anywhere but home

У Джонхана мечта-не-мечта, он хочет найти свои скользкие рельсы. Встать на них и пойти, держа куда-то путь. Место не так важно, события и люди имеют значение. События, не стирающиеся из памяти, которую удалит только смерть. – Бля, – Сынчоль пригубил сигарету. – Нам бы всем бесплатную лоботомию – и будто ничего и не было. Джонхан кивает и тушит окурок. Говорить не хочется и уже давно. Они прощаются и расходятся. Сынчоль, неожиданно припомнив что-то, хочет окликнуть бывшего товарища, но тот удалялся достаточно быстро и рушить исполнение простой задачи казалось неправильным. Поморщившись от мерзкой погоды, так правильно резонирующей с тем, что у него в душе на уровне легких, он пошагал в противоположном направлении. Домой Джонхану не на что ехать. И не на чем. Метро уже закрыто: он опоздал везде. Сначала разогнавшись, а после медленно и лениво идя, смотря в горящие окна чужих жизней. Ему осталось завалиться на заснеженную скамейку – такую красиво украшенную, что совесть жрет ее портить. Сейчас бы посторонних звуков да побольше, потому что мыслей рой – дышать невозможно. И не особо хочется. Он знал одного человека с ангельским голосом. В одну из наиболее тревожных и тихих ночей, очень похожую на сегодняшнюю, но при этом полностью от нее отличающуюся, Джонхан попросил спеть ему колыбельную. Умиротворение, которое он чувствовал в те минуты, нет, секунды, было дорогим подарком. Он заплатил за это. И сейчас в голове прокручивая песню он закрывает глаза и видит мягкую улыбку и глаза-полумесяцы. – Вам стоит куда-то пойти. Джонхан распахивает глаза от неожиданного прерывания его тонкой прямой нити мысли. Он растерял свою чуткость, а может попросту был пьян. Растерянный взгляд сначала зацепляется за острый подбородок, тонкие губы, прямой нос и уставшие глаза, которые при улыбке, Джонхан был уверен в этом, превратились бы в полумесяцы. – Че? Картина перед лицом может быть любой, но подкрадывающееся спокойствие спугнули. Ему напомнили, что ему некуда идти. Это сделал незнакомый человек, просто проходящий мимо, который решил не выполнять свою простую функцию до конца. – Пожалуйста, идите своей дорогой. Увидев на чужом лице растерянность и что-то похожее на недовольство от резкости в ответ на вполне здравый вопрос человека с эмпатией, Джонхан попытался исправить ситуацию. Если бы его школьные друзья услышали, что ему сейчас почти что не под силу вести гладкие и скользкие разговоры, то громко рассмеялись бы, ответив, что такую способность из этого человека не выбьет даже смерть. К тому же, Джонхан всегда был вежливым мальчиком. Даже когда материл кого-то в лицо. Всегда делал это по принципам справедливости и с использованием всех грамматических особенностей. Так смешно, он будто родился готовым к жесткой системе иерархии. Глаза начали слезиться от снега, падающего откуда-то сверху, удивительно, что с неба прилетает и что-то такое чистое, надолго, правда, не задерживающееся. – Твоя глупая смерть будет преследовать меня во всех текстах, мне не нужно разрушение моей почти что состоявшейся карьеры. Глупая смерть замерзнуть пьяным. Жаль, он не так много выпил, чтобы спать, чтобы перестать чувствовать себя. Глупые смерти на самом деле немного другие. Ему до боли захотелось об этом рассказать. Человек, который задумался о жизни незнакомца, не может же в конце назвать его дураком и развернувшись уйти. Даже если и так, Джонхан точно не тот человек, который будет за это осуждать. Он скажет, что тот прав. – Все мои друзья так глупо умерли. Вместо соке с чужих рук им смерти налили. Рассказывать такое незнакомцу как-то слишком. Однако оставить его таковым велик соблазн, знаете, синдром попутчика, снежные приятели. Поэтому Джонхан спрашивает: – Как я могу к Вам обращаться? Молодой человек завис в пространстве: не совсем глупый, чтобы не понять, что только что уместили в странно построенные предложения до вопроса, не совсем умный, чтобы быстро и правильно отреагировать. Второго от него и не требовали. – Я Джихун. Ли Джихун. Через помутившуюся призму Джонхану кажется, что он видит смущение на лице напротив. Но он сам все еще Джонхан. – Ли Джихун, мне по факту территории есть, куда идти, но Вы же понимаете, что в такое время, такой час я не смогу это сделать вне зависимости от своего состояния. Что насчет Вас? Не хотите составить компанию в круглосуточном за бутылочкой соке? Лукаво-грустная улыбка окрасила его лицо, а на том, другом, осталась приятно-неловкая. Джихун не привык общаться с незнакомцами, то, что он сначала еще и проявил инициативу, было из ряда вон выходящим, до продолжения он точно не был настроен. Сегодняшний-уже-вчерашний день по пизде поехавший, в голове мысль про тематику песен очень некстати, но это все еще не под его контролем. – Да, хуже от градуса никому не будет. Ли Джихун был неправ, да, он иногда ошибался. Хуже может быть, особенно им. У пьяного, как оказалась вследствие разговора, продолжившегося, не вновь начавшегося, продюсера-писателя-музыканта каждая клеточка организма наполняется эмоциональной составляющей, вечно старательно подавляющейся. Он не дает эмпатии-сочувствию-состраданию-желанию почувствовать тепло и отдать его другому одержать над собой верх, но он хочет отвезти парня напротив домой. Парня, назвавшегося Юн Джонханом. Парня, походившего на падшего ангела больше, чем кто-либо, кого Джихун мог знать за всю свою, как он понял вследствие разговора, короткую жизнь. Он предлагает «давай пойдем ко мне домой, потому что я живу в этом районе», а вовсе не потому, что видел – если оставить Джонхана одного, то это навсегда. Тот на это ничего не говорит, а только встает и идет к выходу, остановившись у двери в ожидании, когда расслабленный мозг Джихуна начнет посылать телу сигналы. – Ты пил больше меня и сейчас стрелки часов перевалили за два ночи, это нечестно, что у тебя получается быть на шаг быстрее меня. Из Джонхана вырывается хриплый смешок, все-таки его заботливый уже-не-незнакомец был очень милым. – Я просто хочу поскорее проверить, не маньяк ли ты какой-нибудь? А то подходишь к одиноким незнакомцам, спаиваешь и домой к себе зовешь. – Джонхан в театральном жесте прикладывает руку к приоткрытому рту. – У меня аж колени задрожали и мурашки по коже пошли, жуть! Джихун скептически смотрит на старшего (тот утверждал такое, но верилось сейчас с трудом) и выходит из теплого помещения. Дом, в который делает шаг Джонхан, был синонимом к слову уют. Джихун говорил, что ему не стоит строить завышенных ожиданий, а лучше всего вообще никаких, хотя понимал – Джонхану будет хорошо везде, лишь бы с кем-то. Ли на такое качает головой, этого он не понимает, но предоставить другому может. Ему самому не в ущерб, по крайней мере сейчас. Квартира-студия представляет из себя еще одну музыкальную студию, состоящую из старых инструментов. Да, он продюсер-писатель-музыкант сейчас, но ему из продвинутого профессионального хватает студии агентства, с которым у него контракт, а для черновиков и себя с настроением в придачу ему достаточно того собственного, что есть и всегда было. Никаких интересных предметов интерьера у него нет. Фотографий с друзьями тоже. Они хранятся в личных чатах и все с пометкой «входящие». Есть стеллаж, наполненный книгами, проводами, двумя забытыми чашками и пустотой. Джонхан без зазрений совести и спроса у владельца подбежал к нему и начал читать названия книг с корешков, правда, ничего не трогая. У Джихуна промелькнула мысль о схожести высокого одушевленного и не, но он мотнул головой, отгоняя странное, горькое. – Кофе будешь? Чая нет. Он не правильный хозяин, он не предлагает гостю спать. Но напиток согреет лучше, чем одеяло: изнутри, поможет прояснить сознание. А сам хозяин, возможно, продолжит работу, он хоть и трудоголик, но в творческой профессии все равно сражается с меняющимися сроками от заказчиков. Джонхан кивает, продолжая рассматривать полку. Достоевский и Гоголь (вкус), нотные тетради, детективы-триллеры (развлечение на одинокий вечер), темное фэнтези (побег от реальности) и «Игра на фортепиано для чайников». Его новый милый друг еще и с юмором. А еще они совпадают по предпочтениям. Он улыбается, когда младший протягивает ему кружку горячего черного, машет рукой в сторону полки и дивана, как бы говоря, что эти два товарища вместе с третьим в руках в твоем распоряжении. И кто такой Джонхан, чтобы отказываться от этого? Он выбирает последнее увиденное на полке и садится на пол, откидываясь на диван, Джихун вопросительно поднимает бровь, пока не складывает простые числа. Насколько он плохой хозяин, раз не предлагает сменную одежду? Но Джонхану, кажется, нормально, он на самом деле выглядит так, будто это его правильное место в жизни, он сидел на полу с чашкой черного кофе вчера, сегодня, всегда. Пол теплый на самом деле. Джихун придирчивый покупатель. Джонхан открывает мягкий самоучитель. Ему все не понятно, но построение материала он оценил. Четкое, без шагов влево и вправо, вот бы такой путеводитель для жизни. Он думает, что Джихуну понравилась бы его шутка. – А какой твой музыкальный псевдоним? Джихун ждет окончания дневной смены Джонхана за столиком в углу. Теплое кафе в светлое время суток, тихий бар в темное. Это было идеальным вариантом для Джонхана: одинаково-разнообразная работа, которая мешает думать, двойная ставка. Он бегло задал вопрос на третьей встрече с Ли, не знает ли он работы для такого, как он? Жить на выплаты-пенсию-пособие (по-другому: что это вообще такое и как на это жить) от правительства ему было тошно и лучше бы их не было в принципе. И теперь у него всегда есть деньги на проезд до района Джихуна. Это важно. Сынчоль был представлен Джихуну как друг-товарищ, в то время как второй просто по имени-фамилии. Сынчоль на это странно-понимающе кивнул и разговорился со своим новым-точно-другом о музыке. Приятный сюрприз для Джонхана, надежда для Джихуна, что новый-пока-что-для-него-знакомый является более целым. Хотя бы с виду. Потому что Сынчоль выкуривает две пачки в день, говоря, что вонючие деньги от правительства годятся только для добивания себя. Он ни черта не в порядке, но обладает талантом абстрагироваться. И писать тексты с музыкой, Джихун вскользь бросает, что переговорит со своим начальством о новом найденном, Джонхан на это благодарно ему улыбается (в тайне от Сынчоля). Необычно, что Джихун проводит с Джонханом так много времени, он даже со своими друзьями не встречался так часто, как с ним. Он ждет его в кафе или встречает после ночной смены, когда сам направляется на работу (или с нее). Джонхан умудряется подарить ему горы комфорта, хотя сначала Джихун был тем, кто хотел дать ему дом. Джонхан все еще поломанный, но более приспособленный к жизни обыденной, к той, в которой вроде бы ничего и не было. Он старается не вспоминать. Диван в квартире-студии разбирается, и они вдвоем провели несколько ночей под одним одеялом с разными историями. Джихун, обычно смертельно уставший, но Джонхана слушает, будит, если тот лихорадочно бормочет что-то во сне. Второе всегда пугает, Джихуну кажется, что он никогда не привыкнет к этому (будто бы они уже навсегда), но он гладит Джонхана по голове, перебирает отросшие волосы, шепчет успокаивающие слова. Все хорошо, это нормально, когда так. Все хорошо, я держу тебя. Все хорошо, ты обязательно пройдешь через это. Все хорошо, я буду с тобой. Джонхану кажется, что Джихун это его рельсы и они даже не скользкие. Он просто возьмет теплую ладонь в свои вечно холодные руки и начнет держать куда-то путь. Он даже вернется к своему бывшему «я». Не совсем то слово и действие, скорее, найдет новое, так похожее на живое старое озорное и дерзкое. Когда Джихун смотрит на Джонхана, он видит синий огонь. Ему спокойно. Ему нравится. Тексты песен все же пропитались историями другого. Джихун останавливает воспроизведение записи набором клавиш Ctrl+Alt и Delete. Это личное и только для них двоих, даже если для части этого личного он иногда чувствует себя чужим. Черновик – кривой третий лишний. Джонхан не знает: знал бы – пожал плечами, ему все равно, он доверяет. Это не залечивание, это принятие. Джонхан реже просыпается в поту. Он почти переезжает к Джихуну, но это выходит так естественно, что никто не говорит и слова на этот счет. Вместо старых утешающих слов, он начинает слышать другие, но все они меркнут перед: У нас с тобой все будет хорошо. Джонхан говорит, что младший самое ценное, что у него есть и когда-либо было. Он называет его банально – подарком судьбы. Они до смешного глупо спорят из-за какой-то ерунды. Просто потому, что взрослые, просто потому, что оба устают сильнее, чем готовы признать. Джонхан зачесывает пятерней волосы в нервном жесте, а Джихун на секунду замирает. – Должны прописать в законе, что на таких красивых людей нельзя и на децибел повышать голос. Теперь очередь Джонхана остановиться в пространстве. Его до смешного часто называли смазливым, человеком с симпатичной мордашкой, человек-девчонка, которому каждый раз перед выходом на поле говорили, что он не должен выжить. Но Джихун произнес это настолько серьезно и с благоговением в голосе, что руки начинают трястись. – Знаешь, закон то еще дерьмо, но, если ты попросишь, я издам кодекс. Люди любят других не за быт. Они учатся делить этот быт между собой. Разделять каждое мгновение или встречать их в одиночестве. Джихун раньше не мог представить первое, а теперь в голове не укладывает свое прошлое существование. Джонхан всегда боялся второго – всегда и навсегда у него был только он сам. Джихун целует шрамы на пальцах старшего, который смотрит на пылающий закат, означающий приближение нового дня.