больше. Он словно не рассчитал дозу: должно быть хорошо, но почему-то только хуже становится. С дозой шутить не надо. Никогда не надо. Только в их случае доза сама пошутить любит.       Артур кладет ладонь на чужое плечо. Серый свитер слегка щелкает электричеством, а сам Алиновский дергается, но не отодвигается. Это уже радость огромная, поэтому Артур широко улыбается, глядя на своего друга и ожидая, когда тот наконец поднимет голову.       Дозы вызывают привыкание, так что надо просто продержаться, потом будет хорошо, а потом перестанет хватать и этого. Алиновский за время, проведенное на улицах, пока родители находились в запое, успел выучить все стадии наркомании.       Артур придвигается чуть ближе. Вот, чуть-чуть осталось, Шура обязательно поднимет голову, они поговорят и обнимутся, а потом все будет хорошо, точно-точно!       Артур надеется.       Алиновский позорно всхлипывает. Он чувствует, как Артур уже наполняет собой все его легкие, медленно заползает в сердце, захватывает итак уставший мозг. Проникает внутрь, заполняет Сашу полностью.       И становится легко.       Саша подрывается, смотрит на удивленного Соловья, дышит так, словно пробежал километра два без остановки. Чувствует чужую ладонь на своем плече, и глядит в медовые глаза напротив, а после кидается в объятия, которые встречают его со всей возможной радостью.       Оказывается, это было так просто.       Надо было только запустить Соловья в своё сердце, позволить заполнить собой всё.