Извинение

— Постойте! Сеттембрини окликает Нафту, как только они покидают едва успевшую начаться метель и входят в дом портного. Тому не хочется отзываться. Он зол, обижен и разочарован. Во время сегодняшней встречи с молодыми друзьями Сеттембрини превзошел самого себя. Почти превзошел. Сказанное ими обоими перед дуэлью превзойти, пожалуй, будет трудно. Он не понимает, как позволил утром этому целовеку целовать свои глаза. Не понимает, с чего Сеттембрини вообще хотел видеть и целовать его. Первый их публичный спор после дуэли и последовавшего за ней объяснения произошел около двух недель назад. Они снова были впятером в окрестностях деревни. Прогулку оба завершали не в духе, но Сеттембрини заставил более удачливого в тот день оппонента сесть с ним вдвоем в одни сани. Едва начался короткий путь назад, тот вынул ладонь из теплого кармана шубы и опустил на сидение рядом с собой. Нафта, заметив это, решил — как нелепо. И повторил его действие даже не раздумывая. Их пальца разделяли считанные сантиметры, и Сеттембрини чуть подвинул ладонь вправо, касаясь руки друга мизинцем. Сердце Нафты на секунду тогда сошло с ума. Он накрыл ладонь Сеттембрини своей, неловко зарылся лицом в шерстяной шарф отчего пар, идущий из носа и рта тут же покрыл стекла очков испариной. Остаток дороги они провели пряча сцепленные пальцы в рукавах шуб и свитеров, и сошли с саней спокойными и довольными. Сегодня же они завершали пешую прогулку молча, под аккомпанимент монолога Ганса Касторпа, изредка разбавляемого сухими фразами обоих. Нафта чувствовал, что его тошнит от жизни. Сеттембрини на него даже не смотрел и, казалось, упивался собственной победой в битве за юную душу. За полчаса дороги Нафта уже успел решить, что ни за что не опустится до того, чтобы мириться первым. И, поднимаясь по лестнице в свои комнаты, он не хочет откликаться. — Постойте! — Нафта игнорирует призывы, упрямо поднимаясь, держа запотевшие очки еще не успевшими отогреться после улицы пальцами. Кипение внутри так и не прекратилось. Ему хочется одновременно никогда больше не говорить с Сеттембрини, и высказать ему все, и слушать в ответ мольбы о прощении. Даже секунды резкого кашля, доносящегося с лестницы, пока Нафта отпирает дверь, смягчили злость в его сердце лишь на секунду. Войдя в комнату, он понимает, что не просто зашел прямо в шубе, но и даже не стряхнул с нее снег. Раздраженно, он бросает верзнюю одежду на диван. Сеттембрини следует его примеру. — Послушайте же. Я не хотел вас обидеть. Слова Сеттембрини звучат уже не как просьба, а как будто резко и нетерпеливо. Нафта понимает, что если он сейчас не пойдет на встречу, есть риск продолжения уже случившегося днем. Он нацепляет на нос очки и ровно проговаривает: — Вам следует выбирать выражения. — Да, я был… Несколько несдержан. — Вы были вопиюще грубы и самодовольны. — Друг мой, прекращайте. Если вы хотите ссоры со мной, я просто уйду. Если же нет, я принесу вам искренние извинения. Тогда вы остынете? Внутри Нафты что-то невольно переворачивается, когда в голове вдруг предстает картина одного из возможных вариантов искреннего извинения. Но даже и без того он решает сделать еще один встречный шаг. — Тогда вам нужно извиняться действительно искренне. Сеттембрини чуть улыбается. Нафта не успевает даже задуматься, как тот завладевает его левой ладонью. Извинения еще не начались, а Нафта, кажется, уже перестал тонуть в обиде и готов сдаться на милость глупой влюбленности в обладателя теплых черных глаз. — Друг мой, я… Был слишком резок, — он начинает поглаживать большим пальцем ладонь Нафты, — Мне не доставляет удовольствия видеть вашу обиду на меня. — Я еще готов стерпеть прочее, но не понимаю, как вы могли сказать, что у меня нет сердца. После всего, что было, сердца тогда нет у вас. — Дорогой мой, конечно, я не считаю, что у вас нет сердца. Точно так же, как вы, пожалуй, не считаете меня беззубым варваром. Нафта молчит пару секунд, после чего неохотно отвечает: — Не считаю. Я это сказал для усиления риторического эффекта и, сказать по правде, не сильно подумав. — И вот я же на вас не обижаюсь, — Сеттембрини подносит к губам ладонь Нафты и целует подушечку указательного пальца, — разве что немного. — Вы — не я! Нафте ужасно хочется продолжать доказывать, почему Сеттембрини не прав, почему черствый и грубый, и как бесчестно ранил чистое чувство, но все слова обвинения куда-то улетучились за считанные секунды. Конечно же, он не бессердечный и не варвар, ведь бессердечные варвары не целуют так нежно рук, встав на одно колено. Сеттембрини касается губами подушечек каждого пальца. Первого, второго, третьего. Четвертого. Пятого. Он касается ладони носом, после чего неспешно начинает путь обратно, целуя полусогнутые пальцы. Пятый. Четвертый. Третий. Касаясь губами безымянного пальца, Сеттембрини поднимает взгляд на Нафту. От этих улыбающихся снизу вверх глаз кровь приливает к бледным щекам. Итальянец медленно проходит губами у основания каждого пальца. Целует тыльную сторону ладони. Нафта не выдерживает, и касается правой рукой растрепавшихся после шапки волос. Сеттембрини поворачивает голову, и Нафта позволяет расцеловать и вторую ладонь, гладя его по голове освободившейся левой. — Mio piccolo, — касается губами запястья. — я теперь прощен? — целует между большим и указательным пальцем. Нафта обнимает его голову, гладит затылок. Отгоняет искушение бесцеремонно усесться ему на колено. — Да. Сеттембрини поднимается, и Нафта тут же берет его лицо ладонями и наклоняет к себе. Целует губы, нос, все еще холодные после улицы щеки. — Друг мой, — Нафта прерывается, чтобы поцеловать подбородок Сеттембрини, — пойдемте вместе дочитаем «Ареопагики». — Что же, пойдемте. Они расцепляют объятия. Нафта намеревается, как и вчера, сделать вид, что ему надоело делить книгу на двоих, и попросить Сеттембрини почитать вслух, устроив голову на его коленях.