Break me like your electric guitar

Хюнин Кай всю свою осознанную жизнь считал Ёнджуна самым адекватным среди всех, даже несмотря на его внешнюю забавность и внутреннюю раскованность. Но отчего-то Каю кажется, что адекватный человек просто не может с таким упоением разбивать собственную дорогущую гитару в несчастные щепки прямо под конец выступления. Тем более никому об этом не сообщив заранее. Однако Чхве, вопреки ожиданиям целого мира, прямо сейчас этим и занимается. Скользит, как заядлый рокер, прикрытыми тканью чёрных обтягивающих джинсов коленями по сцене, делает решающий взмах медиатором по переливающимся в свете многочисленных багровых лучей прожекторов струнам, встряхивает мокрой от пота тёмной чёлкой и, занося исполнивший свою работу инструмент над головой, со всей силы бьёт им по сцене. Толпа на мгновение затихает от неожиданности и вновь оглушительно вскрикивает, приветствуя и полностью поддерживая привнесённое Ёнджуном в воздух безумство. Чхве вглядывается в вопящий от восторга зал горящими глазами, бьёт гитару ещё раз и улыбается, как чёртов дьявол из преисподней. Он упивается всеобщим обожанием, которое, кажется, было предначертано ему с самого рождения и на всю оставшуюся жизнь, и делает последний, третий удар, становящийся заключительным в короткой жизни новенькой гитарки. Она с треском разлетается на куски, демонстрируя тысячам фанатов и четырём шокированным парням на сцене свои торчащие струны, и теперь уже принимает абсолютно непризентабельный вид. Бомгю в стороне шуточно поглаживает ремень своей ритм-гитары, Тэхён — струны бас, а Субин — барабанные палочки, боясь, что они все могут повторить участь своей соратницы. Хюнин же не поглаживает ничего. Он вообще не обращает внимания на то, что в этом пространстве существует и чем-то занимается хоть кто-то, кроме разбушевавшегося Ёнджуна. Он даже на мгновение забывает про то, что у них, между прочим, концерт, и сейчас его глупое влюблённое лицо находится на обозрении у невероятного количества людей. Губы от страсти, ненависти, любви поджимаются, а руки под рваным чёрно-белым свитером покрываются электрическими мурашками. И он так и остаётся стоять на месте, не убирая пальцы с синтезатора и не в силах сделать ни единого вдоха от страха разрушить эту невероятную атмосферу и такой нетипичный дьявольский образ Чхве. Может, он просто издевается, этот Ёнджун? И над толпой фанатов, и над больным сердцем Хюнин Кая? Творит что-то не вписывающееся ни в какие рамки, не подумав, а потом даже не пытается оправдаться? И это ли не чистое кощунство с его стороны? Кая, наконец, выдёргивает из процесса активного пускания слюней стоящий рядом Гю, незаметно толкающий его в плечо, отчего парень сначала глупо и чересчур невинно хлопает ресницами, а потом переводит взгляд на бушующую толпу, которая каждую секунду разражается новыми стонами, криками и возгласами и остальных парней, что в это время уже собираются смотаться со сцены. Они машут на прощание, кланяются, собирают инструменты, оставляя самые неподъёмные для персонала, и строевым шагом топают за кулисы. Странно, что по дороге при этом никто не говорит о Чхве Ёнджуне. Не восхищается его поражающей своей безрассудностью, хотя и не такой уж редкой в мире рокеров выходкой, не торопится расхвалить то, как ярко он сегодня блистал на сцене, и не заливается смущённым смехом, когда он многозначительно бросает что-то в ответ. А стоило бы. Потому что совершенно один в такой пустой тишине, висящей в воздухе огромным спутанным комком, Хюнин просто не выдерживает. Ему хочется положить уже чьи-нибудь руки — свои или, желательно, Ёнджуна — себе на шею и впредь ни о чём таком не думать. Дабы элементарно не мучиться. Но у Чхве сегодня какие-то свои планы. Он плотоядно облизывает обе пухлые губы поочерёдно, задирает голову, демонстрируя выпирающий кадык, и вальяжной походкой заходит в гримёрку, попутно заставляя Хюнин Кая задыхаться от увиденных капель пота, стекающих по его лебединой шее. Хотя не то, чтобы он не задыхался от всех других действий старшего. «Ну ходит он и ходит», подумал бы любой человек, увидевший перед собой этого дьяволёнка. «Вы посмотрите, как ходит!» в любой подходящий и неподходящий момент судорожно бы прокрутил у себя в голове Кай. А дальше по классике шли бесконечные подмечания сначала колеще-режущей линии подбородка Чхве, после бицепсов, а затем и всевозможные ругательства и одновременно хвалебные оды узким чёрным джинсам, позволяющим рассмотреть через них всё, что так хотелось бы рассмотреть. Хюнин примеру старших не следует и в гримёрку вместе со всеми не заходит. Он до сих пор находится в шоке, восторге, экстазе, эйфории от того Ёнджуна, которого смог так детально исследовать под лучами прожекторов, и недоумевает, в какой уголок души парня он спрятался на данный момент. Этот грешник, очень зря выпущенный сегодня на волю, заставляет его кусать ногти, нервно постукивать ногой и, забываясь, ковырять в стене небольшую ямку от желания занять чем-то дрожащие бледные руки. Он зажигает в нём что-то потустороннее, магическое или же вовсе адское. Он не даёт ему сделать вдох или выдох — крепко хватает за горло и ухмыляется, пока его глаза переливаются каким-то причудливым оттенком красного. И Хюнин Кай правда не знает, как с этим бороться. Он дожидается, пока все, кроме Чхве, выйдут из гримёрки, бросает глупое занятие в виде ковыряния стены и залетает в комнату, преграждая путь уже собиравшемуся выйти старшему. — Ёнджун-хён! Ты сегодня зажёг! — уверенно начинает он, окатывая и сбивая его волной энтузиазма и лавиной комплиментов. — Это было очень классно, правда. Ты буквально сиял. И твоя причёска, и улыбка… Я стоял, смотрел на тебя и… — Кай, — неловким смехом перебивает его Ёнджун, отодвигая в сторону. — Я понял. Он пару секунд стоит неподвижно, опустив глаза в пол, после чего поднимает их и произносит почти что через силу обессиленное пустое «спасибо». — Извини, — нервно потирает Кай потные липкие ладони. — Просто хотел сказать это. Он сжимает покрасневшие костяшки, впиваясь короткими ногтями в грубую кожу, и сдерживается, как может, чтобы не дать потоку нахлынувших чувств смертельным цунами накрыть его с головой, заставляя беспомощно барахтаться над водной гладью. — Всё в порядке, но лучше так больше не делай. Не дожидайся меня, не влетай в гримёрку и не расхваливай. Нас ведь могут услышать и, — он дарит Хюнину свою первую и последнюю тёплую улыбку, — неправильно понять. Какая-то перегородка внутри Хюнин Кая после этих слов перегорает, выпуская на волю слепящую банановую искру, и больше никогда не загорается. Наверное, он переборщил, да? Наверное, слишком резко налетел? Наверное, с ним действительно что-то не так, раз все вокруг об этом так и твердят? — Хорошо, — кивает блондин, поджимая губы, — конечно, — до крошечного багрового пятнышка закусывая нижнюю. После этого Чхве пропускает через пальцы тёмную влажную прядь волос, поправляя причёску, и, попрощавшись, видимо, посчитав разговор полностью законченным, поспешно выбегает из гримёрки, предполагая, что Кай после такого будет в полнейшем порядке. А Кай совершенно не в порядке. Он не знает, из-за чего именно трясутся руки и колени, а в сердце внезапно становится так колко и неприятно, будто его только что самым мерзким способом предали и по какой причине то, что он уже столько лет с трепетной заботой хранит в своей душе, так старательно пытаются обозвать «неправильным». Лучше бы Ёнджун, наверное, разбил бы его, как ту несчастную гитару на сцене. Тогда бы Хюнин под овации фанатов разлетелся на острые неровные кусочки пластмассы и уже наверняка никогда бы не смог ничего с таким переживанием пропустить через себя. Тогда бы никакие слова и действия не заставляли его сердце кровоточить так сильно, а уставшие выделять влагу глаза бы сейчас оставались совершенно сухими. Разбитые электрогитары ведь ничего не чувствуют, так ведь? Младший сгорает от стыда, хрустит стёртыми в кровь костяшками и очень надеется, что так оно и есть.