Весело

      Пришла беда, откуда не ждали.       Вечеринка в нашем доме. Красивые вечерние платья томными цветами мелькают перед глазами, вперемешку с мужскими костюмами от BAGGI. Непонятно к чему этот дресс-код, но я тоже следую ему. Брюки, рубашка, туфли, все черного цвета. Опустошенный по второму, или десятому, кругу бокал в руке, и меня уже мутит. Из колонок в другом конце (в какой я комнате?) помещения играет ненавязчивая мелодия. Разговоры под толстой пеленой чего-то, что заглушает звук. Примерно четыре утра.       И ты, Эвелин Миллер. Гости подходят к тебе, и ты наливаешь им шампанского, и становится весело. Ты смеешься вместе с теми людьми, которых я не помню. Игристое отравлено. По крайней мере то, что было у меня. Тогда как объяснить подступающую к мозгу желчь, что называют ревностью? Те люди видят, как ты улыбаешься, и я поджимаю губы. Я хочу придушить тебя, за то, что видел твои слезы. Мне не нужна настоящая ты (может совсем чуть-чуть). Самоубийца.       Я подхожу к столу. Выискиваю спиртного покрепче. И ты мне не помешаешь. Мне нужно отдохнуть. И испытать сраную долю удовлетворения. Я не заслужил этого?       Рюмки под рукой не имеется, так что наполнен самый низ бокала. Наполнен водкой. Я запрокидываю голову, вливая пойло в себя. Знаешь это ощущение, когда в горле немного жжет? Потом, все немного мутнеет. И язык похож на канат, в смысле будто увяз в чем-то. Это повторяется раз, два, три... Блять, я знаю, какой по счету бокал, в голове цифра светиться, но сказать не могу.       Вечеринка в нашем доме. Красивые вечерние платья томными цветами мелькают перед глазами, вперемешку с мужскими костюмами от BAGGI. Непонятно к чему этот дресс-код, но я тоже следую ему. Брюки, рубашка, туфли, все черного цвета. Опустошенный по (...), или (...), кругу бокал в руке, и меня уже мутит. Из колонок в другом конце (в какой я комнате?) помещения играет ненавязчивая мелодия, все тише и тише. Разговоры под толстой пеленой чего-то, что заглушает звук. Примерно четыре утра.       Так все задолбало. Мне отвратительны людские морды. Высокомерные. Они действительно смотрят с высока тупым взглядом, улыбаются, думают...а, мне все равно, а чем они думают. Их внешность говорит сама за себя. Как же хочется уйти от всего этого.       Я могу судить людей. Могу льстить. Воображаемая судейская мантия прекрасно сидит на любых плечах. Например, представь нашу встречу. Где угодно: в обблеванном клубе на переулке, в Ман-Хэтоне, да хоть в Белом Доме, я буду оценивать, насколько долго ты сможешь мне улыбаться. Грустным не платят, так что, улыбнись, приятель.       Вот у тебя, Эвелин, самая фальшивая улыбка, которую я видел. Слишком широкая для тебя. Жизнерадостная, если ты понимаешь, к чему я. Меня вымораживает твое ебучее притворство. Хуже делаешь только себе, иногда привлекая внимание своими срывами, с которыми лучше к мозгоправу обратиться. Хотя, куда уж там, ты со мной нормально поговорить о своих проблемах не можешь. Вот скажи: к чему это самопожертвование? Не хватает острых ощущений? Хочется, чтобы тебя пожалели? Истечь кровью до смерти - единственный способ обратить на себя внимание?       Мне отвратительны самоубийцы. Такие, как ты. И все равно, к ним приходит спасение, которого они не заслуживают. Если хочешь умереть - не тяни, не опускайся ниже. Хотя, куда тебе ниже. Ты до сих пор жива, и только льешь слезы в мое плечо. Ты совершенно не умеешь бороться, и тянешь руки к канцелярскому ножу при любом случае, при любом малейшем проигрыше, ведь ты не пытаешься сделать себя лучше. О да, это намного легче. Если закинешь в рот смертельную дозу или металлом вену вытянешь из законного места, руки - все тебе простят, будут сожалеть об ошибках. Но ты этого не заслуживаешь.       Ты напоминаешь мне мою мать. Обе видите спасение в смерти от собственных рук. И я вас обеих за это ненавижу. Только она, моя матерь, смогла сделать это быстро. Оставив меня одного. Я не хотел этого. И убивался мысленно, искал по оставленным зданиям, домам, да по всему, блять, округу! Но она ушла. И нет мне такого смысла когти драть, пытаясь её найти. Ты понимаешь, ты не сделаешь этого со мной. Я не позволю тебе довести меня. Так уж и быть, сломаю тебе позвоночник, по собственному желанию. Только не смей бросать меня.       Кажется, я начинаю понимать. Тебя это веселит. Ты ведь смеешься. И там - под рукавом твоего блядского платья - куча шрамов. От всего острого, что было в ванной, в твоей комнате - тебе стоит писать каталог по самоубийствам. Или курсы давать. И твой смех все ещё в моей голове. Когда же он- ты прекратишь? Заткнись, лицемерная сука, пока я не разбил твой лживый еблет о стену.       Тебе весело, да?       Теперь, я забью тебя до смерти. И мне будет весело.       (мысль пришла в голову неожиданно легко. словно щелкнули пальцами в кромешной густой тишине почти вакууоме. адам был поражен. поражен оттого что он не сделал это раньше. это ведь так легко - взять что-то тяжелое и бить и бить и бить и бить пока каша из чужих мозгов не покроет с ног до головы. эвелин достаточно действовала ему на нервы. он слишком сильно был к ней привязан и был идиотом)       Гости уходят. И наступает тишина. Мы с тобой одни, к твоему несчастью. Ты сидишь за столом, тяжко вздыхаешь. Меня это как-то...возбуждает, что ли? Нет, просто представь, я нахожусь рядом с человеком, который дышит в последний раз. И через несколько минут (ты просто представь) этого человека больше нет. Я, кажется, начинаю трезветь. С топором-то в руках. Помнишь, за нашим домом, бывший хозяин там его хранил? Ты замечаешь меня. Начинаешь что-то говорить. "Тебе страшно?" Мне плевать. "Расстаться?". "Мы не...?". Мне все равно.       "Положи топор, ты пьян."       Чего? Как ты сказала? К кому ты обращаешься? Да заткни свою пасть! Думаешь, я позволю обращаться с собой, как с недоразвитым психом?! Много на себя берешь, шлюха!       Дальше странный хруст. И ещё. И ещё. Цикл одного звука, и как же он бесит. И эта поебень перед глазами. Красная, как- да как любой красный предмет! Я слышу крики. Однозначно твои, все люди уже ушли. Под ногами какой-то деревянный мусор. Это- о, блять, я расхерачил стол. Блять, я не захерачил тебя. Это все похоже на прятки в лабиринте - не понятно, кто из-за какого угла выскочит. Но ты слишком медлительная, поэтому я следую за твоими вьющимися волосами. У меня горят плечи, руки ходят ходуном, как и весь я. Что-то громко хлопнуло.       Ты закрылась в ванной. В ванной, где дверь с замком. Я помню все те шрамы на твоих руках. Они появлялись, когда ты выходила из-за двери с замком. И ты снова там, наверняка вредишь себе.       Дверь - единственная твоя защита. И какая же она хрупкая. Пожарный топор раз за разом врезается в деревянную поверхность, считай "раз, два, три..." и он не остановится, потому, что веду его я. Как в том фильме, помнишь? "Сияние". Раньше, я был твоим Сиянием, смыслом жить, ты - соплежуйка, которая должна была зарезать себя, как кусок мяса, коим ты и являешься, по сути. Бесхребетная.       Рождество, и наш поцелуй под омелой. Цветы в особенно теплое воскресенье, васильки, или колокольчики. Ты слушаешь Лайану Флорес, сидя на крыше машины, и плачешь. Может, от счастья, может, музыка не столь популярной испольнительницы расслабляет тебя на столько, что ты не сдерживаешь слез, которые вижу только я. Помнишь нашу первую ночь? Ты заметила маленький шрам на моей спине (давняя история, не забивай голову) и сочувственно целовала его. Я был счастлив проснуться с тобой на следующий день.       Я не хочу потерять тебя, Эвелин. Я зол. Что ты опять делаешь что-то с собой. Я просил тебя не делать этого. Но ты ослушалась. В который раз. И я сдерживался, я говорил с тобой, ради чего? Чтобы ты послала все мое проведенное с тобой время и убила себя. Я не хочу этого, но придется ещё раз поговорить с тобой. По хардкору.       - Я ПОЗВОНЮ КОПАМ!!!       - Звони, куда хочешь, сука. Ты хотела повеселиться? Пожалуйста. Вот тебе веселье. По хардкору, МРАЗЬ! - финальный удар топором по двери. Резкий визг, дальше плач. Я не могу не кривится, насколько это, мать вашу, громко. Дверь продолблена достаточно, чтобы я смог в неё влезть. Пролезая в дыру, я чуть не падаю (у меня деревяшка в руке, я ощущаяю её своей костью).       Вот лежишь ты. Заплаканная, с птичьим гнездом на голове, и жмешься в дальний угол с бритвой в руке. С бритвой. Ты все вредишь себе, без конца, все пытаешься меня довести, но это твой последний раз, я тебе клянусь!       - АХ ТЫ, ШЛЮХА, Я ТАК И ЗНАЛ! - её рот открывается. Беспомощно, как у птенца, которого вот-вот сожрет дворовый кот. Мне насрать на твои блядские оправдания. Я целюсь тебе в пасть, чтобы ты её больше не открывала. И попадаю. Ты бьешся головой об стену по, как там её, инерции. Твою мать, у тебя все лицо в крови! Я вижу твои зубы через левую щеку. Тоже в крови, а один странно шатается, и расколен на две части. У тебя полутупой взгляд и ты похожа на неудавшийся эксперимент с зомби. Мне отвратительно это лицо, я бью ещё раз. Хрясь! Я сломал тебе нос. Хрясь! Я попал тебе по шее, ты блюешь кровью. Напоминаешь сломанный питьевой фонтанчик.       Хрясь! Хрясь! ХРЯСЬ! От последнего хруста я упал. Отшвырнул топор в сторону, чтобы закрыть уши руками, и шлепнулся задницей об кафельный пол. В сантиметре с ухом просвистело металлическое лезвие топора. Я ничего не вижу боже я ослеп помогите пожалуйста чтоясделал. На всю комнату стоит запах. Холодный. Он отвратительный, жидкая гнилая плесень.       (буквально в метре спереди куда адам не хочет смотреть лежит его бывшая возлюбленная. она больше не напоминает человека а переломанную куклу. или картинку с места жестокого убийства. разбитое кривыми полосами лицо зияющее натуральным алым брызги крови напоминающие отдалено цветы с серой серединкой представляющей собой ошметки мозга. ключица торчит из-под шеи обрубленной веткой. и запах смерти который так тщательно пьяной головой пытается определить адам.       все-таки он поднимает глаза)       Что я наделал?