За мостом Найхэ

      Вень Кэсин не понимал — точнее, не желал признавать, — где очутился. Он стоял у начала широкого каменного моста, на утоптанной миллионами ног тропе, по обе стороны которой росли желто-красные цветы, лепестки которых были усыпаны росой, словно слезами. По тропе, как и по мосту, подобно поземке стелился почти прозрачный жёлтый туман, и такой же — полупрозрачной, мутновато-желтой, была вода в реке под мостом.       Рядом с ним стояли или шли в обе стороны люди — серая толпа, не имеющая, казалось бы, собственной воли. Они двигались подобно стаду овец, а погоняли их высокие фигуры в белых или черных одеждах, с причудливыми посохами в руках. Они стояли на равных промежутках и неразборчивыми звуками подгоняли тех, кто по их мнению неоправданно задерживался на одном месте.       Дошла очередь и до Кэсина. Один из стражей в белом сначала просто прикрикнул на него, потом, не дожидаясь реакции, толкнул в спину посохом, направляя прочь от моста. Кесин почти машинально — годы выживания в Долине не проходят бесследно — оттолкнул посох и шагнул в сторону стража. Но стоило увидеть его лицо — точнее, гипсово-белую маску без рта, глаз и носа — и Кэсин спокойно и даже в некоторой мере величественно развернулся и неспешно пошел куда было указано.       Драться со статуей, оживленной волей богов Диюя? Он не настолько с ума сошел, все же.       Куда он шел, зачем? Стражи этого сказать не могли, других же, более знающих или общительных, представителей бюрократии загробного царства на глаза не попадалось.       В конце концов Кэсину указали на стоящий в стороне дом, просторный, аккуратный, пусть и не новый, с внутренним двориком и… неуловимо знакомый. Он долго стоял, пытаясь поймать за хвост ускользающее воспоминание, а когда устал вспоминать, просто шагнул в ворота и решительным шагом пересёк двор.       Стоило ему приблизиться к дверям основного павильона, как они распахнулись сами и навстречу ему шагнула… такая же красивая, как он помнил, такая же добрая, такая же решительная и строгая…       — Мам…       Он не смог это сказать отчетливо, он это слово то ли прошептал, то ли простонал — и сам не заметил, как рухнул на колени, склонился почти до земли.       Он боялся, о Небеса, как же он боялся посмотреть ей в глаза. Но рядом с ним тихонько опустились на колени, его локтей коснулись ласковые, теплые пальцы, намекая, помогая выпрямиться…       А после эти же ласковые пальцы погладил по щеке, стирая непрошеную слезу, пригладили растрепавшиеся пряди, выпавшие из прически. Ко лбу прижался чужой лоб, мягкие руки чуть повернули голову, заставляя, но как же мягко, невозможно мягко — посмотреть глаза в глаза.       — Все хорошо, Янь-эр. Нечего бояться, все хорошо.       Мама отстранилась, потянула его за руку вверх, убеждая подняться.       — Пошли внутрь, Янь-эр, отец уже заждался. — и когда он уже закрывал за собой двери, он расслышал тихий, восхищённый шепот матери: — Каким же ты красивым вырос, малыш. ***       Потом было многое: и объятия отца, который, как и под конец жизни, с трудом мог сам ходить, но сына встречать в кресле или постели не пожелал. И долгий, бесконечно долгий рассказ о прожитых без родительской заботы годах в Долине призраков. И планы мести всем «праведникам» Цзянху, один другого изощренней, и то, как из всех этих планов был выбран один-единственный. И история воспитанницы-сестренки Гу Сян, от первой встречи, когда доверчивая кроха полутора лет задремала у него на руках, через все трудности и беды, с мимолётными счастливыми днями, и до рокового дня ее свадьбы…       И о найденной родственной душе тоже рассказал — о Чжоу Цзышу. Человеке, который не только смог принять и назвать своим родным человеком Владыку Долины призраков, не только многократно вступал в схватку ради защиты того, кого ни один человек в Цзянху не счёл бы достойным защиты, но и просто показал, как прекрасна может быть тихая жизнь, дал вновь узнать, что такая вещь вообще существует в этом жестоком подлунном мире. И смог научить — даже не ставя перед собой такой цели — что для того, чтобы воздать преступнику по заслугам, убивать его не обязательно.       Многое было сказано тогда, многое было сделано — но одного не было. Ни на секунду во взглядах родителей, в их лицах, голосах не появились презрение или разочарование. То, чего так испугался Кэсин при встрече.       Позже в этот дом пришли — ненадолго — Цао Вейнин и Гу Сян, точнее, госпожа Цао. Их срок в Диюе был короток, и задолго до того, как Богиня Мэн-По проводила их через мост в новую жизнь, запястья юных влюбленных уже связала алая нить.       А позднее — но не слишком долго заставив себя ждать, к сожалению Кэсина — пришел в тихий дом семьи Чжень и Чжоу Цзышу.