Поцелуй в бесконечной ночи

             Темнота вокруг казалась живой, но почему-то это совсем не притупляло чувство одиночества. Внутри этого бесконечного подземного тоннеля все самые мрачные мысли и переживания будто напитывались и разрастались ядовитой плесенью. Не в чем было найти утешения, даже в надежном плече друга.       У Се смотрел перед собой, напряженно щуря глаза, но лишь делал себе больнее.       Станет ли это путешествие сквозь экстремальную ночь их последним походом? Или он станет последним для кого-то одного из них?       “Не позволяй Младшему Брату спускаться”.       Сейчас, в окружении древних тел семьи Чжан, лежа почти в центре братской могилы, У Се с мучительным наслаждением повторял эти слова, услышанные от Сяо Хуа через барахлящий звук спутникового телефона. Если что-то случится, разве это не будет вина У Се? Разве он снова не будет виноват?       Чжан Цилин сидел возле слабо горящего фонаря, широко расставив ноги и уперев локти в колени. И эта его обычная поза в объятиях вечного мрака показалась особенно подавленной, словно Цилин не мог выпрямиться под тяжестью ноши, которую никому из его друзей не понять и за всю жизнь. Небесный дар многие десятилетия заставлял его жить не своими желаниями, а после отбирал память как что-то неважное, что-то лишнее. У Се становилось холодно, когда он вспоминал тот миг, когда понял, что тоже получил небесный дар. Испытывал ли Цилин тот же всепоглощающий ужас, вдруг осознавая, что большую часть своего существования не контролировал сам себя?       Тусклый желтый свет не проникал под капюшон, и захотелось оказаться рядом, опуститься на колени, как тогда, перед статуй в заснеженном храме, заглянуть в родное лице. Подарить хотя бы капельку живого тепла…       У Се выбрался из спального мешка и подошел к Цилину.       – Спи, – услышал он тихий голос. – Я разбужу.       Всхрапнул в темноте Толстяк, а потом тишина снова обволокла все вокруг тяжелым покрывалом. У Се задыхался в нем. Задыхался в чувствах, которые больше не умещались внутри него.       Чувствах, которым он не хотел давать названия – это бы все испортило.       – Терять память… Каково это? – хрипло спросил он. – Что ты чувствовал?       У Се никогда не получалось застать Цилина врасплох, хотя сейчас тот промолчал в ответ как-то по-особенному. Будто нечто внутри него жалобно дрогнуло.       – Ничего. Пока мы помним, мы чувствуем боль. Ничего не помнить – значит ничего не чувствовать. Ни боли…       – Ни радости.       У Се все-таки сделал это – тяжело опустился на оба колена в пыль перед Чжан Цилином. Уставшее обессиленное тело отозвалось тянущей болью во всех мышцах, а вот душе стало легче. Они искали бога под землей, но разве он не был с ними все это время?       – Прости, что привел тебя сюда. Мы с Толстяком… Мы десять лет делали много дурных вещей, но мы просто хотели, чтобы ты вернулся в место, где будет безопасно. Где… Где тебе будет хорошо. Знаю, ты сам решил идти, но я даже не пытался тебя остановить. И теперь…       К губам прижался длинный холодный палец, и У Се заткнулся. Давление не было сильным, лишь чуть сминало нижнюю губу, сухую и растрескавшуюся. Чуть потревожь, и выступит кровь.       – Не хочу безопасное место, – тихо произнес Цилин. – Хочу туда, где вы.       В животе образовалась пустота, давно забытое трепетное волнение. И У Се обнаружил, что глазам стало влажно.       Эти слова значили так много.       Железный треугольник перестанет быть треугольником, если кто-то из них исчезнет. Место Цилина пустовало десять лет, но даже там, за Бронзовыми вратами, он оставался их Цилином. Сейчас же, во мраке бесконечной ночи, холоде и отчаянии, У Се признался себе в том, что хочет, чтобы это был его Цилин. Хотя бы на секунду. Он так много сделал для этого.       Двинувшись в сторону, У Се перекрыл свет фонаря, но тьма все еще не была абсолютной, в ней угадывался силуэт в надвинутом капюшоне. Он не шевелился, но стоило моргнуть, как чужое дыхание опалило щеку.       Первая мысль – где-то рядом опасность!       Вторая… Второй не было.       Во тьме поцелуй ощущался иначе, чем при свете, впрочем, У Се давно не было, с чем сравнить. Губы Цилина были сухими и шершавыми, с твердыми наростами запекшейся крови. У Се казалось, он вдыхает дым осенних костров, и голова кругом. Он даже не успел ответить на поцелуй, даже не разомкнул губ – и все закончилось. Отстранившись, Цилин будто слился с тенями, растворился очередной галлюцинацией. Остался лишь солоноватый привкус и стук крови в ушах.       Зашуршал спальник Толстяка – близилась его смена. У Се выпрямился, и свет фонаря снова лег на складки темно-синей толстовки Цилина. Когда они продолжат путь сквозь ночь, этот поцелуй, полный невысказанной нежности, станет для У Се якорем, который удержит его в море черных огней. Даже если больше никогда не повторится.       Потерять память значит не чувствовать ни боли, ни радости? У Се прижал ладонь к сердцу и пообещал себе, что никогда не позволит этому случиться.