Синичкин

— Это мои синички! Не корми их! Вот с этой фразы визгливым детским голоском началась моя любимая игра длиною в двадцать лет. И называлась она незамысловато — «Выбеси Дюшу Синичкина», и правила у нее были такие же простые. И я уже взрослый дядька двадцати восьми лет, а всё туда же. Не могу устоять. Тем более, что и голос у него такой же визгливый и смешной, когда бесится. Мне тогда было 8, а Дюше — соседскому внучку Катериныниколавны — 5 лет. Он почему-то решил, что раз фамилия у него такая, то и синички должны быть только у него, а не рассиживаться за окошком на кухне домика моей бабушки. Именно там я сделал для них кормушку с семечками и зернышками, а значит и визгливое недовольство пухлого соседского мальчугана обеспечил. С этого всё началось, а вот продолжилось в куче других мелочей. То на речку уеду на велике, а Дюшу взять с собой забуду. То, будучи чуть постарше, приделаю хуи его снеговикам во дворе. Знаю, что выслушаю и от его, и от своей бабули, но не могу удержаться. В отместку за сопли пузырями и «Килюса плохооой» вообще весь снег лопатой счистил в высокую кучу. Джекпот: Синичкин в слезах, никаких снеговиков, а я лечу с горки. Ух, весело было. А что еще делать у бабушки? Нет, я бабушку люблю и очень. Главная женщина в моей жизни. Мудрая, лучезарная, добродушная. Противоположность строгой Катеринениколавне, по слухам — бывшей КГБ-шнице со взглядом-рентгеном. Но они были дружны уже лет так сорок. И слухи про них по деревне ходили разные, которые слушать мне было нельзя. Но сейчас деревня превратилась в закрытый коттеджный поселок, прежних жителей почти не осталось и слухи распускать было не кому. Да и я уже позабыл об этом. До этого нового года. Но обо всем по порядку. Время шло, мы росли и правила тоже менялись. Дюша-подросток был еще той мстительной сукой и тоже с удовольствием вступил в игру, теперь уже делая подлянки мне. Они становились все жестче, и все меньше напоминали детские шалости. Но и я не отставал, каждый раз поднимая градус. Мы приезжали в одно и то же время — летом и на зимние праздники. Исключением были последние пять лет, потому что Дюша учился за бугром, а Катеринаниколавна по роду прошлой службы была женщина невыездная. И вот, прошлым летом Дюша вернулся. Я его сначала не узнал. Разве мог быть пухлый русоволосый низенький хомячок вот этим высоким, стройным, с ярко-розовыми волосами ниже ушей? Нет, это не Дюшка, это Эндрю Синичкин. И ебало у него было до смешного соответствующе. Надменно-высокомерное. С глазищами серыми прищуренными и колечком в носу. — Кирюша, сегодня будем шашлыки жарить. И овощи. В переводе «ты будешь жарить, а мы отдыхать». Но Катеринениколавне не отказывают. Так что мангал, дрова, готовка — всё на мне, а Дюша чилит на лежаке в наушниках. Даже со мной за руку не поздоровался при встрече, а сейчас только пялится поверх очков-авиаторов, как я размахиваю дым и истекаю потом. Сучка ленивая. — Дюшенька-душенька, помоги бабушке, бельё развесь. — Куда, ба? Дымом пропахнет. А голос хоть и ниже, и хриплее, а все так же триггерит меня вывести на визгливое нытьё. — Развесь-развесь. С Катеринойниколавной не спорят. Дюша развешивает полотенца и наволочки на высокую веревку в большом, уже лет 15 как общем на два дома, дворе. Футболка у Дюши короткая и задирается, оголяя смуглый рельефный живот, выпирающие косые мышцы и… чертову висюльку в пупке. Капелька-страза болтается от движения, как маятник гипнотизера, притягивая мой взгляд. — Кирюш, ты от костра отойди, весь покраснел. Как бы плохо не стало. Поздно, блин. Уже стало. И встало. И в трикотажных шортах еще и отчетливо. В дом убегал на трех ногах, стараясь проскочить незаметно. Так же незаметно и передернуть на четкий образ идеального подкачанного животика с проколотым пупком и дорожкой выгоревших волосков к низко сидящей резинке цветастых шорт. Это лето было кошмарным сном. Я и забыл про детские приколы, а Дюша издевался по-другому. То загорал полуголый, маслом намазанный. То мороженое ел так, что… ох, хватит об этом. Дрочить уже больно. И перед бабушкой стыдно, бегаю в комнату постоянно. Нашел выход в турнике, который установил между яблонями. Вот там весь пар и спускал. С Дюшей мы за месяц перебросились лишь парой дежурных фраз и, наверное, миллиардом взаимных презрительно-снисходительных взглядов. А сейчас тридцатое декабря, я закупился четырьмя огромными пакетами продуктов по списку Катериныниколавны и закинул их в багажник, когда из того же маркета выплыло нечто в огромном ярко-розовом пуховике. Дюша заозирался по сторонам и посмотрел на меня. Из балаклавы видны только бесстыжие прищуренные зенки. Оказывается, у меня в паху может дернуться только от этого наглого взгляда. И снова не поздоровался, только прется к тачке, как к своей. Не, нихера не угадал. Я таких невоспитанных возить не нанимался. Газую прямо у него из-под носа. Но только проехал пост охраны, как звонит самый страшный контакт в телефоне. Я даже сирену поставил на рингтон. — Да, Катеринаниколавна, я купил именно такой зеленый горошек как вы и… — Кирюша, вернись за Дюшенькой. Ты его, наверное, не узнал… Катеринениколавне не отказывают. — Падай, Синичкин. — А сразу нельзя было? — А здороваться не учили? — Здрасте. — Тц. Завонял весь салон своей пряной сладостью. За что ж мне всё это. — Мальчики, тут у нас ЧП случилось. У Катериныниколавны термостат сломался, дом не прогревается. Дюша, ты у Кирюши в комнате тогда располагайся… — Что? Эй, ба! — Там тахта есть, уступи Дюше кровать, будь гостеприимным. — Да, Кирюша, будь гостеприимным. — Ядовитая змеюка теперь с синими волосами и черной худи под пуховиком, который он мне всучил. — А ты не язви, помоги продукты разобрать. Катеринениколавне не отказывают. В первый вечер я напился домашнего вина. На турник в минус двадцать не сходишь. В одном доме с Дюшей сложно. В одной комнате еще хуже. На тахте неудобно и твердо. А это создание в шелковой короткой пижамке вальяжно возлежит на всю мою уютную полуторку. — Что ерзаешь? Неудобно? Издевается и провоцирует. Извивается и оттопыривает. Зад свой. — Вообще-то это моя кровать. — Нет в мире справедливости. — А ну, двигайся. Быстро. Ну нафига я это сделал? Спихнул недовольную тушку к стенке и забрался под одеяло, задохнулся от пряно-сладкого запаха и от чувственного шепота в ухо: — Спокойной ночи. Я почти сорвался, но Дюша отвернулся к стенке и засопел. Мне же от упирающейся в бедро крепкой круглой задницы долго не спалось. Уснул, только когда снова сходил в душ. А утром синеволосая башка уже уютно пристроилась на моей груди. Правда и вскочил быстро, стоило мне лишь прокашляться. Здороваться он со мной традиционно не стал. День прошел в поручениях и приказах, новогодний стол накрыли в 19:00. Бабульки наши в тысячный рассказывали друг дружке какие у них потрясающие внуки. Один — распиздатый Дюша, второй я. Тоже распиздатый, по мнению обеих. И красивый, и умный, и свой бизнес, а как сложён, а каково лицо. Брови соболиные, глаза — озёра, и подбородок с ямочкой. Короче, наклюкались бабки. Пели, танцевали, даже в губы поцеловались и хихикали. Дюша оценивающе на меня глядел и потягивал мартини. А мой ром меня почти не брал. Даже завидно бабулям, вырубились в десятом часу в обнимку на диванчике. А мне теперь Дюшей любоваться под аккомпанемент «голубого огонька». Только Дюша решил развлечься иначе, вспомнить детство. Швырнул в меня виноградиной и хитро лыбится. В ответ в дизайнерский разодранный свитер Дюши прилетела ложка оливье. — Охренел? — Ты первый начал этот детский сад. — Может поиграем по-взрослому? Я даже изумиться не успел, как он нагнулся через стол и притянул за ворот к себе. Губы со вкусом мартини и шустрый проколотый язычок. Итого у Дюши проколоты: нос, мочка правого уха, язык, пупок, оба соска и уздечка. Это я уже в комнате выяснил, куда он меня утянул. Дюша такой же наглый в постели. Любит командовать, доминировать и громко стонать. Кусаться, душить и царапать. А еще пиздеть о том, какой я нерешительный тугодум и почему я его еще летом не нагнул вот так. Или хотя бы вчера. Он, бедненький, весь слюнями истекал, когда я не слазил с турника. Зато всю новогоднюю ночь мы друг с друга не слазили. Сначала не слазил Дюша, седлая меня и насаживаясь уже растянутой, мокрой от смазки дыркой, пока я терзал зубами штангу в соске. Потом Дюша стоял раком, мычал в мою ладонь и подмахивал задницей. Красивой, упругой, уже покрасневшей от шлепков. Новый год я встретил с его членом во рту. Били куранты, а Дюша вбивался мне в глотку. — Как новый год встретишь… — Сука. — Не отвлекайся, Кирюша, бери глубже… аа… После второго оргазма Дюша ватный, широко раздвигает ноги, лениво царапает мою спину и шепчет в ухо всякое бессвязное, заполошное, сладкое. Сжимает внутри и топко целует, когда кончаю и наваливаюсь сверху. Спим всего пару часов, потому что под утро трясет за плечи. — Вставай, Кирилл, скоро рассвет. — Ну не пожар же… Не дает утянуть себя под одеяло и не успокаивается, пока не натягиваю треники и не спускаюсь с ним на кухню. Он знает, где лежат семечки для птиц, открывает окно и насыпает угощение. На лице щенячий восторг, когда прилетают синички. — А где наши бабушки? — Дома у себя. Не ломался никакой термостат. — Так, стоп… Так я и выяснил, что слухи были правдивыми. В молодости мою бабушку бросил муж, а Катеринениколавне не отказывают. И все это они вместе спланировали, чтобы мы с Андреем могли вот так, в обнимку, встречать рассвет.