свет золота

музыка плавно впитывается в каждую часть тела, проникая вместе с алкоголем под кожу, заставляя разум постепенно покрываться легкой дымкой опьянения. мысли постепенно мешаются, текут сладкой патокой, превращаясь в сахарные разливы, формирующие по частям в голове одну единственную фигуру, в точности повторяющие все изгибы, что ослепительно сияли в разноцветных бликах заполненной гостиной. даже среди толпы сотен студентов, заполняющих собой все пространство, ему каким-то образом удавалось притягивать к себе безоговорочно взгляд, словно он был сильнодействующим магнитом с большой зоной воздействия, из-за чего против его силы притяжения было бесполезно бороться. безликие и пустые вокруг него, и только он, плавно и чувственно выгибающийся, ведущий тонкими руками, обтянутыми приятным голубым шелком, был неприкосновенным шедевром, самым дорогим музейным экспонатом, руки перед которым тряслись от желания. его образ почти выжжен на сетчатке, и с биологической точки зрения, возможно, это было невозможным и неосуществимым, но чонсон был уверен, что в его голове существовали только проекции струящегося голубого шелка по нежной, бархатистой и слегка загорелой, покрытой тонким слоем глиттера коже, вместо всех необходимых жизненно важных органов. для существования ему было достаточно иметь при себе только этот образ, опьяняющий хуже любого алкоголя и погружающего в безграничные воды желания. желания быть рядом; желания уложить ладони на стройные, обтянутые плотной джинсой бедра; желания чувствовать, как чужая грудь ходит ходуном, и ощущать обжигающее тепло влажной кожи собственной грудью, когда их тела опасно сближаются, почти ударяются друг в друга, сливаясь воедино; желания увидеть этот хитрый, лисий взгляд из-под трепещущих ресниц как можно ближе, чтобы эти вредящие сердцу глаза блаженно закрывались под горячими прикосновениями; желания ощутить холод серебра на тонких пальцах, впивающихся в кожу чонсона у самого загривка – игриво и дразняще, на тонкой грани; желания дышать одним воздухом и впитывать вкус клубничного мохито с языка собственными губами. желание кололо под пальцами, впивающими в острое колено – предусмотрительное движение, сдерживающего ненужные порывы. неосторожность – опасное качество, способное привести к чему-то неправильному, и чонсон знал, что не может позволить себе и малейшей ошибки. потому что ян чонвон – неприкосновенный, а он сам лишь смертный, способный желать издалека, мысленно и тихо, пряча все свои «хочу» под семью печатями, чтобы никто не мог узнать. позволить себе пойти на поводу у своих желаний – совершить порок, пасть греховно низко и навлечь на себя божеский гнев. просто наблюдать, искать всплески голубого и вихры золота в темных зрачках, иногда обращающихся в его сторону – достаточно для простого смертного, влекомого к божеству. потерять малую благосклонность, позволяющую впитывать хотя бы глазами каждую черту, каждый плавный, словно вылепленный известными скульпторами изгиб стройного тела, подсвеченный бликами ламп, и касаться взглядом каждого соблазнительно блестящего от глиттера, пота и естественного сияния открытого места – в особенности острых ключиц, покрытых розовым золотом, —слишком рискованно и безмерно глупо для удовлетворения всего одной маленькой потребности даже в одном касании. чонсон ни за что не позволит себе лишиться привилегии лицезреть чувственно двигающегося чонвона, окруженного блеском – то ли его собственным, божественным, то ли нарисованным разумом джея – ради всех своих желаний. он мог усмирить их. по крайней мере оставить их только в своем опьяненном разуме, где никто не запретит ему преклоняться перед чонвоном во всех смыслах. не только как перед настоящим божеством, но и как перед объектом любви. чонсон знал, что любить божество – неправильно, греховно и невозможно, почти преступление против всех норм, но не любить чонвона было просто невозможным, непосильным, чем-то, с чем нельзя было совладать. это было так же просто, как дважды два равно четыре: чонвон проникал в каждую частичку вашего разума, как вредоносное вещество, опьянял и кружил голову, приближал к райскому наслаждению и погружал в безбрежные воды сладкой любви, и ты, словно пойманное в сети существо, уже не мог выбраться из них. — ты пялишься, — голос хисына отрезвляюще свеж — заставляет стыдливо прикусить губу и отвести взгляд от гибкой фигуры. — он слишком красив, — невесомо скатывается с языка как непреложная истина. — я не могу не смотреть на него. хисын понимающе хмыкает. лед в его стакане бьется об стенки, когда ли делает небольшой взмах рукой неопределенно в сторону танцующего чонвона. — он божество, он не может не быть красивым, — роняет хисын, и его глаза испытующе смотрят, пытаясь проникнуть в глубины сознания, словно хотят обличить все потаенные желания чонсона. чонсон только протестующе мычит, дергая торчащие нитки на прорезях штанов. было что-то поверх божественности, что так непреодолимо влекло, манило и больше не отпускало. словно личные чары ян чонвона, опустившего все свои величественные и неприкосновенные статусы. — дело не в том, что он божество, —задумчиво тянет чонсон, делая глоток потеплевшего пива, чтобы скрыть за стаканом слишком очевидно заинтересованное лицо, когда его взгляд вновь обращается к танцующей в толпе фигуре. — за то время, что я нахожусь рядом, он даже ни разу не вел себя как бог. — действительно? — хисын удивленно хмыкает и разворачивается на диване, чтобы лучше видеть лицо друга, краем глаза улавливая вспышку золота, направленную в их сторону. — расскажи мне больше. рука хисына легко скользит по бедру чонсона, в глазах – бесноватость. джей не замечает, слишком увлеченный тем, как чонвон плавно качается в такт музыке, слегка прикрыв глаза. неосторожное действие, влекущее за собой мгновенные последствия – невнимательность и упущение всех сигналов. всполохи золота в темнеющих глазах – почти что искусство. чонсон, затаив дыхание, наблюдает за тем, как свет пронзающими молниями танцует в обращенном к нему взгляде чонвона, остановившегося посреди танцпола и изучающего чужое выражение лица. — или, может, он расскажет нам больше, — тихий смех вырывается из хисына, когда он замечает, как взгляд чонвона медленно опускается на его руку на бедре чонсона. — возможно, твое божество тоже не самое хитрое. — почему он так смотрит на нас? —чонсон нерешительно улыбается, легко качая ладонью в воздухе, чтобы поприветствовать чонвона, но в ответ только получает хмурый взгляд. хисын пожимает плечами, делая последний глоток пива перед тем, как встать с дивана. качнувшись на пятках, он напоследок наклоняется в пространство чонсона и с веселой улыбкой ворчит: — ты такой невозможно тупой и слепой, пак чонсон. без беспечного трепа хисына дышать становится тяжелее. воздух в помещении под абсолютным напряжением, одна искра – и все полыхнет. чонсон ощущает себя в эпицентре возгорания – обездвиженный и задыхающийся. словно сотни электрических разрядов текут под кожей – золото в глазах чонвона обращено только к нему. чонвон больше не танцует, голубой шелк больше не течет небесами в комнате, подсвеченный естественным сиянием солнечного божества. угрожающая жара скапливается вокруг замершей фигуры – подойти ближе и только обжечься. непривычно и неизвестно: чонсон привык к любым ипостасям чонвона, на подкорке мозга отпечатав каждое проявление его, но никогда бог не был так напряжен и хмур, почти что раздражен и возмущен. на периферии сознания чонсон знал, что это опасность, и стоит мгновенно прятаться, бежать и скрываться, но было что-то завораживающее в том, как свет вокруг чонвона сгущался, а блики золота в его глаза напоминали редкие всполохи пронзающих небо молний. будто само солнце угрожающе опасно приближалось к нему, играло с его сердцем в неравноправные, нечестные игры и оставляло томиться в собственных чувствах. и может, он грешник, непослушный смертный, любящий находиться на грани. чонсон одними губами шепчет: «приблизься». обычно невесомые шаги чонвона ощущаются тяжелыми. чонсону кажется, что он слышит их поступь неровным стуком собственного сердца в ушах. толпа естественно расступается, когда чонвон целенаправленно движется к дивану, и у чонсона пропадает способность дышать. потому что вблизи чонвон еще великолепнее и величественнее. божественность исходит из каждой его черты лица, и это опять же слишком опасно – видеть такое величие слишком близко, но чонсон не боится и только млеет перед превосходством бога, грациозно садящегося рядом с ним на диван. чонсон знает, что приближаться так сильно к божеству – запретно и приправлено тремя восклицательными предупреждающими знаками на конце, и ни один смертный не должен позволять себе столь самовольное действие, иначе кары не избежать. но чонвон почему-то позволяет, даже благоволит слишком скромному, почти отсутствующему расстоянию между ними, намеренно сталкивая их колени, сближая тесно бедра и заполняя пространство чонсона своим теплом, дыханием и пылающим золотом взглядом. — вам не нравится вечеринка? — еле отнимая язык от неба, выдыхает чонсон и крепче сжимает собственное колено, почти до боли, чтобы не потерять остатки трезвости. чонвон трясет головой. несколько выбившихся из укладки волос небрежно падают ему на лоб, и чонсон чувствует, как его пальцы дрожат от сильного желания дотянуться, прикоснуться, заправить обратно. но все, что он делает, — это молчаливо склоняет голову в покорном жесте, ожидая чужого ответа. — мне не нравится, что ты так далеко, — бархат и сладость наполняют низкий, вибрирующий голос чонвона, такой спокойный и легкий, будто он прямо сейчас не подвергает сдержанность чонсона пыткам. — не со мной, а с другими людьми. почти презрительное «люди» . чонвон морщится от противного, горчащего на языке, словно проглатывая несвойственную ему зависть. ведь боги не могут завидовать смертным. —я не могу приближаться к вам, вы это знаете, — плохо скрываемое разочарование сочится по губам чонсона. — только следить за вами издалека. — да плевать я хотел на установленные для тебя правила, —раздраженно фыркает чонвон. он откидывается на спинку дивана, запрокидывая голову, и чонсону стоит больших усилий не смотреть на золотистую кожу и украшенную жемчугом шею. — я бог, я сам могу решать, как мой человек будет обращаться со мной. мой человек набатом в ушах, сквозь все тело напряжением. чонвон смотрит из-под полуприкрытых век, его взгляд тяжелый и покрытый легкой дымкой желания. того самого, за которое чонсон боялся хвататься, опасаясь переступать выстроенные перед ним границы. но чонвон смело и без промедления разрушал их сам, словно они были для него лишь ненужной помехой. чонсон не понимал почему; они друг другу – далекие никто, просто бог и его незначительный помощник, приставленный для того, чтобы помочь своему божеству адаптироваться в мире смертных, и у них не было никаких причин для нарушения установленных границ. тогда почему чонвон, тесно прижимающийся к нему, смотрящий этим глубоким, знающим взглядом, так стремился бунтовать? — для чего вам это нужно? — чувствуя, как лицо нагревается под пронзительным взглядом чонвона, чонсон прячется за челкой и играется с нитками на штанах, лишь бы занять руки и не показать нервозности от опасной близости. — я делаю недостаточно как ваш помощник? недовольный вздох горячим воздухом обжигает шею чонсона. он вздрагивает от нового ощущения и стремительно поворачивается, тут же краснея, когда видит лицо чонвона слишком близко к собственному. жалкие миллиметры – между ними почти нет пространства; одно неверное движение – и само солнце на его губах. чонсон шумно сглатывает и нервно облизывает губы, не пропуская, как чонвон внимательно следит за этим движением, почти завороженный. горячая рука без промедления ложится на бедро чонсона, слабо сжимая пальцами твердую плоть, и медленно, почти мучительно скользит вверх, останавливаясь на самой мясистой части – несколько пальцев несильно впиваются в его задницу, и чонсон задыхается. — ты делаешь достаточно как помощник, но проблема в том, что, —большой палец чонвона нежно оглаживает бедро чонсона, когда губы бога изгибаются в предвкушающей улыбке – чонсон видит в ней свою смерть. — мне недостаточно того, что ты только мой помощник. вместо музыки в ушах белый шум. чонсон теряется в обжигающих прикосновениях и горячем шепоте, касающемся его губ, и ему приходится болезненно впиваться ногтями в кожу, сжимая руки в кулаки, чтобы сдержать танцующую внутри бурю желаний, порывающихся вырваться наружу, выплеснуться на горячее тело чонвона под боком и обрушиться лавиной на губы бога, на его бархатную, золотистую кожу, чтобы отметить, что солнце может принадлежать только ему. — что вы имеете в виду? — чонсон едва способен шевелить языком. продолжая избегать горячего взгляда чонвона, он смотрит вниз, но только больше сходит с ума, когда небрежно отмечает, как идеально его бедра помещаются в руки бога. чонвон коротко смеется, очарованный невинным и нерешительным поведением человека. его указательный палец невесомо упирается в подбородок чонсона, надавливая, чтобы тот наконец посмотрел на него, чтобы подернутый золотой пеленой желания взгляд наконец встретился с полным открытости и поражения взглядом. — пойдем, — чонвон впервые мягко, почти любовно улыбается, вставая с дивана, и чонсон нерешительно смотрит на протянутую им руку. чонвон перебирает пальцами в намекающем жесте, но, когда чонсон так и не двигается, с тяжелым вздохом хватает сжатую в кулак ладонь человека и мгновенно сплетает их пальцы, заставляя джея удивленно икнуть. чонсон тут же стыдливо прикрывает свободной рукой рот, но чонвон только весело смеется, почти как ребенок, солнечный и искрящийся светом – от былой напряженной атмосферы почти ничего не остается. когда взгляд бога вновь обращается к джею – в них лишь одно обожание, и это что-то делает с сердцем чонсона. будто оно набухает от ощущения любви и становится слишком большим, чтобы поместиться в его груди, чтобы оказаться в руках чонвона. — куда мы идем? — чонсон, безропотно следующий за своим богом, все же решает поинтересоваться, когда они, пробиваясь сквозь толпу, поднимаются по лестнице. — хочу уединиться, — чонвон через плечо бросает игривый взгляд, подмигивая, и тихо, на выдохе, едва ли слышно смеется, обволакивая уши джея патокой, когда чонсон вновь краснеет из-за чужих слов, сопровождаемых смущающими действиями. за закрытыми дверьми – ощутимое напряжение. в темноте все чувствуется на другом уровне, и даже щелчок дверного замка ощущается почти оглушающим, затмевающим шум в голове. мягкое свечение вокруг чонвона – единственное освещение комнаты, и это слишком ярко, слишком ослепляюще, но чонсон будет тысячи раз проклят, если посмеет отвести взгляд. круговорот действий на скорости световых лет; чонсон в моменте не замечает картины сменяющихся событий, все кажется просто единым смазанным фоном, блекнущим за теплым телом чонвона, прижимающимся к нему, и крепкой хваткой на его руке. это избито, банально и до страшного безрассудно – вот так терять из фокуса мир только ради ощущения теплой, немного влажной ладони в его собственной, ради мягких прикосновений и потери почвы под ногами, когда легким касанием в плечо его погружают в мягкость кровати. чонвон остается у подножия кровати. мягкое свечение вокруг него сгущается, темнеет, когда он клонит голову в почтительном, уважительном знаке, словно склоняясь пред сидящим на кровати человеком, признавая человеческую власть над ним. золото в его глазах послушно замирает, выжидающе и немного нетерпеливо, и только трепещущие ресницы чонвона, отбрасывающие блики на розоватые щеки, иногда прячут несвойственное богу послушание. жар танцует по коже; языки солнечного пламени осторожно лижут каждый миллиметр, когда глаза чонвона медленно полосуют каждый участок чужого тела, изучающе и с восхищенным трепетом. чонсон под чужим взглядом, пламенным и пораженным, плененным и опьяненным, чувствует себя божеством, словно они поменялись ролями. сместили оси своих отношений в параллельность и переиграли судьбу – дурманящий, восседающий на импровизированном троне человек и готовый склонить пред ним колени бог. голубой шелк мелькает перед глазами вспышкой; чонсон не успевает даже моргнуть, как солнечный жар лижет его ноги, худыми пальцами танцует по бедрам и горячими ладонями сжимает их, проникая огнем под ткань и оставаясь безболезненными, приятными ожогами на коже – метками солнца. — ну разве ты сам не как божество? —горячее дыхание чонвона застревает на губах. чонсон, завороженный тем, как золото в чужих глазах переливается под полуприкрытыми веками, вздрагивает, пойманный в плен столь близким присутствием бога. — я бы возводил в твою честь храмы и алтари. — вы говорите бред, — джей дрожит, когда ловкие пальцы чонвона плавно рисуют по его телу, пробираясь под футболку, и рвано дышит – бока приятно сжимаются под горячими ладонями. — вам не стоит. глаза чонвона завороженно блестят в окружающей их темноте. чонсон, как беспечный мотылек, тянется к чарующему свету, осознавая свою погибель. худое колено бога плавно скользит между бедер джея, и чонвон нагло и бесцеремонно полностью вклинивается в чужое пространство, так, что их груди сталкиваются друг с другом. — я видел столько богов, и они ничто по сравнению с тобой, — чонвон с чрезмерной нежностью и аккуратностью касается кончиками пальцев лица чонсона, ведя вдоль щеки и заправляя выбившиеся волосы за ухо. — ты так прекрасен, чонсон. искренность в дрожащем шепоте чонвона почти болезненная для джея. он чувствует, как его собственное сердце гулко бьется где-то в горле, загнанное и ошеломленное, потому что даже в самых смелых снах чонсон не мог представить такую картину. как чонвон, нуждающийся, льнет к нему, обжигает своими прикосновениями, так трепетно и едва ощутимо, будто боится что чонсон исчезнет из его рук, и отчаянно возводит своего человека в лик божества. — я не понимаю, — чонсону едва удается открыть рот и минимально функционировать, чтобы сказать хоть что-то. он прячет взгляд, сосредотачиваясь на голубом шелке перед его глазами, и впивается пальцами в колени, борясь с неуверенностью и страхом о том, что это все окажется нереальным. — для чего вы все это говорите? чонвон ласково усмехается. его теплые пальцы, все еще медленно оглаживающие щеку чонсона, легко касаются чужого подбородка и приподнимают лицо человека, так, чтобы глаза в глаза, чтобы не упустить ни единой детали и ни одной эмоции, купающейся в искренних взглядах. лицо джея ошеломленное и смущенное, кончики его ушей очаровательно красные, и чонвон сдерживает себя изо всех сил, чтобы не начать любовно ворковать над тем, какой его человек болезненно милый. бог нежно улыбается, золото в его глазах отливает оттенками тепла, и чонсон плавится, нагревается еще сильнее, опьяненный чистой искренностью во всем виде чонвона. — я думал, что я более очевиден, а ты более сообразителен, — с фальшивым недовольством бормочет чонвон, надувая губы. чонсон, конечно же, не смотрит на них, думая о том, каково было бы ощутить всю сладость алкоголя с чужих уст. — как ты думаешь, могут ли боги полюбить человека? чонвон заинтересованно склоняет голову набок, не отводя взгляда от чужого лица, и чонсон под столь пристальным вниманием еще больше краснеет. из-за этого движения волосы чонвона приятно щекочут кожу джея, и он слабо улыбается, очарованный тем, как мило выглядит любопытный бог. вопрос очевидный, чонсон прекрасно знает на него ответ, но что-то в голосе чонвона, проникновенном и сочащемся различными отчаянными эмоциями, заставляет его сомневаться. пересматривать запреты в его голове и опасно надеяться на что-то неправильное. он просто человек, и ему свойственна слабость склоняться перед своими желаниями, особенно когда их слишком явно подпитывают. — боги не могут любить своих человеческих проводников, —выдыхает чонсон, кусая нервно губы. чонвон разочарованно качает головой, словно ожидавший другого ответа. его большой палец ненадолго замирает у нижней части лица чонсона, словно он сомневается и боится сделать что-то опасное для них обоих сейчас, и джей, затаив дыхание, наблюдает за тем, как чонвон осторожно касается его нижней губы и избавляет ее от впивающихся в нее зубов. когда чонвон не убирает палец с губы, продолжая обжигать ее своим прикосновением и замыкать в системе чонсона все, джей думает, что он прямо сейчас здесь умрет от переизбытка чувств. — так это то, о чем ты все время думал? — чонвон мягко ведет по нижней губе чонсона, слегка надавливая, сосредоточенно наблюдая за тем, как чужой рот приоткрывается. — что я не могу полюбить тебя? верно. чонсон знал, что он не мог быть хитрее бога, и обманывать чонвона было просто бесполезной затеей, как бы сильно ты не пытался скрывать свои чувства, опасаясь нарушить заповеди. это было изначально обречено на провал; вопрос времени, когда чонвон решил бы перестать играть в слепого и несведущего. чонсон прикрывает глаза, чувствуя, как пальцы на его коленях нервно подрагивают. не видеть чонвона гораздо проще, даже если жар его тела ощущается на максимальных частотах. лишь бы не смотреть в направленный на него горящий взгляд, говорящий о том, что его обладатель знает слишком много. — вы не можете, господин, так думаю не только я, но и старейшины, которые приставили меня к вам, —скрываться было бесполезно. чонсон пораженно склоняет голову и ждет судного часа, когда палач одним махом срубит все его чувства на корню. но вместо грубого осуждения его шеи касается обволакивающее теплом понимание. голова чонвона падает на его плечо, и горячий выдох срывается с губ бога, когда он подавляет явно сдерживаемое возмущение. — плевать, что говорят старейшины, боги просто никогда не выбирали их, и теперь они считают, что те не могут любить людей, — теплый кончик носа приятно щекочет шею чонсона, и он позволяет чонвону зарываться еще глубже, вдыхать свой запах и отпечатывать легкие, невесомые поцелуи, словно прикосновение солнечных зайчиков к коже. — но, чонсона-а, боги могут любить людей. я и ты прямое тому доказательство. это ощущается пиком блаженства. нечто невероятное и недостижимое так просто оказывается в ваших руках самовольно, отдавая себя полностью. чонвон, ластящийся и почти умоляющий принять его правду, самолично нырял в эти неизвестные воды чувств, потому что он никогда не боялся своей любви, не считал, что любить человека – это неправильно. чонсону хотелось плакать. так глупо и безудержно, наконец отпуская множество своих переживаний, тугим узлом обвязанным вокруг его шеи. потому что, сколько бы он не уверял всех и самого себя в том, что он может любить чонвона тихо и молча, сохраняя свои чувства глубоко внутри, он знал, насколько это было болезненным. потому что чонвон хотелось любить открыто и без всякого страха быть наказанным. воспевать его величественную красоту и писать хвалебные поэмы о каждой маленькой черте прекрасного бога, отдавшего сердце прямо в руки чонсона и отчаянно желающего получить в ответ сердце джея. — это…похоже на сон, — чонсон едва шевелит языком, опьяненный тесной близостью чонвона. — может, я слишком пьян? чонвон очаровательно хихикает, щекоча кончиками волос шею чонсона, когда мотает головой. джей даже не пытается подавить глупую широкую улыбку, растягивающую его губы, когда вибрация чужого смеха приятными волнами растекается по его коже. — нет, глупый, это все реально, — чонвон наконец отрывается от шеи чонсона, чтобы взглянуть на своего человека. его губы трогает нежная улыбка, когда он обеими ладонями обхватывает чужое лицо и приближает его к своему. — ян чонвон влюблен в пак чонсона, и это единственная реальность, которую я признаю. шумный выдох срывается с губ чонсона, когда золото в глазах чонвона вспыхивает ярким огнем, стоит им наконец встретиться взглядами. все чувства на поверхности, открыты и оголены – скрывать больше нечего. не тогда, когда чонвон с явной надеждой в глазах обращался к нему, ожидая столь же честного признания. потому что они ждали слишком долго, и теперь от правды было некуда деться. ладони чонвона на его щеках —поддерживающе теплые. мягкие поглаживания по коже придают чонсону чуть больше храбрости и уверенности в дальнейшем шаге, потому что ему больше незачем было прятаться. чонвон знал все и не отвергал, а наоборот послушно ожидал и хотел принимать. ему нужно было лишь подтверждение, сорванное с чужих губ, и чонсон больше не мог заставлять их обоих ждать. — признайте лучше реальность, в которой пак чонсон тоже влюблен в ян чонвона, — легким шепотом по чужим губам. сердце чонсона набухает любовью, когда чонвон счастливо улыбается и свет вокруг него становится на несколько тонов ярче, выдавая настоящие эмоции бога. —ваше свечение… чонвон смущенно смеется, качая головой, и сталкивается лбами с чонсона. — слишком много говорит за меня. не понимаю, как ты не замечал, как свет вокруг меня становился всегда ярче, стоило мне увидеть тебя, — еще одно честное признание капает медом с губ чонвона. чонсон проглатывает все до единого, наслаждаясь теплом и сладостью, растекающимися внутри него, и борется с желанием поцеловать покрасневшие щеки бога, выглядящего слишком очаровательно для слабого сердца джея. — все во мне говорит о любви к тебе, пак чонсон. —я чувствую, что сейчас умру, если вы продолжите так прямо все говорить. чонсон задыхается. вес чонвона на его бедрах ощущается приятной тяжестью. с ласковой улыбкой бог аккуратно устраивается на чужих коленях, тут же смыкая лодыжки за худой спиной джея, и подтягивает тело немного выше – так, чтобы грудь к груди, чтобы слышать неровный ритм сердца и впитывать чужое волнение и возбуждение в себя. чонсон теряет способность ко всем мыслительным процессам. — не могу ничего поделать с тем, что ты выглядишь слишком мило, когда смущаешься из-за моих слов и действий, — чонвон аккуратно приглаживает растрепавшиеся пряди чонсона и нежно, почти невесомо чмокает в кончик носа, оставаясь довольным от сделанного. чонсон не знает, как можно не любить чонвона. — что мы скажем старейшинам про нас? — волнение за будущее, наступающее после этой безопасной ночи, все же просачивается сквозь пузырь чувств, и чонсон нервно теребит ворот голубой рубашки чонвона. чонвон только обезоруживающе улыбается, так, что все прошлые мысли исчезают из головы, оставляя только бесконечные разливы любви и обожания, и несильно толкает чонсона в плечо, заставляя того упасть на кровать. — думаю, они прекрасно помнят, что я их бог, поэтому они не посмеют и слова сказать про нас. они меня не волнуют. а вот ты, — золото в глазах чонвона танцует манящими переливами, и чонсон понимает, что рядом с чонвоном бояться нечего. — ты меня волнуешь, пак чонсон. так что забудь обо всем, кроме меня, я слишком долго ждал тебя, чтобы позволить каким-то старейшинам все испортить. чонвон, совсем как ребенок, дуется, и чонсон не может сдержать умильного смеха. руки сами тянутся к воротнику голубой рубашки вновь, чтобы притянуть чонвона ближе, так, чтобы чувствовать чужое горячее дыхание на своем лице, и наконец сомкнуть их губы. да, чонсону определенно плевать на старейшин, когда он рядом с чонвоном.