Искажённое отражение

      Сиэль ненавидел вторжение в его личное пространство. Вероятно, некто из визитёров был достаточно осведомлён о непрошенной слабости главы Фантомхайв.       И тотчас, гонимый всепоглощающим ужасом и отвратительным хохотом, граф искренне желал раствориться в многолюдной толпе. Забыться, презрительно наплевав на этикет, и мчаться, слепо не видя преград. Только подальше от людских глаз, молниеносно забегая в дальний замызганный угол, скрывавший взор от знати. И содрать в тишине наконец с запястий ощутимые прикосновения, дарующие жгучие ощущения отвращения, навеки; дотла сжигая воспоминания о фальшивой лести. И этот чёртов жабо в то же пекло, лишь бы так рьяно не душил тщетные надежды на облегчённый вздох.       Тут тихо.       Аккомпанемент медленно затихает, а галдёж обеспокоенных ситуацией пэров начинает меркнуть на фоне загнанного дыхания. Сиэль безукоризненно уверен, что подобная выходка породит целый ряд проблем, а лучше — сплетен или каверзных вопросов, адресованных немногочисленной прислуге юного господина. Которых, с большей вероятностью, уже отчаянно донимает расспросами Лиззи. Но ему откровенно наплевать: наплевать, каких масштабов вызван переполох; наплевать, как Танака принял ответственность за сглаживание конфликта; наплевать, как Себастьян, словно безудержная адская гончая, рыщет по периметру особняка. Какой позор, что глава семейства Фантомхайв не осилил пережитки прошлого.       И, подобно бездушной кукле, продолжал сжимать сгущающуюся тьму с поистине ужасающим рвением, словно та отворит врата к ослепительному свету. Или к пленительному блаженству, мягко успокаивающему и позволяющему покинуть тошнотворный мир с несгораемой надеждой в глубине затуманенного сознания. Пусть, слёзно умоляя о спасении неведомому Богу, и отвратительно осознавать, что разрывающее смятение не отступит, возможность забыться неизменно спасала. Вычурным способом, исключительно впадая в мир Морфея, лишь бы не лицезреть ужасающие поступки во внешнем мире, скрываясь подальше.       Ведь там, в неосязаемом пространстве, похоронены алчные желания, а несбывшиеся мечты нарекают собственное существование как «возобновлённая агония». Сиэля такого рода дилеммы не тревожат: там спокойно, словно в могиле, и ни единой души, что могла потревожить со всей присущей навязчивостью. Как-никак возводя непробиваемую крепость глубоко в подсознании, граф свято уверен, что это — безопасное место, такое же неподвластное, как и он сам. И недоступное простым смертным, чьё импульсивное поведение уничтожает важную и до ужаса хрупкую грань живого.       Но желание перевести дух губило, беспощадно смыкая заострённые клыки на шее. Разрывало на мельчайшие куски, утробно рыча и не отпуская ни на шаг: в таком состоянии намного безопаснее, в таком состоянии намного спокойнее, в таком состоянии… нехорошо. Бесконечная беготня в уборную, а позже, гневно отдирая кожу мылом, рассуждения о возвращении лишь загоняли в угол. Разбор чрезвычайно значимых документов, розыск зацепок на месте преступления, поездка верхом на коне — совершенно другое дело, нежели, нацепив вежливую улыбку, шествовать по огромному залу и убеждать гостей в собственном благополучии.       Это жалкое бегство — по мнению Себастьяна, или жалкое отступление — по мнению Сиэля, возможно придаст отсутствующую искру — живительные силы, успокоив израненную душу вдоль и поперёк. Вероятно, такими позорными словами граф ублажал временную фору в момент запирания массивной двери изнутри. Тут безопасно и тут нет… кричащих людей. Единственный источник шума — еле различимый шелест листьев на кроне дерева и вторичное оханье совы вдалеке. Вселенная словно погрузилась в беспробудный сон этой ночью, завладев властью и в хозяйских покоях, и Фантомхайва это вполне устраивало. Совершать зверские убийства, перерыть всевозможные драгоценности и усердно молиться — цена, достойная столь манящей привилегии — быть в спокойствии.       Это место, точно защитный купол, позволял расслабиться; а несравнимое чувство свободы и воли действия, открывающиеся исключительно в единении, окрыляли. Но этого недостаточно: недостаточно контроля над ситуацией — он всё ещё в этом отвратительном мире, кишащем чудовищной несправедливостью, и он всё ещё ощущает дурманящие чувства… и шёлковая простынь под кончиками пальцев всё ещё мягкая. Невозможность отдаться полностью и бесповоротно умиротворённости, пока юношеское тело содрогается от покалываний ненависти ощущать, до злости раззадоривало. И лёжа на постели, так приятно осознавать, что он в состоянии обеспечить комфорт своему существованию без посторонних лиц: покорных слуг, высокопоставленных чиновников и дьявольски хорошего дворецкого. Всего-то прикрыв глаза.       И, позорно сбегая от безжалостной реальности, очутиться в кромешной тьме. «Непорядок» — простейшее слово, произнесённое на подкорке сознания воинственным тоном, благодаря которому пространство вокруг приобретает светлый вид. Фантомхайв неспешно разворачивается и, устало прикрыв веки, опускается на пустое место. В первое время это даже веселило, а теперь завораживает, стоит только осознанию дойти до ощущения под рукой подлокотника трона. Или, для показушной наглядности очертив символы в воздухе, устремить взор направо и мысленно расхвалить себя за богато обставленный стол. Это так прекрасно! Понимание, что владеешь безграничным могуществом и пользуешься этой вольностью вовсю, воистину великолепно. И это ощущение жизненно необходимой свободы, появляющейся исключительно в умиротворённости, до изнеможения расслабляет. Граф, превосходя все ожидания, готов здесь хоть выстроить роскошные покои и вечно жить. И он строит: широкую кровать с балдахином и мягкими перинами, узорчатый ковёр и прикроватный столик с романом Чарльза Диккенса «Холодный дом» сверху. Хорошо, ещё столик и семейная фотография в рамке с узорами.       Очертания истинного главы семьи Фантомхайв молниеносно преобразовываются в уродливое смазанное пятно на семейной фотографии, а узоры с левой стороны обрастают тёмными гвоздиками. Изысканные цветы в медленном темпе танца оплетают и деревянные ножки столика, а непроглядный туман обволакивает пространство вокруг. Сиэль готов поклясться, как знакомые черты лица и хищный оскал вырисовываются на предмете его обрывочных воспоминаний. И от этого пробуждается необузданный гнев, стоит только завидеть в поле зрения идеально начищенные туфли, элегантный фрак и горящие алым глаза. Желание тотчас накричать на нерадивого слугу возрастает, а брошенный демоном мимолётный с укоризной взгляд в сторону шоколадного торта и остальных сладостей лишь усиливает злость. Да как он смеет, минуя приглашение и приказ, являться сюда! Тем более с помощью семейной фотографии! Несомненно, ещё и пожурит за плохие манеры и неподобающее поведение на балу!       От цепкого взгляда невозможно скрыться и, подобно лакомой добыче, Фантомхайв смиренно выжидает, внутренне прожигая здоровенную дыру рядом со столиком. Однако наступательных действий нет, и всё, что предпринимает Себастьян — рассматривает с места и, бесспорно, оценивает великолепие покоев, вскоре непринуждённо перешагивая через временное препятствие. Неспешно подойдя к графу, он падает на одно колено, почтенно преклонив голову, и мгла кругом стремительно рассеивается. «Эта беззвучная преданность однажды погубит меня» — шальная мысль ни на грамм не отрезвляет и, видя, как верный дворецкий мягко проводит кончиками пальцев по юношеской ладони, становится смешно. До ужаса, до покалываний в животе смешно. Сиэль не чувствует ровным счётом ничего. Только ни здесь и ни сейчас. И порождению Ада пора бы это уже признать как должное.       Но решительные намерения демона на долю секунды заставляют усомниться в правильности принятых решений, а целенаправленные действия вынуждают поддаться опасному искушению. Эти подчёркнуто нежные поглаживания правой ладони, затрагивающие и пальцы, и коротко стриженые ногти, ощущались бы до ужаса приятно, словно пьянящее удовольствие, вовлекающее в омут наслаждения. Юноша готов поклясться титулом графа, что ощущалось бы совершенно по-другому, а не как безжалостное смакование чрезвычайно распутным образом его кожи. И, не в силе оказывать достойное сопротивление безмерной усталости, он наблюдает: с наигранным интересом рассматривает белоснежные перчатки слуги, обводит взглядом безукоризненно сидящий галстук, словно видит впервые. Гнусное самовнушение граничащее с безвыходным положением.       Белоснежные перчатки стремительно летят во временную пропасть, в то время как интенсивной атаке поддаётся левая ладонь, и на этот раз — впервые — кожа к коже. «Щёки у меня не как подушечки на лапах у котов!» — попутно проносится давнее воспоминание, стоит только приметить, как сосредоточенное лицо, демонстрирующее вовлечённость в процесс, расслабляется, а морщинки разглаживаются. Этот проклятый Михаэлис наслаждается этим! И Сиэлю, словно выброшенная на берег рыба, не терпится задохнуться от разрывающих противоречий в груди, стоит только лицезреть мимолётную улыбку. Надёжная защита или обеспечение душевного спокойствия — ему откровенно наплевать — что бы это ни было, он не в состоянии поверить, беспрекословно отдаться, вполне отдавая отчёт в конкретную минуту, кто перед ним и что с ним творилось в незабываемом прошлом.       Одно предельно осторожное движение — и левая ладонь юноши вновь оказывается в плену цепких пальцев. Демон слегка склоняет голову, в то время как у Сиэля перехватывает дыхание, и губы в лёгком прикосновении встречаются с рукой. Мантра, прочно закрепившаяся в подсознании, отчаянно силиться вернуть разум господину: он не чувствует, он не чувствует, он не чувствует и не желает чувствовать… но сердце в необузданном ритме норовит протаранить рёбра от одной лишь картины, разворачивающейся перед ним. И, замечая внимательный взгляд исподлобья и самодовольную ухмылку слуги, граф ненадолго впадает в ступор: он повёлся. Сам, того не понимая, подсознательно доверился! Полностью разрушил, будто под гипнозом, крепость, тщательно возводимую годами!       Всполохи неукротимого недовольства, витающие в пространстве, заставляют Себастьяна восхищаться мощью его господина: даже осознавая проигрыш, этот смертный настойчиво рвётся в гущу сражения. Поистине сильная душа, заставляющая прогнуться под собой при различных обстоятельствах. Потраченное время и терпеливое ожидание точно стоило тех усилий, чтобы с неподдельной гордостью лицезреть, как осознание медленно, но верно минует графа. И, умилительно — по мнению демона — хмурясь, Фантомхайв вырывает левую руку, демонстративно создавая вид полного отвращения. Пусть он и проиграл какой-то там бой проклятому демону, это не значит, что проиграна война!       Михаэлис прыскает со смеху. Он уже прекрасно осведомлён о том, кто выиграет войну… или, вернее, уже выиграл.