***
С того дня минули даже не годы – столетия. Давно в сумрачное Царство Аида отошли его родные, давно песками занесло и руины его родного города – Трои. На просторах италийских земель растет и ширится город Рим – не туда ли однажды Эней, сын Афродиты, привел остатки уцелевших троянцев, его несчастных сограждан? Ганимед все реже смотрит вниз, с Олимпийской вершины. Зевс отпускает его иногда, в час досуга, побродить за воротами Олимпа – там, где в отрогах гор лежит снег и плывут под самыми ногами юноши облака – мягкие и нежные, как пух. Под ним далеко внизу тянутся земли Эллады – синие ленточки рек, крохотные капли озер, желтые пятна возделанных пашен и зеленые – дремучих, обильных дичью, лесов. Там, внизу, множество городов – их намного больше, чем было когда-то в дни его юности. Последняя мысль заставляет его улыбнуться – он юн до сих пор, благодаря желанию Зевса и дарованной юноше амброзии, но юно только его тело, а вот душа … порой ему кажется, что он уже глубокий старик, несмотря на обманчивые зеркала, что твердят обратное, а иногда – что вновь отрок. Временами это даже пугает, и Ганимед заставляет себя не считать ушедшие года, что летят быстрее птиц – к чему это, если он живет вечно, как и боги? Бывает, нахлынет вдруг тоска по родным, но Ганимед теперь знает, как с нею справляться. Она поблекла и потеряла свою остроту – с тех пор, как родных не стало. Юноша научился прятать свои чувства, улыбаться и смеяться вместе со всеми, прислуживая на пирах (уже давно он единственный виночерпий – с тех пор, как Геба вышла замуж за своего сводного брата – Геракла), говорить речи, угодные и приятные богам и богиням. Это нелегко, но Ганимед уже давно отучился ставить себя под прицел насмешек бессмертных и старается не допускать подобного. А коли обидит кто – неловким словом, или, напротив, с умыслом – не жалуется он Громовержцу, идет за ворота Олимпа и, следя с горы за плывущими облаками, дает обиде улечься. Все равно он ничего не может изменить – этому его научила жизнь с богами. Поднимаясь с пригорка, Ганимед легко сбегает вниз, направляясь ко дворцу Деметры. Он знает – Плодоносная только вчера вернулась на Олимп, и значит, ей можно пожаловаться на засуху. Больше всего, богиня не любит, когда увядают вверенные ей травы и цветы, и значит, сумеет добиться от царственного брата (и просто так ее не вытолкаешь), чтоб послал он дождь – хоть немного освежить эти земли. 29 октября – 4 ноября 2022 г.Часть 1
23 ноября 2022 г. в 21:57
Ганимед перебирает пальцами поникшие стебли трав. Они сухи – уже давно не было на Олимпе дождя. Да он и не часто льет над резиденциями богов. Здесь солнце – желанный гость, а вот дождь … он проливается над лесами и полями Олимпа лишь изредка, когда Деметра, сестра Громовержца, придя в чертоги брата, настойчиво напоминает тому о необходимости насытить влагой сады и луга Олимпа, дабы не увяли цветущие здесь растения: плохо им без дождя – так говорит брату Деметра.
Боги не любят дождь. Они ежатся от влаги, что оседает на их волосах и одеяниях, прячутся под защиту беседок и дворцов, продолжая там свои неторопливые разговоры, веселые песни, танцы и игры, что развлекают их. Боги радостны и ревностно охраняют свою радость от любого обидчика – будь то непрошенный ливень (ах, как не любят его богини!) или докучливый смертный, что вздумал (вот безумец!) пошутить о богах. Боги не любят этого, они скоры на расправу.
Это Ганимед понял с первых дней пребывания здесь, когда Сияющий Феб-Аполлон, смеясь, поведал олимпийцам, как наказал он царя Мидаса, осмелившегося восхититься не его игрой на сладкозвучной кифаре, а скромной мелодией, что издавала самодельная свирель бога Пана (вздумалось тому искусством своим померяться с самим Аполлоном). Раздосадованный бог тогда собственноручно вытянул уши царя, сделав их похожими на ослиные, отчего Мидасу предстояло их теперь прятать: не покажешься же при всем честном народе с таким украшением?
Олимпийцы тогда посмеялись вволю, представив себе эту сцену: боги во весь голос, а богини – прикрывая ладонями уста. Лишь Ганимеду смешно не было: думал юноша, какую боль, должно быть, испытывал бедняга Мидас, когда его столь безжалостно тянули за уши. Отец, бывало, дома иной раз и дергал маленького принца за ухо, когда тот проказничал (в далеком детстве, разумеется), и долго потом саднило покрасневшее ухо, а царица, его мать, бранилась с царем за то, что руку он на свое дитя поднимает.
Феб, заметив, что не веселится вместе со всеми Ганимед, спросил недовольно, отчего тот хмур, когда все остальные веселы? Тихо ответил ему юноша, что стало ему жаль царя. Аполлон сузил глаза, и Ганимед сжался в комок, ожидая гнева божества, но на помощь неожиданно пришел Зевс. «У тебя доброе сердце, малыш!», – сказал он ему тогда и сверкнул глазами на богов, предупреждая, что не стоит обижать его любимца.
Они и не смели этого делать – в присутствии Зевса, но за его спиной нередко посмеивались над бывшим троянским царевичем, над его робостью и грустью, тоской по семье и родным местам.
Родители ему снились ночами, он плакал, зовя их, протягивал руки, а в это время огромный орел, крепко зажав юношу когтями, уносил паренька все выше и выше, а внизу, крохотными точками становились отец и братья – они бежали ему на помощь, но не успевали спасти. Проклятый сон, где явь и выдумка перемешались, мучил его, и Ганимед просыпался с красными глазами и с мокрыми от слез щеками. Но горевать было некогда: следовало идти прислуживать Зевсу и другим богам. Умывшись родниковой водой, юноша нацеплял на лицо улыбку, хотя внутри все кричало от горя.
Долго так продолжаться не могло и однажды, он наверняка сорвался бы, взбунтовался, попытался сбежать или наделал бы иных глупостей … но Зевс, пожалуй, единственный на Олимпе, кто ему сочувствовал, разрешил любимцу повидать родных. Но только издалека (не иначе опасался, что, увидев мать да отца, откажется Ганимед возвращаться) – с облака, куда Ганимеда принес Громовержец.
Ганимед думал, что ему полегчает, если увидит он в здравии родных своих. Но вышло не так. Не сумел бедняга справиться с потоком слез, что хлынули, едва, он увидел их всех: мать, отца, младших братьев – всю свою семью, от которой он ныне был оторван. Ни обнять их, ни поприветствовать, даже окрикнуть не получиться – слишком далеко он от родных – никто из них его не услышит.
А Зевс явно растерялся: не такого ждал он от юноши. Понимал, что, наверняка, тот грустить станет, но к столь отчаянным слезам, оказался не готов. В довершение ко всему, Ганимед рухнул пред ним на колени.
– Владыка небесный, не гневайся, прошу! – умолял Ганимед. – Отпусти меня домой, не могу я больше разлуку эту терпеть!
– Встань, глупый, чего ты удумал! – Зевс схватил его за плечи, поднял рывком на ноги и перенесся во дворец, в свои покои. Усадил рыдающего любимца на колени, баюкал на руках, и долго успокаивал, отпаивая нектаром. Дважды в дверях появлялась раздраженная Гера, крайне недовольная столь бурным проявлением чувств юноши, но взгляд Зевса явно давал понять, что царице лучше не вмешиваться.
Наплакавшись, Ганимед убрел в отведенную ему комнатку, чтоб привести себя в порядок. Тем временем, по всему крылу дворца, где обитали божественные супруги, разносились полные негодования реплики Геры, упрекавшей Зевса в излишней мягкости к мальчишке, к потаканию желаний, которых у него, в принципе, быть не должно. Он должен быть благодарен за высокую, неслыханную честь обитать рядом с богами и прислуживать им – так толковала Гера. Что отвечал ей Зевс Ганимед не слышал: чувствуя, что вот-вот разрыдается снова, он убежал в сад.
У искусственного пруда, где под солнечными лучами в толще воды резвились яркие рыбки, было его любимое место. Ганимед спрятался под ветвями раскидистой ивы; бездумно смотрел на солнечные блики, игравшие на воде, они всегда его успокаивали, вот и сейчас глухая тоска постепенно отступала, однако, осадок от произошедшего никуда не делся.
– Ну что, ты больше не ревешь? – спросил голос рядом с ним.
Ганимед вздохнул. Геба. Он, в общем-то ничего против нее не имел, да и сама богиня Юности, несмотря на свой непростой, упрямый характер, никогда не обижала его, не пыталась высмеивать, как другие боги, как тот же Гермес, к примеру.
– Уже нет, – лаконично ответил он.
– Давно бы так, – фыркнула Геба, усаживаясь рядом и опуская босые ноги (сандалии были небрежно заброшены в ближайший кустарник) в прохладную воду пруда. – А то, матушка, кажется, весь свой лексикон поистратила, доказывая батюшке, как он не прав, потакая тебе.
Ганимед нервно хмыкнул.
– Я благодарен Владыке, – пробормотал он. – Просто…
– По семье скучаешь? – проницательно спросила Геба.
Ганимед только кивнул. Сил обсуждать свою грусть еще и с Гебой не было.
– Это пройдет, – мудро сказала богиня-виночерпий (обязанность разливать нектар на пирах богов они разделили на двоих).
После полуденного отдыха, когда Ганимед, как и было заведено, принес Зевсу чашу нектара, он молвил, глядя в пол, покрытый затейливой мозаикой:
– Прошу вас, Владыка, простить мне сегодняшний срыв. Не знаю, право, что на меня нашло, но обещаю, что больше этого не повторится.
Голос его не дрожал, речь лилась ровно, спокойно, только на Громовержца юноша не смел поднять глаз. Обрадованный Зевс уверил его, что ничуть не сердится на своего любимца и очень рад, что тот наконец отринул свою печаль. Ганимед тогда грустно улыбнулся: знал, бы Владыка, чего ему это стоило.