Poison.

Общение с Инид – ужасно замедленный яд. Подобные должны содержаться в бесконечных запасах любого уважающего себя отравителя, считает Уэнсдей. Их прелесть в том, как они усыпляют бдительность жертвы безобидностью, чтобы затем нанести внезапный удар. Подсыпь его в еду или напиток, и никто в жизни не подумает на тебя, если ты окажешься слишком далеко к моменту смерти. Идеальное преступление. Но одно дело быть тем, кто использует такое оружие, а другое – стать целью. И Уэнсдей поняла бы, если бы травили её чем-то предметным, физическим, а не… этим. О, она даже не может подобрать правильное слово, чтобы описать, насколько неприятные ощущения испытывает. Как и яды, они знакомы, просто она никогда не чувствовала их на себе. Ведь гораздо проще наблюдать со стороны, реагируя самыми кинжальными взглядами в её широком арсенале. Да, верно, её, какое ужасное слово, любвеобильные родители не заслуживают и закатывания глаз, не говоря уже о мимическом отвращении. Дурацкая связь Гомеса и Мортиши похожа на клятвы, которыми любовники, не задумываясь, раскидываются в день свадьбы, ну те глупые «в болезни и горе, в смерти и посмертии», вызывающие тошноту единственной мыслью. Этим двоим достаточно оказаться в одном помещении или, что ещё хуже, одной машине, как их, словно магнитом, тянет друг к другу. Уэнсдей хочется выколоть себе глаза, вот только ей пока нельзя этого сделать. К сожалению, печатных машинок для слепых ещё не существует. Возможно, именно ей предстоит создать и запатентовать одну. По крайней мере, повод-то есть. С другой стороны, семью не выбирают, и ей очень повезло родиться в этой. Несмотря на их склонность к публичным проявлениям чувств, они всё же родные. Ну, хотя бы по крови. В этом, на самом деле, она всё ещё не уверена, надо бы сделать тест ДНК. Впрочем, жить с родителями она научилась довольно рано, люди, как выясняется, вообще привыкают ко многому, поэтому отключаться во время очередного приступа романтики, раздражающего показушностью и неловким взаимодействием, не так уж и сложно. И пока бесящие элементы фона, по какой-то причине решившие привести её в этот чудовищный мир, пытаются сожрать лица друг друга, она думает о более приятных вещах. Гильотинах, ножах, сломанных пальцах Пагсли… А вот Инид – абсолютно другой случай. Вместе их свела судьба. И директриса школы, подсунувшая самую неподходящую соседку в школе. Естественно, эта стерва знала, куда отправляла Уэнсдей. Ей небось было до ужаса весело разбирать бумаги студентов, отыскивая неправильный вариант. Когда они встретились в первый раз, Уэнсдей ощутила, как склера её глаз сгорает в ослепительности и цветастости, окружающей жизнерадостную блондинку. Как будто кто-то выловил радугу, распотрошил и надел кишки на себя. Кошмарное зрелище. Ах, если бы это было только первое впечатление. Но нет. Её глаза такие… живые. Всегда наблюдают, оценивают, проверяют. Как рентген, просвечивающий всё тело насквозь. И хуже всего то, что им не нужно только тело, они желают другого, хотят увидеть душу, попытаться разобраться в ней. Взгляд Инид будет преследовать в кошмарах вечно. Уэнсдей ведь любила кошмары! Ровно до тех пор, пока они не трансформировались в это. Её дружелюбные улыбки вспарывают тонкую анемичную кожу, пробираясь под неё. Царапают обратную сторону вен острыми зубами, впиваясь в ткани и мышцы. Вероятно, Инид не способна оборачиваться ещё, но это не мешает ей иметь пожирающую ауру. Её слова проскальзывают в голову, не стремясь больше покидать воспалённый расследованием ум. И это совсем не помогает в поиске чудовища, терроризирующего округ Джерико. Как вообще можно сосредоточиться на чём-то в светлый день? А если этот день будет жить в одной комнате, радостно вспыхивая, едва видит свою соседку? Её пальцы обжигают прикосновением. И хотя Уэнсдей чувствовала их лишь один раз, воспоминание об этом навсегда отложилось в памяти. Если бы ведьм пытали этими пальцами, инквизиция добилась бы куда более выдающихся результатов. Инид напоминает солнце, вышедшее из-за облаков в тёплый летний день. То самое солнце, греющее прекрасную бледную кожу, даруя ей мерзкий загар. То солнце, режущее глаза яркими лучами и заставляющее пожелать лишь одно – найти зонтик побольше. Уэнсдей отлично ненавидит солнце, но не может начать ненавидеть Инид. Было бы ведь так легко, если бы она была другой. Не настолько уважающей личное пространство, не настолько понимающей и согласной с довольно глупыми и неудачными планами, готовыми развалиться от любого неосторожного движения. Почему она не может быть другой? Уэнсдей спрашивает себя об этом раз за разом, а ответ так и не находится. А прямо сейчас Инид замирает на своей половине комнаты, тщательно следя, чтобы носки разноцветных ботинок оставались за проведённой чертой. Спрашивает мягким голосом, привлекающим внимание. И Уэнсдей понимает, как её собственный разум предательски отзывается, летит, как мотылёк на гибельное пламя свечи, чтобы услышать заданный вопрос. Это настоящий яд. Не такой, каким пользуются отравители, убивающий и смертельный. Вовсе нет, этот гораздо действеннее и, что очень забавно, определённо лучше. Потому что в мире нет идеальнее яда, чем тот, который жертва готова принять сама.