шепот раскрывающихся випариас

Их причина приезда в Сумеру, кроме очевидного — опыт нового региона — была скрыта: Люмин молчала и просила ей довериться, она доверяла письму дендро архонта. Кадзуха путешествовал, поэтому, если ветер понесёт лист его жизни в сторону леса, он не будет противиться. Он ожидал ворчания Странника, но тот залетел на самую толстую ветвь над ними и сидел непривычно тихо. Потом они выдвинулись в путь, и он даже не проклинал Селестию по пути. Понять, что Странник прекратил отпускать едкие замечания, было подобно тому, что следующим утром Кадзуха обнаружит у себя пропажу носа. Третья странность случилась, когда они подошли к статуе архонта, чтобы Люмин могла восстановить силы, и Странник пошёл с ней. Он опустился перед воплощением архонта, и его губы шевелились, будто в молитве, но такой тихой, что даже ветер не смог ничего Кадзухе рассказать. Это было знаком уважения. У Кадзухи не было идей, что дендро архонт могла сделать, чтобы заставить Странника уважать себя. Он попирал богов и небесный порядок, пока Люмин не напоминала ему о чем-то, после чего он сразу замолкал и становился мрачнее бездны. Кадзуха чувствовал себя обманутым. Он думал, что знал Странника. Знал, когда они охраняли сон Люмин, обсуждая поручения прошедшего дня. Думал, что знал, когда они обсуждали инадзумские места — после того, как Странник обмолвился, что он выходец оттуда. Был уверен, что знал, когда Странник высмеял его меч после битвы и предложил починить его в ближайшей кузнице, где он поспорили с кузнецом, что Страннику удастся восстановить оружие, пока кузнец ухмылялся, что тот даже кувалды не в силах будет поднять. Странник поднял, починил, и, победно вскинул руку «ну что скажешь теперь, ничтожество?». Но Кадзуха не знал Странника, который сам бросился в объятия маленькой девушки в бело-зеленом платье. Они выглядели знакомыми будто тысячу лет. — Эта Нахида, — Люмин возникла из-за левого плеча, и Кадзуха кивнул ей. Нахида уже отпустила Странника, и тот парил рядом с ней: его глаз бога светился. — Скарамучча, расскажи мне о своих друзьях. И тут последние крохи «я знаю» рассеял порыв сумерского воздуха, пропитанного ароматом роз и випариас. — Не смущай меня перед другими! Странник — Скарамучча? — спрыгнул на кафель и, прикрывая лицо шляпой, громко затопал, уходя от них, чем снова напомнил самого себя. — Рада знакомству с вами, — Нахида протянула ладонь. — Извините его, он скоро поймет, что чувствует. Луна раз в месяц освобождается от тени солнца, чтобы предстать ясной.

***

Странник вызвался его поводить по окрестностям. Кадзуха не стал отказываться, и так они забрели вглубь леса Авидьи. Они не разговаривали. Медовые лучи заходящего солнца красили листья киноварным сиропом света. Сверху перекрикивались друг с другом птицы, трещали ветки, шорохи наполняли лес. Странник шлёпнул его по ладони, когда Кадзуха потянул первый попавшийся лист к губам. — Не вздумай! Не бери тут ничего в рот! — Зов привычки, прости. Странник вёл его, но Кадзуха просил у Люмин прогулки, чтобы дать своему разуму поблуждать без присутствия спутника в шляпе. Странник обернулся, когда заметил отставшего. — Ну. Ты идёшь? Он стоял на краю возвышения, на которое запрыгнул, коснувшись босыми ногами шляпы гриба. — Мне не хотелось бы причинить вред этим грибам. — Брось, ничего им не будет. Тут нет ветряных потоков, как в Ли Юэ. Это единственный способ забраться наверх. — У нас буквально анемо глаза бога. — И? Ты в Сумеру, так что не выделывайся. Кадзуха засмеялся. — От тебя неожиданно это слышать. Странник закатил глаза и, цепляясь за выступы в скале, слез обратно. — Иди сюда, я покажу тебе, — его голос был слишком мягкий, слишком добрый. Сердце Кадзухи чувствовало бы себя лучше, если бы его просто растолкли на алхимическом столе, чем под взглядом аквамариновых глаз, в которых впервые за долгое время он не видел злости. Ладонь Странника была непривычно гладкой и тонко-кукольной. Гриб сверху был мягким и нежным. От него поднимался травянистый запах. Когда Странник похлопал по нему, звонкие шлепки и вмятина, которая сразу разгладилась — были единственным напоминанием сделанного. «Было бы у нас электро», — прошептал спутник. — «Лезь на него», — это уже адресовывалось Кадзухе. В попытке встать его кияхан провалился в мягкость шляпы, и резко вставший на гриб юноша взмахнул руками, как подбитая птица перед падением, но его руки схватили вокруг запястий и помогли удержать равновесие — Странник воспользовался глазом бога и плыл рядом в воздухе. — Ты неуклюж, как новорожденный они, — фыркнул Странник. Он был так близко, что его волосы касались лица Кадзухи. Анемо силуэт шляпы светился за спиной. — На миг я поверил, что ты можешь быть милым. — Если бы не моя помощь, ты бы отчищал свое лицо ото мха. Попробуй подпрыгнуть. Я держу. Ветер задирал хакаму Кадзухи, он, всегда чувствующий потоки анемо, вдруг потерял точку опоры и положился на руки Странника. — Вот видишь. Не сложнее, чем останавливать мусо но хитотати сёгуна. У следующего возвышения Кадзуха попросил передохнуть. Солнце уже почти заплыло за горизонт, и первые звёзды плавали в сумраке. Странник достал питу из рюкзака и разделил ее пополам. — Ты умеешь гадать по звёздам? — вдруг спросил он. — Нет, но одна моя знакомая видит судьбы людей, — посмотрел на небо. — У тебя тоже есть такая знакомая? Что ж, я в эту чушь не верю. Но в Сумеру самые яркие звёзды из всех, что я видел. Кадзуха перекусывал, сидя на прыгучем грибе — сидеть на нем оказалось приятнее, чем прыгать — и тоже закинул голову, пытаясь сквозь паутину листьев найти знакомые созвездия. — Пряжа зелени скрывает нить будущего, зашитую высоко над нами. Странник подавился. — Ты даже не пытаешься заставить звучать это красиво. Знаешь, что ты ещё даже не пытаешься? Скрыть, что тебе не нравится тут. — Мои ноги устали, я просто хотел осмотреться. — Тебе не нравится в Сумеру. Почему? Кадзуха вздохнул. Он не имел ничего против города. Может быть, он бы, вернувшись, написал как луч солнца зажигает золотом Странника, стоящего на краю и вытряхивающего из волос споры грибов, пока его волосы лежат, как мягкое облако. Странник сжигал его взглядом, а татуировки светились лазоревым сквозь тонкую ткань. — Можно я возьму тебя за руку? — Я так и видел весь день, что ты- ЧТО — Если твое сердце не гонится прочь от моей ладони. — Я тебя ненавижу, — он протянул руку. И сел рядом. И снял шляпу. И опустился головой на плечо Кадзухи. — Если это место не идеально для твоего вдохновения, то я готов отрубить себе кисть. Ты же несколько часов фотографировал стеклянные колокольчики на склоне улан. Почему тебе ничего не интересно тут? — Может быть, есть что-то одно, на что я фокусировался весь наш путь. — Тогда это явно что-то безвкусное. Странник не видел его лица, но рука Кадзуха опустилась на его макушку и стала гладить по волосам. — Я злился на тебя. — Какие архонты тебя надоумили? Ты идиот. — Трудно быть умным, когда понимаешь, что не знаешь даже имени человека, которого считал знакомым. Странник покраснел, и впервые поблагодарил богов за то, что Кадзуха, прижимавший его к своей груди, не может видеть его лица. — Это для Буер. Может быть, мое тело стало существовать дома, но моё сердце выросло здесь. Ты знаешь меня как Странника и это самое чистое, чем я был. — Я не боюсь грязи. Скарамучча сжал его пальцы. — А я боюсь. Если я назову прошлое своим именем, оно снова будет существовать. — Я хотел бы быть частью твоего прошлого, — Кадзуха шептал в его макушку, и Странник чувствовал дрожание своих ребер, когда ощущал тепло чужого дыхания. — Попробуй побыть частью моего настоящего. В ту яму спускаться я пока не готов. Они молчали. Нос Кадзухи потерся о шею Странника, и тот закусил губу. — Ты пахнешь випариас. Ты самый прекрасный цветок. Глаз бога Странника не светился, но он чувствовал, что парит, а ещё в груди разрывалась сверхновая, и что на этот счёт о его будущем говорит астрология он не знал. В следующий раз спросит у Моны. Кадзуха же мог пожалеть, осознавая слишком много вещей, которые выстукивало его сердце, но лунный свет укрывал их, и он обещал подумать об этом завтра. И пока он как заворожённый исследовал запах сумерских цветов, смешанных с запахом кожи Странника, Скарамучч повернулся, чтобы поцеловать его. Это было влажное робкое касание губ. — Если ты не напишешь об этом минимум поэму как о самом прекрасном моменте жизни, я подложу крио слайма в твой утренний чай.