Последние звезды перед рассветом

Элизабет пробуждается от забытья постепенно. Поначалу неосознанно тянет на себя покрывало, кутается в него: руки озябли и дрожат, а пальцы почти не гнутся. Глубоко вдыхает – и этот воздух ей незнаком. Пахнет старым, просоленным в море деревом, холодом – если бы могильный холод имел свой запах, то именно такой – и чем-то очень родным, но не поддающимся описанию. Что? Где… Она открывает глаза и обнаруживает себя в чужой каюте. Здесь просторно, но все равно довольно темно. Слабый свет на стенах дрожит и колеблется; кто-то шепотом бормочет ругательства. Обернувшись на голос, она различает в полумраке суетливо трудящихся матросов. Пара мужчин снуют у окна, меняя старые, изодранные ветром и временем шторы на новые – зеленоватый бархат. Необычно вкрадчивый голос заставляет ее перевести взгляд на того, кто сидит у ее постели: – Мне жаль, но правила «Летучего Голландца» обязывают меня задать этот вопрос: мисс Суонн, вы поступите ко мне на службу? Элизабет видит сощуренные глаза с точками-искорками света, знакомый бледноватый овал лица и любимую, пробирающую до мурашек улыбку. Но в его взгляде легко читается напряжение. – Сожалею, но в другой раз, капитан. И не стесняйтесь называть меня миссис Тернер. Это имя мое по праву, – она счастливо улыбается, потягивается, разминая затекшие руки и спину, и садится, не переставая смотреть на него. Капитан «Голландца» с явным облегчением выдыхает. Отголосок его выдоха щекочет ускользающим холодом ее плечи. Элизабет ёжится. Всего, кажется, минуту назад она изо всех сил пыталась не захлебнуться, борясь со стихией, уже смывшей всю команду за борт и почти перевернувшей судно. Она стояла, мертвой хваткой вцепившись в тросовый такелаж, натянутый по борту, и прижимала к себе заветный сундучок. Единственная настоящая ценность из всего багажа. Остальное может катиться на дно, к морскому дьяволу. Именно его она, как приговоренный к казни, жадно высматривала на зыбком горизонте. Но море как будто было против ее чудесного спасения. Пена едкой пылью хлестала в глаза, ветер рвал подол платья и выдувал из тела последнее тепло. Элизабет Тернер должна была упасть и остаться в море навсегда. Кажется, она все-таки упала в волны, но лишилась чувств раньше, чем коснулась воды. Что ж, сейчас это уже неважно. – В таком случае, вы не можете находиться на борту моего корабля. Я высажу вас в ближайшем порту. Несколько мгновений они молча смотрят друг на друга, как бы пробуя на вкус напряжение в установившейся тишине, а затем Элизабет подается вперед и крепко его обнимает. В ответ руки Уилла с силой бочковых обручей сдавливают ее поперек груди. Он не горячий, как живой человек, и в груди не стучит сердце. Но он теплый и настоящий достаточно, чтобы верить в абсолютную реальность происходящего здесь и сейчас. – Я так скучала, – бормочет она ему на ухо, целуя его в шею. Уилл еще немного обнимает ее, ласково, бережно поглаживая по спине... но вдруг отстраняется и смотрит ей в лицо, придерживая за плечи: – Что ты делала в море? – Как оказалось, на том берегу было не лучшее место, чтобы обосноваться, – пожимает плечами Элизабет. – Я взошла на корабль, чтобы поискать что-то получше. – Шторма и ураганы не в моей власти. Ты могла погибнуть. Элизабет хочет колко возразить, но что-то в его словах цепляет ее. Она прищуривается. – А что же в твоей? – Твой вопрос – дань этикету или ты планируешь использовать меня в своих целях? – тот присматривается к ней в ответ. Несмотря на все перемены, Уилл всё тот же, с тем же характером, с той же огромной любовью к ней, и ей нестерпимо хочется немного его подразнить. – Я пиратский барон в отпуске, мой капитан. – Уилл предостерегающе качает головой, но она не обращает внимания. – А также король пиратов. Море меня ждет. Надеюсь, я дала тебе достаточно времени, чтобы привыкнуть к «Летучему Голландцу» и не беспокоиться обо мне. Но, знаешь, когда я вновь буду в море, нам обоим будет спокойней. Ты всегда будешь знать, что я под твоей защитой, – она улыбается. – А я буду знать, что ты всегда рядом. – Не всё так просто, Элизабет. У меня есть определенные обязанности. – Да, я знаю. Но что-то же столкнуло нас в море, хотя и было обещано – раз в десять лет?.. – тянет Элизабет, но тут до нее доходит смысл сказанного, и она застывает. Спину продирает морозом. Она серьезнеет в мгновение ока: – Уилл, я никогда не видела такого шторма. Я уверена, это было неспроста. Мы должны были встретиться. И теперь я знаю, для чего именно. «Я нужна Калипсо. Я нужна как напоминание, чтобы Уилл не превратился в очередного Дейви Джонса». Между ними повисает пауза, и, чтобы сгладить неловкость, Элизабет с интересом осматривается по сторонам. В капитанской каюте прохладно и немного неуютно: несмотря на магию, хранящую судно от потопления, доски стен и потолка выглядят так, будто рассыплются от вздоха. Но покрывало на ее плечах – как будто новое, оно теплое и легкое, с богатой вышивкой. Орнамент незнаком: явно откуда-то издалека. Но как может «Летучий Голландец» торговать с кем-то? Разве что, прямо в море? Но откуда деньги у призраков? Или… Элизабет отбрасывает неоконченную мысль и продолжает изучать пространство. У окна, полузадернутого новыми портьерами, – большой рабочий стол, на нем – ее бесценный запертый сундучок, подсвечник и небольшой рисунок в водонепроницаемой рамке. Трудно не узнать свои же черты. Элизабет улыбается и отводит взгляд. Ее вниманием завладевает шкатулка, стоящая рядом. Изнутри живописно свешиваются прижатые крышкой нитки жемчуга, а за ними, в глубине, что-то таинственно светится. Элизабет встает, набрасывает покрывало на плечи и подходит к столу, чтобы прикоснуться к сокровищам. От драгоценностей ей до сих пор порой трудно отвести взгляд. Она оборачивается: – Откуда это? Уилл порывисто встает и подходит к столу, как и она. – Места, где я был, невозможно описать. Все они не могут перевесить тяжести моей ноши, но, скажем так… облегчают ее. Он достает из шкатулки нить с яркими, сине-зелеными крупными жемчужинами, сияющими перламутровым светом, щелкает застежкой и мягко обходит Элизабет, чтобы оказаться позади. Поняв, она отпускает покрывало и поднимает волосы. Прохладный жемчуг ложится ей на ключицы. – Сокровища со дна меня не интересуют. Но порой, видя вещь, я представляю, как прекрасно она будет выглядеть на тебе, и не могу удержаться, – голос вибрирует у ее уха, губы почти касаются кожи. Элизабет прерывисто выдыхает. – Тебе не удастся меня подкупить, любовь моя. Сокровища без тебя ничего не стоят… Я возвращаюсь в море, и мы будем так близко, как только возможно. Десять лет без тебя – это несправедливо. В конце концов, это не твоя ноша. Калипсо следует поменять свои правила, потому что тебя… тебя ей не за что наказывать, – голос в конце изменяет ей, и, повернувшись, Элизабет утыкается лбом ему в грудь. – Элизабет, – бормочет Уилл, прижимаясь подбородком к ее макушке. – Это моя плата за жизнь. За мою и за твою. Не стань я капитаном, вы все погибли бы. – Если бы Джек не стал медлить, все было бы хорошо, – отвечает Элизабет, не отстраняясь от него. – Это он должен был бороздить моря вечно, он так этого хотел, а мы должны были… мы просто были бы живы. – Но мы живы, – Уилл слегка отстраняется и поднимает ее голову, чтобы заглянуть в глаза. – Мы живы, и я клянусь тебе, что на море никто не посмеет причинить тебе вред. Даже Калипсо – иначе ей придется искать другого капитана. Она улыбается в ответ и видит, как меняется и его лицо от этой улыбки. – Значит, решено! Спасибо, капитан Тернер, за верную службу от лица всего Братства... Она все еще смеется, счастливая, готовая строить планы на будущее, но вдруг замечает, что Уилл уже как будто не видит ее, а с непроницаемым лицом пристально смотрит прямо перед собой. Он резко отступает от нее и одергивает распахнутый ворот рубашки. – Извини. Пришло чье-то время. – И мы уйдем на глубину? Сейчас? Уилл качает головой: – Будь это немного подальше, пришлось бы немедленно посадить тебя в шлюпку. Но нет, здесь недалеко, успеем по ветру. – Он идет к выходу из каюты, останавливается на пороге и манит ее за собой. На палубе, по-прежнему невозможно ветхой, но ставшей какой-то более… складной, ухоженной, нет ни единого матроса. Но по первому знаку капитана они непостижимым образом отделяются от канатов, бортов и мачт и встают на свои места. Проходя мимо, рулевой мимолетно, но тепло ей улыбается, и Элизабет неловко отводит взгляд. Остальные матросы кажутся куда менее приветливыми, а кто-то даже смотрит на нее враждебно. Впрочем, ей нет до них дела. Встав рядом с рулевым на мостике, Уилл складывает руки за спиной и точно, четко раздает команды. Сероватые паруса падают, раскрываются, как ветхие цветы, их наполняет ветер, и корабль почти летит над морем, едва касаясь килем гребня волны. Тем острее ощущение, что внизу, под гладью, под килем, на семь футов и глубже – полная неизвестность, усыпанная обломками и костями. Темная глубина. Никто из людей не бывал там, и никто не может рассказать, что там… кроме ее супруга. Наверное, это один из встречных пунктов договора с капитаном «Летучего Голландца». Они приходят к месту крушения, когда все уже закончилось. Судно-проводник между мирами и не должно уметь иначе. Шлюпки обыскивают россыпь обломков, матросы сноровисто затягивают людей к себе на борт и возвращаются к кораблю. – А что потом?.. Что с ними будет потом? – Элизабет жадно смотрит вниз, перегнувшись через парапет. Мимолетной болью проносится воспоминание: когда ее отец уплывал за грань мира, ему нельзя было подниматься к живым. Но «Голландец» предназначен именно для этого, так что вытащенные из воды мужчины, женщины и дети взбираются на борт по веревочной лестнице. Кто-то из них говорит, но голоса теряются в биении волн об обшивку корабля. – Последнее путешествие, – отвечает Уилл позади нее. – Каждый займет свое место в лодке, зажжет фонарь, и мы сопроводим их к закату. – И никто никогда… не просил остаться? – она резко оглядывается, впивается взором в его лицо. Оно остается непроницаемым, и невольно, на секунду, ей кажется, что она больше не узнает Уилла Тернера в этом строгом и неумолимом молодом мужчине. Морок уходит так же внезапно, как и пришел, но это неважно: ведь это правда. Он больше не человек. Часть команды, часть корабля. Становится холоднее прежнего, и она сжимает парапет, чтобы не обхватить себя руками. – Если ты попросишь корабль без руля и матросов не опрокидываться в бурю, он послушает тебя? – Его голос твердо и даже жестко разносится над полем щепок и рванья, дрейфующих по волнам. – Я не могу ничего изменить. Не имею права. Я просто проводник. Элизабет стискивает зубы. Корабль без матросов... в бурю… Собственная недавняя мысль пугающим эхом отдается в голове: «Судно-проводник между мирами приходит, когда все уже закончилось». – А откуда мне знать, что ты не везешь меня туда же, куда и их? Откуда я знаю, что за мной ты не опоздал? – Отличный вопрос, мадам! – бросает проходящий мимо матрос, и она дергается, провожая его взглядом. – Я не опоздал, – голос Уилла смягчается. – Будь это так, мы сейчас вместе плыли бы за границу миров, потому что капитаном я бы не остался. И Калипсо знает об этом. – Тогда почему я здесь? – Полагаю, мне напоминают о тяжести моей ноши. – Я хотела бы найти способ облегчить ее. – Тебе ничего не нужно для этого делать. Он снова выглядит как ее Уилл. Взгляд мягкий, но с искрой жара в глубине, губы чуть-чуть изогнуты в едва читаемой улыбке, тело напряжено под влажной одеждой – как будто вот-вот он сорвется с места и приблизится к ней. По ее спине бегут мурашки, за ними прокатывается волна жара. Ей больше не холодно. И она не может сдержаться: похоже, это нервное. – Докажи. Уилл предлагает ей руку, и они вместе сходят с мостика. Позади она слышит удаляющийся голос рулевого: со своего места он спокойно, но уверенно убеждает в чем-то новоявленных пассажиров. Кажется, это работа капитана, но, видимо, в исключительных случаях первый помощник тоже подойдет… Капитанская каюта встречает их свечением десятков огоньков. Уилл придерживает Элизабет за талию у входа и кивает кому-то внутри. Один за другим матросы выходят из каюты на палубу. В руках у них щетки, а дряхлый пол позади них начищен так, что кажется свежеуложенным. Уилл пропускает Элизабет вперед и запирает за ними дверь. Ключ, черный от времени, поросший завитками ракушек, остается в замке. Кажется, предыдущий хозяин судна не испытывал необходимости запираться: его и без того боялись достаточно. – А здесь неплохо, – бормочет Элизабет, осмотревшись кругом. Мягкий оранжевый свет заливает комнату от края до края. Портьеры мирно свисают с карниза, а за ними, в тонкой расщелине посередине, поблескивают целые стекла. Широкая постель до сих пор примята, сверху небрежно брошено покрывало, в которое она недавно куталась. Просторно и вместе с тем пустовато. – Но не очень уютно. Уилл… – она оборачивается и точно знает, что хочет сказать: «Тебе здесь не место», – но теряет дар речи, поймав его взгляд. Она читает в нем собственное желание: не терять драгоценное время. Уилл ловит ее лицо в ладони, склоняется, касаясь поочередно ее лба, скул, носа… губ, и Элизабет борется с желанием закрыть глаза. У нее кружится голова. По старой бессмысленной привычке она кладет руку ему на грудь, но осознает ошибку лишь тогда, когда супруг берет ее за кисть и тянет ладонь к своим губам. – Мое сердце уже твое, – шепчет он, едва отняв ее ладонь от лица, и целует ее шею. На ногах устоять непросто, но пол, к счастью, неподвижен. Корабль почти не качает: за бортом тихо. Калипсо ничем не выражает свое недовольство. Да и с чего ей? Этот капитан – не из ее сказки. Этот капитан не гнался за морем как целью жизни: его рукам привычнее распутывать одежные шнурки, чем пытаться объять морскую пену. Море не зовет его, если только в нем не потерялась его возлюбленная. Море даже кажется жестоким, когда ему приходится на своих руках выносить ее, полумертвую, из его волн. Пускай ему не запомнится то. Лучше это. Спиной Элизабет ощущает прохладу постели. На всем судне она – единственный живой человек, и это могло бы пугать, если бы только она не знала: ей ничего здесь не угрожает. Не грозит даже задохнуться, хотя кажется, что это почти возможно. От поцелуев перехватывает дух, но это не может длиться долго. Для голоса нужен воздух, и она хватает его, тянет носом и ртом, чтобы на выдохе давать понять, что с ней все хорошо. Конечно, все хорошо. На ее горячей коже его ладони кажутся холоднее обычного. Элизабет обвивает его руками за спину, прижимает к себе. Ее жара хватит на двоих – нужно только быть достаточно близко. Уилл что-то говорит, но она почти не слушает: смотрит в его лицо. Зрачки невозможно расширены, в их бездне мерцают точки-отсветы. Губы будто воспалены. На щеках и скулах лежит румянец. Волосы выбились из хвоста и спадают на лицо, плечи, ключицы… а значит, и на ее грудь. Щекотно. Элизабет не глядя проводит рукой, смахивая прядки ему за плечи. Вид шрама не способен испортить ей настроение, но сейчас не хочется вспоминать совершенно ни о чем лишнем. Она не выпускает из разума лишь одно: это не день их прощания на берегу. Они в море. А значит, до следующей встречи – даже при наихудшем раскладе – остается меньше десяти лет. Утомившись, они немного лежат в тишине. Элизабет вслушивается, пытаясь отличить звук его дыхания от шелеста моря внизу. Их пальцы переплетены. Иногда кто-то ненадолго сжимает их немного сильнее, как бы напоминая: «Я здесь». Хочется просто уснуть и ни о чем больше не думать, но нельзя. – Вы обещали высадить меня в ближайшем порту, мой капитан, – беззаботным тоном напоминает Элизабет, застегивая последние пуговицы на камзоле. – Да, разумеется, – Уилл отвлекается от заполнения и проверки дорожного сундука, который она приняла от него взамен утраченного багажа. – Я раздам приказания. Можешь остаться здесь или подняться со мной на мостик. Элизабет идет с ним: разве можно иначе? – и, слушая его голос, долго смотрит, как постепенно розовеет западная сторона небосклона. Солнцу остается пол-ладони до горизонта, когда в сумрачно-рубиновой дымке проступают глубоко вдающиеся в море полоски причала. Кажется, раньше море здесь было глубже: в темной воде, несмотря на недостаток света, легко различимы черные разводы донного базальта, припорошенные песком. – Добро пожаловать в Сингапур, миссис Тернер. Подвести судно к причалу я не могу, здесь слишком мелко. Ваши вещи уже погружены в шлюпку. Уилл трогает ее за плечо и отводит к левому борту. Оттуда в море свисают тросы лебедки и веревочная лестница. Внизу, в шлюпке, матрос отвязывает канаты. В уключинах покачиваются весла, посередине лодки стоит сундук. В нем – заветный сундучок, покрывало и еще несколько каких-то вещей. В тоске грядущего расставания было не до того, но она непременно посмотрит, как только обустроится на собственном корабле. – До свидания, Уилл, – Элизабет усмехается, стараясь, чтобы губы не дрожали, и смело переступает через парапет. Пару секунд они смотрят друг на друга, разделенные фальшбортом, затем Элизабет отводит взгляд и быстро, ловко спускается в шлюпку. – До встречи, Элизабет, – доносится до нее сверху. Матрос возвращается на корабль, и следом за ним канаты резво втягиваются на борт. Она отталкивается веслом от «Летучего Голландца» и направляется к ближайшей полоске пирса. Под лодкой проплывают рыбы, в глубине нитями расплываются светящиеся водоросли. Море полно жизни, приключений и сокровищ, и это влечет ее не меньше, чем ее обреченный на вечное плавание супруг. Немного отплыв, она оборачивается – и уже едва может различить висящего на леерах Уилла, смотрящего ей вслед; еще, еще немного – и «Летучий Голландец» по размеру идеально вписывается в зыбкий остаток солнечного диска. С последним лучом заката по морю проносится быстро тающая зеленая волна. До встречи. Так хочется верить, что скорой.