Великий покой

Кушель всегда говорила: «Церковь — путь к спасению души». Кенни вспомнил об этом, когда улизнул от патруля в последний момент. Лобов, трусливая сучка, устроил ему засаду. Насчет души Кенни был не уверен, но сегодня божий приют мог спасти его задницу. Пуля прошла над коленом насквозь. Ничего серьезного, но в его любимом плаще теперь дырка на видном месте, а в ботинке хлюпало. Прохожие, как обычно, шарахались от Кенни, приняв за пьяного. Только два живых существа заметили, что за бандитом тянется кровавый след: нищий, который резко прижал к груди протянутую руку, и каркнувший с уличного фонаря ворон. В последние годы небо посерело от фабричного дыма. Кенни забрел в промышленный район, где после десяти минут прогулки во рту появлялся гадкий привкус. Солнце и луна скрылись за смогом, и не всегда можно было с уверенностью сказать утро сейчас, сумерки или разгар дня. Церковь находилась вдали от оживленных улиц. Единственный шпиль тянулся далеко вверх, отчего здание казалось приземистым. Ни одного витража, только мелкие стрельчатые окна. Вокруг было чисто, росли скромные округлые кусты, но даже издалека Кенни заметил: на крыше недостает черепицы. Удивительно, что Траут повадилась ходить сюда, как к себе домой. Прежде его правая рука ненавидела религию так, будто имела личные счеты к каждой монахине на острове. Пару месяцев назад все изменилось. Траут исправно посещала воскресные службы и сказала всей команде, в случае беды обращаться сюда. Учитывая, что церковь носила имя Ефрема Новоторжского, который таскался с гниющей головой своего брата, Кенни считал эту затею как минимум забавной. На паперти осталось несколько багровых отпечатков мужского сапога. Внутри было пусто. Деревянные лавки терялись во мраке, свет от зажженных на алтаре лампад доставал только до двух ближайших колонн. Пахло чем-то сладким, отдающим цветами и воском. Кенни разместился в боковом приделе, оставил здоровую ногу на полу, а больную вытянул вдоль лавки. Подвинул шляпу на лицо, чтобы его не тревожили блики свечей. Он не собирался валяться здесь до рассвета. К полуночи люди Лобова либо найдут его, либо отчаются и бросят поиски. Несмотря на кровавый шлейф, Кенни отлично запутал следы, петляя по переулкам и проходясь в разные стороны по одной и той же улице. Он может со спокойной совестью перевести дух. — Бог устроил церковь, как гавань, чтобы в ней, укрывшиеся от шума и треволнений жизненного моря, люди наслаждались великим покоем, — произнес кто-то около его головы. Кенни резко сел и вытащил еще пахнущий порохом револьвер прежде, чем незнакомец успел сбежать или наброситься. Но он и не пытался. Оказалось, что его спокойствие нарушил молодой и тщедушный священник. Совсем коротышка — еще меньше Леви, если это возможно. Бледная кожа, бесцветные волосы и глаза. Он выглядел как моль, которую очень хотелось прихлопнуть двумя ладошками. — Это из Библии? — спросил Кенни и, поджав губы, посмотрел на кровящую рану. Он перевязал ногу поясом от пальто, но это не помогло из-за трех часов быстрой ходьбы. Под коленом собиралась лужа, впитываясь в необработанный дуб. Пятна, которые здесь останутся, переживут и этого священника, и всех прихожан. — Иоанн Богослов. — А-а. Кенни все еще сжимал пистолет в руке, но убрал палец с курка. Кажется, этот парень — один из тех помешанных, кто действительно молится с утра до ночи. Кенни больше нравились священники, которым он иногда бил морду в своем любимом баре. В их ругань примешивались забавные словечки вроде «исчадье» и «окаянный». Кенни смеялся до слез, когда они пытались торговаться со шлюхами, обещая взамен отпущение грехов. — Слушай, пастырь, сгоняй мне за марлей, — скомандовал Кенни и похлопал по карманам в поисках сигареты. — Вы можете назвать меня «Отец», — поправил священник, по-воробьиному наклоняя голову. — Мой папаша сдох в канаве, и ты рискуешь к нему присоединиться. Кенни покачал пистолетом и посмотрел на бедолагу тем взглядом, от которого обычно разбегались подчиненные. Священник, к удивлению, вздохнул, будто и не ждал ничего другого от пропащей душонки. Он скрылся за алтарем и через пару минут принес сверток светлых тряпок и бутылку. Наверное, со спиртом. — Другое дело! Не зря пришел, — обрадовался Кенни. Револьвер пришлось убрать. Он не сможет залепить рану одной рукой. Стоило снять штаны, но нога не сгибалась. Единственный выход — намотать бинты поверх местами мокрых, а местами уже задеревеневших брюк. — Дорогу осилит идущий, — сообщил священник с таким выражением лица, будто Бог нашептал ему лично в ухо: однажды уверует даже Кенни-Потрошитель. — Что, тоже Иоанн Балабол? — Народная мудрость. Древнеиндийская, — маленькие ноздри священника раздулись, но голос оставался спокойным. — Это там, где молятся синему мужику и едят коров? — специально изводил его Кенни, чтобы отвлечься: в покое нога разболелась с удвоенной силой. — Наоборот. — Молятся коровам? Или… — Кенни картинно округлил глаза, но священник не отреагировал. — А твой парень к индусам ревновать не будет? Кенни небрежно махнул в сторону алтаря. Золотое распятья в соборе было небольшим, но за ним разместилась яркая икона с Иисусом на руках Девы Марии. Лицо младенца мало походило на человеческое и по нему читалось, что именно боженька думает об индусах, коровах, Кенни и даже своем верном слуге. — Мудрость есть мудрость, — отозвался священник. Кажется, он не вышел бы из себя, даже если бы сейчас в неф ворвалась вся банда Лобова. Кенни мог представить, как тощий паренек в не по размеру просторной сутане равнодушно разглядывается банду разбойников и сообщает, что служба начнется утром. Он придумывал очередную колкость, когда священник ловко разорвал его штанину. Она треснула по швам до колена так легко, будто эти руки каждую ночь латали по паре-тройке бандитов. В другой раз Кенни снова вытащил бы пистолет, но уже почти привык к этому странному парню. К тому же, за него поручилась Траут. Когда священник-садист щедро вылил на рану полбутылька спирта, Кенни, не сдержавшись, выругался: — Срань Господня! Священник даже не дернулся. Он обнаружил выходное отверстие и окончательно превратил штаны в лохмотья, разодрав брючину от низа до ремня. Кенни не заметил, как оказался посреди полутемной церкви частично голый, но с перевязанной ногой. Священник работал с хирургической аккуратностью, и повязка сидела неожиданно крепко, если вспомнить его на вид слабые и почти детские ручонки. — Что, даже не отчитаешь меня? Кенни не был уверен, что имеет в виду: ругательство, грубое обращение или свой очевидно неправедный образ жизни. Мало кто знал Потрошителя в лицо, но его знаменитая шляпа упоминалась во всех плакатах «Разыскивается». Этот священник либо бесстрашный, либо тупой. Кенни верил, что это не одно и то же, потому что сам влезал в заведомо опасные передряги. Команда не разделяла его мнение, но держала возражения при себе. — Не вижу смысла, — священник прикрыл ногу остатками ткани, будто вид жилистой волосатой голени мог оскорбить младенца Иисуса. — Вера не приходит к нам, это мы приходим к вере. Если человек не преодолел этот путь самостоятельно, то не способен на искреннее раскаяние. — А это кто сказал? — Я. Священник закончил работу, но не отходил. Опытные наемники и верзилы при виде Потрошителя превращались в жалких щенков, но этот коротышка будто верил, что в случае чего пули и ножи отскочат от него, как от гранитной стены. — Я еще не из ваших, — Кенни использовал слово «еще», чтобы не рушить воздушные замки святоши. — Зачем ты мне помогаешь? Ты не должен, это, грешников карать? Кенни представил священника с вилами над дымящимся черным котлом, и подумал, что если ад таков, то он уйдет из церкви прямо сейчас и никогда не вернется, прозябая в грехе назло Кушель. — Господь велел возлюбить ближнего, как самого себя, — устало ответил священник, как будто повторял эту фразу слишком часто. — А еще он велел не убивать. Знаешь, сколько полицейских я застрелил? — выпятив грудь, сообщил Кенни. — Исповеди проводятся после литургии. Возвращайтесь завтра. Кенни одобрительно хмыкнул. Не зря задохлик обработал даже Траут. Как уж тут не уверовать, как этот человечек «возлюбил» преступников и корпит над ними среди ночи, словно посланник Божий. «Отче» слабо улыбался, оставив последнее слово за собой. Свет озарил половину его лица, и Кенни заметил, что глаза у него вовсе не блеклые. Чистые, голубые, а вокруг — мелкие морщинки. Кажется, он был вовсе не сопляком, а мужчиной старше самого Кенни. — Рано радуешься, — он погрозил пальцем: Леви вырос, а привычка осталась. Губы священника растянулись шире. Он держал перепачканные кровью руки подальше от сутаны. Кенни хотелось из вредности оставить кричаще-красный отпечаток пальца на белом воротничке, но он сдержался: птичья шейка выглядела опасно хрупкой. — Я рад, потому что вам стало лучше, — с бесятами в глазах солгал священник. Кенни осознал, что и правда взбодрился. Когда он вошел, то голова была шальной и тяжелой от потери крови. Сейчас он смог бы встать, вернуться обратно и перестрелять уродов, которые вынудили его, как в детстве, петлять между улочек и оглядываться. Однако вместо этого он сказал: — Я посплю здесь. — Хорошо, — не стал возражать священник. — Я принесу одеяло. Кенни отполз чуть дальше от лужи и устроил вторую ногу на лавке. Ему было тепло и без покрывала. От мысли о том, что келья священника находится в этом же здании, бросило в жар. Засыпая, Кенни уже знал, что расскажет на исповеди.