Cerrazón

Темнота вокруг дышит. Она странная: слишком полная, слишком пустая, слишком жадная. Она обычная: мертвенная, холодная, тяжёлая, обволакивающая тело мутной взвесью болотного ила. Пугающая, как любая тьма гробниц, и столь резко живая, словно выползла из чьего-то душного кошмара. Команда нервничает. Они профессионалы, они эксперты, мастера своего дела — других бы он и не собрал, — но есть что-то столь отличное от привычного в этой темноте, что каждый из его экспедиции вздрагивает, задержавшись взглядом хоть на секунду дольше. Се Юйчень понимает. Всё в этом месте другое, слишком искажённое, более смертельное, удушающее. Будь его воля, людей бы сюда не повёл, но долг не знает желаний, а необходимость — возможности. Экспедиция продолжает идти. Се Юйчень окружающей темноты не боится. Устраивается на привале чуть в стороне от группы — не настолько, чтобы отдалиться по-настоящему, но достаточно для создания иллюзии уединения. Если ничего не случится, он может отдохнуть. Все знают: лидер Се не любит быть в толпе. Он устраивается удобнее, проверяет доступность оружия — посох, балисонг, пистолет, — и крепления снаряжения и замирает, обманчиво прямой и напряжённый. Прикрывает глаза, вслушиваясь в окружающее ничего, и ждёт. Время шуршит тихим шёпотом вздохов. Се Юйчень терпелив. Он, как и все здесь, знает, что подгорная тьма жива — а ещё знает, как выманить то, что скрывается в ней. То, что ему нужно от неё. Поэтому он ждёт, бесстрастно считая мгновения по собственным ударам пульса, притворяется сонным, нервным, чутким, готовым к удару. Поэтому он не реагирует, когда темнота вокруг вздрагивает, подпуская ближе кого-то. Нельзя спугнуть. Чужое тепло приближается медленно, неуверенно, почти робко — если, конечно, найдётся дурак, способный назвать его робким. Склоняется к земле осторожно, готовое моментально отступить, раствориться в неподвластной другим темноте. Чужое сердце над ним отсчитывает медленно и громко — пять, десять, сто, — и Се Юйчень вдыхает глубже и спокойнее, словно спящий, приводит свой пульс в соответствие другому, концентрируясь на нём, как на путеводной нити. Обычно не он из них тот, кого это успокаивает; обычно — странное слово. Он слушает и дышит, успокаивая и успокаиваясь сам, пока не услышит привычное Сяо Хуа рядом, лёгкое, как шорохи трав наверху. Сяцзы. Отозваться хочется, но нельзя. Обмануть Сязцы сложно, обмануть то, что ведёт его здесь — ещё сложнее, и Се Юйчэнь обыденно наступает своим желаниям на горло, продолжая дышать. Хэй Сязцы, конечно, знает, что он вряд ли спит — он знает Се Юйчень дольше, чем пятнадцать лет, лучше, чем самые близкие родственники, может, даже лучше, чем он сам. Но знает ли тот, кто ведёт его? Судя по тому, что они оба ещё живы, Се Юйчень делает твёрдую ставку на «нет». Тепло рядом вытягивается вдоль его тела — Сяцзы садится, копирует позу, греет боком, почти прижимаясь к бедру. Между ними — сантиметра два, а может, и полтора едва ли. В другое время и в другом месте могло бы не быть и их, а было бы — рука на плечах, Сяо Хуа, погрейся, как думаешь, близко ли мы, быть может, и ткнувшийся в шею нос, холодный в противовес ладоням, и тихое бурчание, что лучше бы шли вдвоём, быстрее и веселее. Сейчас — только присутствие. Непривычно тихое и далёкое. И изменить нельзя: стоит шевельнуться, и Сяцзы исчезнет в знакомой ему темноте. Ищи потом. Выманивай снова. Жди внимательного взгляда и не смей дёрнуться, когда великолепный господин Хэй сражается с тем, что тянет его убивать. Се Юйчень знает: Сяцзы его не убьёт. Это верно и наоборот. Но то, что ведёт Сяцзы, что отбирает его — это они уничтожат. Он уничтожит. С древними богами им сталкиваться не впервой. Но это — эта невозможность держаться рядом, раздражающая до зубовного скрежета, невозможность довериться и не доверять, — это впервые, и это почти больно. Наверное, размышляет Се Юйчень, кого-то более сросшегося это убило бы. Их двоих же — только злит. Бесит. Заставляет просчитывать точнее, планировать лучше. Подбираться и готовиться к броску. Ледяное бешенство скручивается гадюкой в грудной клетке, тщательно замещая собой бесполезную тревогу. Беспокойство не поможет, он знает; а вот надежда — надежда всегда пригодится, как и упорство. Се Юйчень на них двоих прошёл всю жизнь и отказываться от верных основ не собирается. Как и от Сяцзы. Как и от доверия Сяцзы. Он верит — получится. По шагу за раз, не торопясь. Умение экономить силы и сдерживаться от ненужных действий — одно из основополагающих в их деле. Сперва нужно добраться до цели. А потом — о, потом будет достаточно времени, чтобы истратить всю накопившуюся ярость: сколько нужно гнева, чтобы уничтожить бога? Сколько нужно хитрости, чтобы обмануть мировой порядок? Сколько нужно веры, чтобы исцелить? Этот поход — это всё или ничего, вернуться вместе или остаться навсегда. Успеет ли он сделать то, что должен, до того, как нечто заподозрит их? Сможет ли Сяцзы вырваться из-под контроля, когда это станет необходимо? Вопросы опасны. Надежда опасна. Всё в их деле — сплошная опасность, и Се Юйчень концентрируется не на том, что будет, а на том, что есть, прислушиваясь к тихому бормотанию Сяцзы, его дыханию, его очертаниям в плывущей вокруг пустоте. Этого мало; этого достаточно, чтобы найти силы двигаться дальше. Небольшой глоток воздуха, чтобы снова тянуть бесконечную ноту. Темнота вокруг живая, она смотрит, говорят его люди. Се Юйчень не боится. Он знает: это Сяцзы смотрит на него из темноты.