я знаю, о чём ты думаешь.
знаю, что желаешь.
стоило только лучнику остаться наедине с самим собой, в голову забирались мысли, словно хеймдалль копошился в мозгах, вынуждал думать о нём, зацикливаться на одном и том же, гореть изнутри. хотеть превратиться в пепел. атрей мучался и терзался, не мог спокойно выспаться, но этим его страдания не ограничивались. можно сказать, что это было лишь пылинками на фоне того, что с ним происходило параллельно. хеймдалль не был наивным, уж точно не являлся глупцом. его неприступность подбивала локи, попытки найти слабое место в защите аса заканчивались каждый раз одними и теми же граблями, но полубог никак не желал отказаться от своей цели. быть может, дело было в том, что ему нравилось ошибаться? — снова пришёл ко мне, — насмешливый голос хранителя вызывал неприятные мурашки, но атрей смотрел, не дрогнув. лишь думал о том, как было бы подходяще не сдержать себя, позволить телу изменить форму, покрыть шерстью кожу, махнуть хвостом, а затем с жадностью вгрызаться зубами в это манящее горло, прокусить вены рядом с кадыком и упиваться этой кровавой жестокостью. — в прочем, я не удивлён. у тебя не хватит силёнок устоять. — пошёл нахер. — оу-о-оу, — хмыкнул хеймдалль. — наш щеночек выучил новые слова. отец не отругает? — заткнись. ты знаешь, почему я здесь. хватит строить из себя идиота. ас наигранно удивлённо вскидывает брови вверх, но оскал расползается по лицу сам собой. почти угрожающе. — ничтожество, — шипит хранитель. он не тор, не может управлять молниями, но, тем не менее, в секунду оказывается рядом с юношей. он хватает его за шею, стискивает пальцами сильнее и вжимает в стену, выбивая из лёгких атрея весь воздух вместе с едва слышным стоном. свечи гаснут, в сумраке мерцают фиолетовые глаза, изучающие лицо лучника. от них не сбежать, не спрятаться, но жертва всё равно отводит свой взгляд. быть может, больше от стыда, нежеле от неприязни. — любопытно. — что? — выполнил бы любую мою просьбу, если бы я тебе отсосал? — ч-что.. я не.. то есть.. зрачки хеймдалля сужаются, теперь его кошачий взгляд находится под изучением взволнованного до нелепости локи. — кроме убийства близких? ох, малыш локи, ставить условия после желания так не интересно! хотя какая разница, рано или поздно они окажутся мертвы, восстав против асгарда и всеотца. атрей давится воздухом, которого и без того катастрофически мало. ему хочется понять, почему в таком положении, при таких отвратительных словах врага, который открыто позволяет себе угрожать его семье, в штанах начинает до больного жать. проклятый возраст и проклятая несдержанность делали своё дело. чужие бедра агрессивно врезаются в таз атрея, он неожиданно охает. — маленький мазохист, — усмешка аса. распознать желания юноши проще, чем сложить два плюс два. для этого даже не обязательно использовать чтение мыслей, но хеймдаллю слишком нравится копошиться в смятённом сознании полубога, которое мечется из угла в угол, ищет защиты и здравый смысл. ладонь хранителя сдвигается вниз дюйм за дюймом, проникает под одежду, мучительно растягивая действия. контраст холодной и горячей кожи пробуждает у обоих мурашки, но ас сдержанно подавляет собственное удовольствие, продолжает дразнить рыжеволосого. чем даёт заметить ему свою прореху в невозмутимости. — какого.. атрей не теряет времени. дрожащими руками, чтобы не мешать чужой ладони исследовать низ его живота, йотун хватает хеймдалля за воротник и тянет на себя, проводит быстро кончиком языка по его сухим, местами прокушенным губам и выдыхает на влажную кожу так горячо, что его в мгновение ока притягивают ближе, не оставляют ни миллиметра пустого места. они целуются дико, спутанно, пытаясь урвать каждый в свою сторону инициативу, при этом не отрывая друг от друга взгляда. пусть нелепо, пусть смазанно, но глаза в глаза. мыслями наружу. наизнанку. атрей знает: ему никуда не деться от снов, где фиолетовый преследует его. ему не спрятаться от взгляда, который знает о нём порой большее, чем он сам. это проклятие. это благословение. язык аса бессовестно исследует рот лучника, не оставляя ни одного участка без внимания. руки сминают ягодицы, до синяков, до боли, вытягивая из парня как можно больше стонов. хеймдалль не терпит и потирается затвердевшим членом о ногу полубога. — хватит игр, — отстраняется и рычит на самое ухо. — разворачивайся. — сволочь. и пусть локи шепчет себе под нос не одно, даже не два проклятия в сторону хеймдалля, он все равно послушно выполняет. потому что это его прихоть. то, чего он хочет. то, что позволяет видеть в своей голове. значило ли это то, что хранителю биврёста было не наплевать на истинные желания ученика одина? значило ли, что он сам думал обо всем этом? сначала быть грубым, установить жёсткий темп, довести до того, что ноги своими силами не справляются, равновесие потеряно. затем переместиться в другое место, на кровать: выбить из матраса всю пыль, заполнить скрипом дерева комнату, заглушить его стонами. чёрт возьми, признаться. сказать, что ненавидишь, но нуждаешься. обещать быть рядом, но не позволить никому лишить удовольствия задушить в конце пути собственными руками. знать, что никогда не сможешь сделать такого зла, даже силком. но промолчать об этом. — будь осторожен с желаниями, — падает рядом на свободное место в постели хеймдалль. — запиши, это первый и последний совет, который я тебе даю. из жалости, само собой. — само собой, — вторит юноша и улыбается. — и мы всё ещё терпеть не можем друг друга. ясно? — ясно. терпеть не могут, но поцелуи — это другое.