Лес у замка Лиденвальд

      Вот уже неделю холодный неприветливый замок Лиденвальд был погружен в предпраздничные хлопоты. Герцог эвилонский внезапно изволил встречать лето в обители боевого товарища сэра Годвина, поэтому всё внутри крепостных стен было перевёрнуто вверх дном: отпирались комнаты, годами не слышавшие человеческого голоса, высокие стрельчатые окна намывались до блеска, из всех углов прислуга выгоняла пауков с честно сплетённых паутин. По коридорам и лестницам носились люди со стремянками, мётлами, тряпками. Во внутреннем дворе ржали клячи, ругалось сварливое мужичьё и скрипучие повозки стонали от веса городских яств. Каждый был занят делом — даже мальчишек было не видать, и хозяин замка молча ужасался потоку жизни, в одночасье хлынувшей в запустелые залы.       Сэр Годвин не любил пиры, не любил балы, не любил принимать гостей и ещё больше ненавидел приготовления к визитам то одного, то другого важного лица, посему предпочитал ездить сам и никогда не обременял хозяев своим присутствием дольше трёх дней. Но герцогу не откажешь, а он не мог приехать на денёк-другой. Герцог любил гостить долго, есть вкусно и всегда привозил с собой ворох слуг, несколько фавориток, какого-нибудь дальнего родственника с сестрой и дядей, охотничьих собак, разномастных лошадей и много-много скарба на все случаи жизни или смерти.       Старуха Рунильда, старшая управляющая замка, после долгих уговоров взяла все хлопоты на себя, за что Годвин был безмерно ей благодарен. Он боялся её и любил как родную мать, поэтому с лёгкостью отдал статус хозяйки, который не столько ей льстил, сколько выматывал. — Нужно достать деревянные скамьи и столы, — с порога сказала она, зайдя в кабинет Годвина. — Гости не могут сидеть на камне и есть с него, даже если это мрамор.       У мужчины задёргался глаз. — Шкуры подстелите, — ответил он и по лицу управляющей понял, что никаких шкур не будет. — Доставайте тогда столы. И скамьи. — На стенах пусто, в коридорах темно. Герцог будет грустен.       Годвин спрятал лицо в ладонях. Он устал — соседний монастырь написал очередную такую восхитительную кляузу королю, что разобраться в гневных письмах королевской канцелярии едва ли представлялось возможным. Клевета, завёрнутая в витиеватые речевые обороты и грозящаяся отнять у Годвина часть земли с лесом, лежала перед мужчиной жёлтой лужей на чёрном мраморе и резала ножом по сердцу. С духовенством невозможно было тягаться даже будучи наследником древнего рода. Богатая сокровищница тоже редко кого спасала. У Годвина не было ни того, ни другого, а лес отдавать очень не хотелось. Ещё и визит герцога бил по всем чувствительным местам души. — Не будет. Делай то, что считаешь нужным, я полностью доверяю твоему опыту. Этот замок известен тебе лучше, чем мне, и сейчас разрешаю устроить здесь тот уют, какой тебе будет угоден. Даже если с мансарды придётся спустить весь нарисованный хлам, который я туда сложил.       На подоконник села птица и громко оповестила о своём прибытии звонким клёкотом. Годвин побледнел, увидя, как сокол герцога, нахохлившись, вышагивал по каменной кладке вперёд-назад. Мужчина выудил из маленького рюкзачка между крыльями письмо с печатью, понимая, что с этого момента о спокойной жизни можно забыть на ближайший месяц. — Что пишет герцог? — Рунильда всё ещё стояла в дверях. — Что будет здесь сегодня вечером, — Годвин поборол желание смять послание. — Господи, отчего так рано! Как всё успеть! — Старуха всплеснула руками.       Мужчина посмотрел на неё, ожидая, когда его оставят наедине с тяжёлыми мыслями, но Рунильда нерешительно мялась в проходе, что было совсем уж необычно. — Не расстраивайтесь, господин. Прогуляйтесь лучше по лесу. Погода сегодня чудесная. — Ты за этим мне тут мешаешь?       Старуха вытащила из кармана передника маленький тёмный пузырёк и поставила его на стол перед Годвином. — Сегодня большой праздник Начала Лета. Крестьяне всегда в этот день приносят дары лесу и просят что-то для себя. Вы тоже сходите. К любому дереву, которое позовёт, и подарите ему это. — Я не верю в вашу магическую чепуху. — Всё равно сходите. Сегодня вы не найдёте покоя в своём доме.       Сэр Годвин недовольно поджал губы и согласно кивнул.       Лес мерно шумел кронами деревьев. Там в вышине, где ветви задевали облака, ветер весело трепал листья, забыв, что внизу земля задыхается от тишины и жары. В шитом золотом дублете из тёмно-красного бархата сэр Годвин, привыкший к просторным туникам, ехал на гнедом коне по зарастающей травой тенистой дороге и сочинял оправдания. В омоньере тёмный пузырёк булькал содержимым, которое не смогло бы покрыть его вину перед старым другом.       Годвин солгал. Магическая чепуха была знакома ему больше, чем колдуньям и гадалкам с ярмарки. Он точно знал, почему в головах крестьян лес был наделён особой силой и могуществом. Вдыхая запах хвои и влажной земли, мужчина невольно погружался в тёплые воспоминания, и суета замка стремительно блёкла в его голове.       Кустарники на знакомом когда-то пути чесали коню круп, а Годвину приходилось часто пригибаться, чтобы не задеть еловые ветви. Наконец, слуха коснулся шёпот ручья. Мужчина привязал жеребца к дереву, угостил его яблоком с сахаром и дальше отправился пешком. Вскоре тропа вывела на светлую поляну с печально пригнувшейся к воде плакучей ивой. Вокруг — покой леса в замершем времени. Две бабочки покружились в танце над цветущим ракитником, упорхнули ввысь и затерялись меж ветвей. Нежные травинки, позолочённые солнцем и прореженные маленькими белыми цветами, гнулись под кожаными ботфортами, затем упруго вставали, будто и не мяла их тяжёлая подошва. У корней ивы серебрился ручей, нагоняющий монотонными переливами ленное настроение. С противоположного берега доносился тонкий аромат липовых цветов и смешивался с духом хвои и воды. В ладонь Годвина ткнулся холодный мокрый нос. Мужчина вздрогнул и посмотрел вниз — его руку, подёргивая усами, обнюхивал исхудавший к лету лис. Не найдя ничего интересного, рыжий повеса приветственно потёрся о человеческую ногу и скрылся в лесу. Последний раз Годвин приходил на поляну задолго до того, как отправился в свой последний поход, где в битве при Зарасте потерял левый глаз. С тех пор в этой глуши ничего не изменилось — всё сверкало и ласкалось так же, как и пять, десять, пятнадцать лет назад.       Мужчина будто снова стал юным. Борясь с суеверным страхом, он подошёл к иве и осторожно положил руку на её толстый изогнутый ствол. Длинные ветки с узкой продолговатой листвой спускались к самой воде, где поток подбирал их, увлекая с собой по течению. Дерево равнодушно говорило с ветром на своём волшебном языке шорохов, как и все деревья, которые росли где попало. Годвин не расстроился. Он знал, что по-другому и быть не могло, но здесь хотя бы тихо, безопасно и дышать получалось полной грудью.       Годвин сел между вздыбленными корнями в тени под опущенной кроной. Земля под ногами оказалась сухой и грела через ткань шосс. Ствол за спиной был горячим, будто внутри него бежала кровь, гонимая живым трепещущим сердцем. Солнце, пробиравшееся сквозь листья, пятнышками ложилось на одежду и лицо с тёмной повязкой на вытекшем глазу.       Тепло обнимало со всех сторон и под плеск ручья убаюкивало гостя. Мужчина привалился к корню, дотронувшись до него щекой, и почувствовал, как сознание ускользает в небытие. Вдруг древесный треск заставил проснуться. — Каждый день я пытаюсь забыть твоё имя, но не в моей природе забывать то, что было дорого.       Тихий голос с явным укором исходил сразу из ниоткуда, и вместе с тем будто отовсюду, эхом расползаясь по дереву. Годвин улыбнулся и не стал открывать глаз — так было легче слышать голоса лесных духов. — Тебя так долго не было, потому что все люди такие непостоянные? — Нет. Я был занят, — мужчина подложил руку под щёку. — Странно слышать о времени и постоянстве от гамадриады. Тебе что одно, что другое — нет никакой разницы. Ваш век бесконечен, по сравнению с человеческим. — Поэтому свою короткую жизнь ты решил провести, забыв старых друзей. Я знаю, когда ты вернулся, и это случилось очень давно.       Годвин поднял голову и ослабил ремень на дублете. Разговор обещал быть не самым приятным. — Не так уж и давно. Чуть больше года назад… — Надо мной весь лес потешался, Годвин. Говорили, что забыл меня человек. Ведь и правы были — забыл. А вспомнил почему? Не говори, я знаю. Просить пришёл. У людей память такая чудная. Всё забывают, ничего не знают, ничего не видят, ни во что не верят, а как что-то нужно, так сразу бегут с подношениями. — Какой же ты болтун, Клио! — рассмеялся мужчина. — На редкость разговорчивое дерево. — Я тебе сейчас всё выложу, битый ты волк, пока не исчез в очередной раз. Сюда всё время ходили, что-то просили. Йомены водили по ночам своих девок. Иной раз и других йоменов. А от тебя ни слуху ни духу. Сидел в своём замке, всё за тактикой, за стратегией и прочими унылыми бумагами, как виверн на болоте. Сорокам скучно было на тебя смотреть. — А я думал, у них там гнездо…       Ветви поднялись из воды и снова опустились, будто от тяжёлого вздоха. Несколько сорок со стрёкотом вспорхнули с ивы и улетели в чащу, волоча по воздуху отливающие синим хвосты. — Сокол герцога у твоего окна бывает чаще, чем на охоте. Опасно лесной птахе рядом с тобой гнёзда вить.       Годвин нахмурился. Он достал пузырёк и поднёс к глазу. Сквозь тёмное гранённое стекло просвечивало мутное содержимое. Клио затих и было непонятно, ждал ли он чего-то, и, если ждал, то чего. — Клио, — хмыкнул вдруг мужчина. — Что, прям часто к тебе ходят? — Два раза в месяц точно. Порой, даже чаще.       Годвин оглянулся, в поисках места, куда можно вложить сосуд. — Неудивительно. Хорошо здесь у тебя, — мужчина опустил пузырёк под корень и прикопал его землёй. — И что делают?       Клио долго молчал, иногда потрескивая ветвями. — Они делают жуткие вещи: тем, что дала им природа, вторгаются в тела друг друга, и в эти мгновения я не чувствую ничего, кроме омерзения. При этом у них всегда такие странные лица, что непонятно: больно им или хорошо. — Понятно. Не был бы ты деревом, я, может, показал бы тебе, что в этом нет ничего омерзительного, — задумчиво сказал Годвин, порываясь, чтобы встать, но Клио уже незаметно оплёл прутьями руку и не дал человеку подняться. — Отпусти, дорогой друг. Меня ждут в замке. — Опять уходишь. Конечно, герцог важнее того, с кем ты провёл детство, юность и почти всю жизнь…       Длинные гибкие ветви, скрутившись в жгуты, не спеша ползли под полы дублета. Мужчина вжался в ствол и подтянул к себе колени, чтобы не дать ивовым змеям стащить брэ, но настойчивость Клио взяла своё. — А ещё эти люди говорят, что им хорошо вместе и что они никогда друг друга не оставят. Ты тоже говорил это. Даже ещё красивее, чем менестрели, а потом ушёл, исчез. Может, потому что я никогда не видел у тебя такого лица…       Тонкий прут наполз на горло Годвина. Потом добавился ещё один и ещё. Мужчина понимал, что Клио не хотел душить, но мерзкая дрожь всё равно пробежала по телу и холодный пот проступил на спине. Горячие ветви, теряя от трения об одежду прохладные листья, слепо изучали тело под камизой то сильнее, то слабее поглаживая ставшую влажной кожу. — Не нужно меня так рассматривать, — пытался отшутиться Годвин. — Я ничем не отличаюсь от тех, кто к тебе ходит. Разве что одного глаза теперь нет.       В нос ударил сильный запах древесины и от него воздух, стал вязким, тяжёлым. Душистым молоком он влился в лёгкие, растворив в себе все возможные мысли. Справа выросла тень, в которой Годвин сквозь влагу на глазу различил очертания молодого человеческого тела лишь со слегка удлинёнными пропорциями. Жгутов внезапно стало слишком много. Мужчина понял, что не может повернуть голову и что давление на горло бесконечно движущихся веток затрудняет дыхание. Прутья, оплетавшие обнажённые бёдра, раздвинули ноги, и расплывчатая фигура беспрепятственно села на колени перед человеком, с интересом его рассматривая. Годвина затрясло, но не от страха. Странное чувство, посещавшее его лишь давно в юности и забытое за ненужностью, колючим клубком свернулось внутри и драло грудь со всей злой силой задавленного существования.       Тень потянулась рукой к человеческому лицу и смахнула слезу с глаза. Мужчина, спустя столько лет, наконец увидел лесного духа воочию: тёмного, с ног до головы покрытого пахучей ребристой корой, заменяющей кожу, с ветвистыми рогами, короной венчающими голову, длинными ушками и большими янтарными глазами. Подвижное почти плоское лицо выдавало трогательную тревогу, будто Клио жалел о том, что начал, и теперь растерялся.       Остаток страха рассыпался в труху где-то глубоко в душе. Обездвиженный Годвин безуспешно дёрнул заведёнными за спину руками — хотелось освободиться, но лишь для того, чтобы дотронуться до своего пленителя.       Мужчина почувствовал приступ бессильной нежности и, почти задыхаясь, позвал духа по имени. Клио вздрогнул. Ветви на шее тут же ослабили хватку, не давая при этом человеку свободы движений. Тёмная рука вытащила прикопанный пузырёк и, пока дух, повернувшись к солнцу, рассматривал сосуд, мужчина заметил мелкую дрожь в древесных пальцах. Конечно же это дар Клио самому себе.       Пелену приглушённых звуков, порвал звонкий щелчок пробки. Ветви потянули человека вниз, заставляя принять полулежачее положение, и задрали его ноги к груди. Дух ивы, стыдливо отведя глаза, вылил содержимое пузырька на кончик ближайшего жгута, проползавшего у его ладони. — Сразу всё не надо, — прохрипел Годвин, оценив толщину обвивших друг друга ветвей, дотронувшихся до внутренней части его бедра.       Клио послушался. Первое натяжение внизу оказалось для человека неприятным, но не болезненным. Пока ветки продолжали свои нехитрые движения в теле мужчины, снедаемый любопытством дух отодвинул полы дублета, освобождая от ткани блестящий от смазки и налитый кровью член. — Ещё…— прошептал Годвин и, когда жгут внутри стал толще, глухо застонал в плотно сжатые губы. — Больно? — забеспокоился Клио, нагнувшись к человеку, чтобы всмотреться в его лицо. — Хорошо, — улыбнулся мужчина. — Развяжи мне руки.       Ощутив свободу, Годвин притянул духа к себе и впился в древесные тонкие губы долгим влажным поцелуем. Прутья на ногах ослабли, давая возможность двигаться в такт и менять угол проникновения в угоду своему удовольствию. Клио, попеременно прошибаемый дрожью, обнял человека за шею.       Удивительно мягкий и гибкий язык духа имел сладковатый привкус древесной смолы, и мужчина, поймав губами, втянул его в рот, всё быстрее насаживаясь на горячие закрученные ветки.       Годвин чувствовал, что действие движется к завершению и, выпустив чужой язык изо рта, глубоко вдохнул. — Нет, не так. Не так! — Клио взял человека за грудки и повалился на спину, увлекая Годвина за собой.       Теперь они поменялись. Мужчина был сверху, но затёкшее в неудобной позе тело было не в силах держаться, и ива осторожно помогла. Дух лежал в траве под сенью своего дерева, не зная, куда деть руки, и смотрел на вздрагивающие от толчков светлые человеческие ноги, коленями упирающиеся в землю по бокам от его груди. Годвин, не сводя глаз с Клио, выпрямился и откинулся назад на ласковые ветви, водя по члену ладонью. Когда человек и лесной дух встретились взглядами, в голове мужчины не осталось ничего, кроме застывшего в глазах яркого мгновения с ощущением раскалённого железа, прокатившегося по позвоночнику. Белёсое вязкое семя обильно выплеснулось на тело Клио, задев ребристую шею и подбородок. Ивовый жгут продолжал скользить внутри, напрягаясь сильнее, и его движения с каждой секундой становились всё более рваными и жёсткими. — Клио, хватит, — сказал Годвин, но Клио не остановился, а лишь сжал ладонями чужие бёдра. — Клио!       Ветки впились в человеческую кожу. Дух внезапно крупно задрожал и, отвернувшись, закрыл предплечьем рот, запирая в себе тихий стон. Мужчина с удивлением почувствовал, как изнутри его стремительно наполняет что-то жидкое. В животе от этого быстро росла тяжесть. Жгут замер на мгновение, затем медленно вышел, распадаясь на отдельные испачканные белым прутики. Всё, что оплетало ранее, отпало и отползло к корням. — Поверить не могу, — Годвин, качаясь, поднялся на ноги.       Он увидел, как по бёдрам под изляпанным смолой и неизвестно чем ещё дублетом, пачкая мятые шоссы и ботфорты, обильно стекает млечный сок. Клио хотел было вскочить, но в конце концов обнял свои колени, приняв виноватый вид. Ветвистая корона на его голове немного поникла и длинные уши, дрожа, прижались к волнам жёстких волос. — Вот ты и увидел, что хотел. Как тебе вид спереди? — Годвин растянул рот в насмешке, повернулся к духу спиной и раздвинул ягодицы. — А может, вид сзади тебе больше нравится?       Белые капли всё текли по влажным молочным дорожкам. Клио, не уверенный, что нужно отвечать, прижал ладонь к пульсирующему горячему сфинктеру. Мужчина закусил губу, когда тонкие шершавые пальцы толкнулись внутрь, расширяя кольцо мышц. Белая жидкость беспрепятственно вытекала наружу, забирая с собой тянущую тяжесть. Затем дух скользнул руками вверх по светлым бёдрам, и Годвин почувствовал, как в него проникает не в меру длинный и гладкий по сравнению с ветвистым жгутом язык. — Ой нет, я слишком стар для второго раза подряд. Мне бы лучше выпить воды.       Годвин намывался в ручье, оставив всю одежду на берегу. Клио сидел на корне ивы и накручивал гибкую лысую ветку на палец, с берега наблюдая за бледной широкой спиной, переходящей под ямочками поясницы в узкие крепкие ягодицы. Влажная кора, высыхая, неприятно стягивалась, а над головой стрекотали сороки о чём-то волнующем и расстраивающем. — Мы испоганили моё выходное платье. Придётся встречать герцога, в чём бог послал. — Доспехи тебе больше к лицу, чем эти праздные тряпки, — отрезал дух, подавая мужчине повязку на глаз. — Твой дорогой гость будет у ворот через несколько часов. Скорее всего, ты пересечёшься с ним по пути домой. — Это не самые приятные вести, — признался Годвин, с трудом натягивая шоссы на мокрые ноги.       Клио прожигал его взглядом, пока тот одевался. — Ты ничего не хочешь попросить? Начало Лета — большой праздник. Все что-то просят у нас.       Мужчина не сразу понял, к чему здесь вообще начало лета. — Чтобы что-то просить, нужно принести дар. Вряд ли пузырёк розового масла умилостивит духа, который сам же его и передал.       Клио сверкнул глазами и прижался к Годвину, напрашиваясь на объятия, как мартовский кот на ласку. Мужчина коротко поцеловал духа в рог, который оказался ближе прочих частей древесного тела. В горле застряли слова про лес, который не бог весть зачем дался монастырю и скоро неизбежно перестанет принадлежать замку Лиденвальд. Годвин хотел, чтобы всё, что видел он вокруг, оставалось в первозданном виде: не вырубленным, непаханным, диким и прекрасным, живущим своей скрытой от людей жизнью, которую несомненно растопчет монашеская праведность. И будут стоять в аббатской обители деревянные столы с изогнутыми ножками и кресла с львиными головами на подлокотниках, вырезанных из тел жителей чащи. И Клио будет где-то среди них… — Всё же, может, есть хоть что-то? — дух поднял на мужчину полные преданности глаза. — Не следи за моей спальней, пожалуйста, — с напускной строгостью ответил Годвин, понимая, что его настоящие желания исполнять придётся ему самому.       Клио цокнул, оттолкнул мужчину и, вскочив на ветку, вальяжно разлёгся на ней. — Хочу и слежу. А когда ты опять меня забудешь — пришлю сипуху. Ночью. Её нежный голос напомнит о моём существовании.       Годвин рассмеялся. В тревожно-радостном настроении он потрепал иву за веточки, махнул рукой липам на противоположном берегу и трусцой выбежал с поляны.       В холодном от каменного убранства тёмном кабинете, освещённом скромными подсвечниками и угасающим закатным солнцем, сэр Годвин стоял, облокотившись о стол, в привычной для себя светлой тунике с гербом, изображающим ветвистое дерево. Перед ним стоял герцог в бурой накидке и терзаемой соколом кожаной перчатке. Чуть поодаль генерал инквизиции, затянутый в дублет под горло, перебирал в руках чётки и высокая женщина с изуродованным лицом в чёрном закрытом платье с белым крестом на сердце слушала, выражая своё отношение к разговору движениями глаз и бровей. Позади неё крутилась маленькая послушница в мальчишеской одежде, враньим пером, криво пришитым к бордовому берету светлыми нитками, и с безобразным вздутым розовым шрамом на щеке. — Я не могу отдать инквизиции свой лес, — сложив руки на груди, размеренно повторял Годвин уже второй час к ряду.       Женщина почесала шею под чепцом и, переглянувшись с генералом, красноречиво закатила глаза. — Если ты этого не сделаешь, его заберёт монастырь и порубит на дрова, — по-дружески уговаривал герцог. — А если заранее отдашь под инквизиторскую проверку, его зачистят от нечисти и вернут в твои владения. — Ложь. После зачисток никто ничего не возвращает. Да и нет там никакой нечисти. Я бываю в лесу чаще, чем здесь. Последнее время. — Именно поэтому нам и нужно его проверить, — вмешался генерал. — Для вашей безопасности. — Я слишком долго воевал за эту страну, чтобы не знать, что лучше для моей безопасности. Благодарю вас за заботу, но всё же дерзну отбить право на свою землю через короля, — едко произнёс Годвин.       Он был удивлён и в тайне напуган присутствием такого высокого лица в обычной земельной заварушке. — Король при смерти. Вы сами понимаете, кто сейчас вершит судьбу государства, — как можно спокойнее говорил инквизитор. — Понимаю — ваш начальник.       Герцог обернулся к гостям и пожал плечами. Сокол на его руке, не переставая, возился: то вертел головой, то чесал клюв о перчатку. Женщина, судьба которой лишила её не только милого лица, но и присущей всем женщинам грации, подошла к хозяину замка вплотную. — Грядут тёмные времена, сэр Годвин, и видите, какая картина получается…- незнакомка говорила ему на ухо тихо, почти шёпотом, и казалось, в комнате от её жуткой речи огонь над свечами забыл, как трещать. — Отдав лес монастырю, вы обрекаете его на гибель. Предположим, что каким-то чудом вы смогли отбить его у церкви и оставить при замке Лиденвальд. В таком случае гибнет не только лес, но вместе с ним вы сами и всё живое в ваших владениях. За сокрытие сами знаете чего. — Не понимаю, о чём вы, — скривился Годвин. — О нет, не делайте такое оскорблённое лицо! Ваш маленький секрет рано или поздно станет явным. Тем более, о нём уже давно шепчутся при дворе, и кардинал семь лет ищет повода расправиться с вами. Получив такую власть, как сейчас, будьте уверены, он ею воспользуется. Поэтому, пока за вашими лесом не пришли инквизиторы ордена Святого Глацера, покрывающие монастырь за ближним холмом к югу отсюда, отдайте его инквизиторам ордена Святого Либерия. Мы сделаем всё, чтобы никакая зачистка не смогла добраться до ваших друзей.       Женщина смело посмотрела Годвину в глаз и коротко кивнула в сторону окна. Мужчина обернулся — на подоконнике сидела ночная охотница с круглой головой, чёрными глазами и нежным светлым оперением. За птицей стремительно синело небо и красные росчерки заката на перистых облаках меркли перед надвигающейся ночью. — Я смогу там бывать? — он протянул руку сипухе, и та, сделав пару неуклюжих шагов, слетела к нему на запястье. — Если всё пройдёт успешно, то да. — А если нет? — В любом случае, это единственный шанс спасти то, что вам дорого.       Сэр Годвин задумчиво погладил сову и носом зарылся в её мягкие пёрышки, пахнущие хвоей и липами. Герцог с инквизиторами молча ждали, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, пока послушница бродила от шкафа к шкафу, рассматривая на полках книги и разномастные изображения деревьев: вырезанные из камня, отлитые из серебра и меди, нарисованные, слепленные из глины, большие, маленькие, — самые разные. — Ладно, — выдохнул наконец хозяин замка. — Готовьте бумаги. Но я бы хотел знать о любых ваших дальнейших действиях, касающихся этого леса, и буду требовать права участвовать в ваших расследованиях. — Разумеется, — удовлетворённая ответом женщина с рыцарским достоинством склонила голову и отошла. — Дорогой друг, — Годвин обратился к герцогу. — Не затруднит ли тебя провести праздничную неделю без меня в кругу моих слуг? — Если ты изволишь навещать меня хотя бы через день. — Обязательно, — сэр Годвин, не скрывая улыбки, карандашом набросал записку и, примотав её шерстяной нитью к птичьей лапе, выпустил крылатого гонца в окно.