very good bad thing

1. Так: Тога Химико — девушка с зубами, похожими на ножи, которая наблюдает за ним посреди темноты их квартиры, оттуда где она обитает. Она призрак, рожденный из самых ужасающих кошмаров, из самого страха и ужаса. Мифологический зверь подземного мира с раскрасневшимися щеками и волосами цвета золота. У нее острая улыбка, которой она пронзает его пыльные ребра каждый раз, когда он ее видит, и голос сирены, который, кажется, только и знает, как петь предзнаменования смерти. Ее голос источает отравленный сахар каждый раз, когда она произносит его имя, почти с насмешкой, растягивая слоги, чтобы лучше распробовать их. (То-му-ра-кун.) В волосах Тоги запутались пауки, а ее пальцы всегда запачканы запекшейся кровью; они понятия не имеют, откуда оно взялось, но и не удосуживаются спросить. Она смеется смехом прекрасного трупа, и ей нравится играть с кухонными ножами, пробуя кончиками пальцев их лезвия и бормоча слова глупой, бессмысленной любви. Дело в том, что Тога всегда как будто говорит о любви. О том, как прекрасно и больно тосковать по чужой привязанности. Захотеть прикоснуться к ним, погладить их кости и мускулы чем-то родственным любви, заползти в их вены, в их кровоток и вырвать их сердце, чтобы использовать его удары, как мелодию колыбельной. Пока этого не перестанет быть достаточно, и вы не начнете хотеть быть похожим на этого человека, пока не станете им. (А любовные истории увлекательны, не так ли?) Тога любит, как дышит. Любовь такая же грубая, как кровь, которая пачкает ее юбки и свитера, обтягивающие ее тело, как смирительная рубашка. Правда в том, что (Тога не умеет любить) Шигараки ненавидит ее с момента встречи. Ее голос и ее детское отношение раздражают его. Он чувствует отвращение к ее одержимым кукольным глазам, которые появляются перед ним всякий раз, когда он не может заснуть. Он хочет покрасить ее кожу той кровью, которую она так любит, и изувечить ее улыбку, и оторвать крылья бабочке-падальщику. Дело в том (Шигараки никогда не учили делать что-либо, кроме как ненавидеть, даже — особенно — самого себя) что Тога с ее хищным взглядом, каким бы жутким и очаровательным она ни была, способна одним взглядом затащить его в пределы ада. И оказывается, что ее легко ненавидеть. (и любить ее тоже.) 2. Однажды Даби привёл ее в квартиру, и после этого она никогда не уходила. Она берет лишнюю комнату, которой они не пользовались, и украшает ее паутиной, мертвыми цветами и обезглавленными куклами. Она целыми днями гуляет по залу своей легкой походкой, достойной зловещей балерины. У нее нет работы — Шигараки даже не знает, достаточно ли она взрослая, чтобы трахнуть ее, он никогда не спрашивает. И, вопреки тому, что кто-то может предположить из-за особого выбора одежды, которую она обычно носит, она также не ходит в школу. Несколько раз, когда она уходит, ей требуются несколько часов, чтобы вернуться. Она приходит поздно ночью в перепачканной одежде и с пальцами, пропитанными красным, красным, красным. Ее глаза расфокусировались, а улыбка стала острее, чем когда-либо. Это совершенно не касается Шигараки, что бы она ни делала в таких случаях, это не его проблема. Не то чтобы он или Даби не запачкали свои руки. Итак, Тога и ее мании, и ее одержимое дьяволом лицо принцессы, и скелеты, которые она хранит как сокровище в глубине своего шкафа, занимают место в его жизни, отказываясь исчезнуть. Она оставляет следы на всем, к чему прикасается. Невидимые следы, которые она оставляет розовым перочинным ножом в сознании других. Свидетельство ее испорченного существования. Только, может быть, похожие на следы, которые он рисует на тонкой коже собственной шеи. Те, которые, кажется, привлекают ее внимание и на которые она продолжает смотреть, когда думает, что он не замечает. Или, скорее, ей просто все равно, заметит ли он. Даже не удосужившись скрыть эту конкретную фиксацию. Тога — всего лишь еще одна тень посреди беспорядка в его уме. (Вот как это было тогда и—) 3. Затем- — Знаешь что? Я люблю оборванных парней, воняющих кровью. (Вот почему я всегда режу людей, пока они не станут прекрасным произведением искусства, шекспировской трагедией.) Поэтому Шигараки не удивляется, когда видит, как она улыбается, когда начинают распространяться слухи об исчезновении мальчика, живущего в их доме. Он находит ее сидящей, скрестив ноги, на диване и напевающей детскую песенку. Она не смотрит на него, когда он говорит ей просто и ясно, что ей лучше быть осторожной, когда избавляется тела. У нее даже не хватает приличия, чтобы попытаться изобразить удивление или оскорбление его обвинения. Вместо этого ее ядовитая улыбка немного расширяется, и она весело заявляет: — Ах! Томура-кун волнуется! Он цокает языком, не обращая внимания на хлопковый смех, сорвавшийся с ее губ. — Если меня что-то и беспокоит, так это то, что ты можешь оказаться вовлеченной в это расследование, и тогда полиция может приехать, чтобы осмотреть это место. Ты создашь нам большие проблемы, ты понимаешь это? — он отчитывает ее. А потом он поворачивается, чтобы вернуться в свою комнату. Тога снова смеется, прежде чем она отвечает, достаточно громко, чтобы он мог ее услышать. — Я ясно поняла, Томура-кун. В конце концов, я не единственная здесь с телами, спрятанными под кроватью, верно? Он не удосуживается ответить ей. Позже в тот же день, когда Шигараки собирается идти на работу в бар старого знакомого, Тога останавливает его, не давая времени среагировать или попытаться оттолкнуть ее. Она цепляется за одну из его рук и встает на цыпочки, пока ее дыхание не коснется обнаженной кожи его шеи. — Не стоит волноваться, Томура-кун… — шепчет она, словно делясь с ним секретом, — я еще не убила его. (потому что иначе какой во всем этом был бы интерес?) Шигараки до конца ночи ощущал металлический привкус собственной крови на кончике языка. 4. Двумя днями позже в утренних новостях сообщается, что полиция нашла почти неузнаваемые останки Мидории Изуку на другом конце города, не имея ни малейшего представления о его убийце. Однако СМИ быстро связывают убийство Изуко со смертью других людей, которые были обнаружены в подобном состоянии; с почти всей их кровью, среди других болезненных подробностей, которыми они не делятся. — Изуку-кун был таким милым… — небрежно комментирует Химико во время репортажа, — он выглядел таким милым, весь в ранах и порезах, как расчлененная мягкая кукла. Его крики были чистым искусством. (он не мог разбить мне сердце, но, в конце концов, он был тем, кто был разбит.) Он не обращает на нее особого внимания. Он с самого начала знал, что она сумасшедшая, здесь нет ничего нового. Даби, кажется, соглашается и молчит, занятый своими делами (например, поджогом, о котором кто-то сообщил накануне возле компании Старателя). Тога смеется; — А я говорила? Его кровь тоже была такой вкусной. Шигараки смотрит на нее, и Тога улыбается, показывая ему свои резцы. (то-му-ра-кун, интересно, твоя кровь будет такой же сладкой на вкус.) Тогда он ненавидит ее еще больше — это единственное, что он умеет делать. Это желание сомкнуть руку на ее тонкой шее, пока она не сломается, все еще там. Он хочет уничтожить ее, как сказал ему его Учитель давным-давно, чтобы он мог уничтожить то, что ему не нравится — и она ему не нравится. Но потом он понимает, что это было бы не достойно, потому что Тога всегда была сломана. Оказывается, Тога (Мисс Монстр сделанная из плоти и крови) считает себя ангелом смерти. 5. С тех пор прошло несколько недель, а Тога до сих пор не появлялась с окровавленными руками. Она выглядит расстроенной и скучающей. Он не единственный, кто это замечает. Репортеры и полиция сообщают, что нападения прекратились, и они надеются, что это может быть концом того сезона убийств. Томура так не думает. Он понимает, что был прав, когда однажды осенним днем ​​Тога приходит в их квартиру с возбуждением в глазах. Она кружится по комнате, смеясь, как умирающий пересмешник, и если бы он ее не знал, то подумал бы, что она сошла с ума, как будто она еще не сошла с ума. — О, Томура-кун, сегодня я встретила такого крутого человека, — она говорит ему таким мечтательным тоном, что от любого другого человека это звучало бы невинно. Он не отрывается от своей видеоигры. Он прикусывает нижнюю губу, сухую и потрескавшуюся, когда слышит, как ее шаги приближаются. Она стоит позади него и наклоняется, пока не уткнется лицом в изгиб его шеи, ее нос касается его шрамов. Он отталкивает ее, и Тога облизывает губы, не обращая внимания на его реакцию. — Но Томура-кун не должен об этом беспокоиться. Даже если полиция решит, что убийца остановился, я все равно буду осторожной, — она склоняет голову набок, ее глаза сияют своим странным и опасным светом, — хотя на этот раз мне нужно будет найти новое место, чтобы спрятать ее. Шигараки оборачивается и выдерживает ее взгляд. Затем- — За баром Курогири есть старый склад, который больше никто не использует. Улыбка Химико пронзает его грудь, левый желудочек, эту старую мышцу, о которой он раньше никогда не заботился. В конце концов, правда в том, что Тога с ее встроенными глазами-пуговицами может видеть даже самые глубокие части его мозга. Этот запертый сундук под его кроватью и рука отца, неподвижно лежащая под его подушкой. (о, какая любопытная вещь) — И есть ли шанс, что у Томуры-куна есть ключ от этого склада? 6. Тога похожа на кошку, которую не может убить даже любопытство. — Эх, Томура-кун, ответь мне на это… — начинает она со злостью в голосе, садясь рядом с ним на диван и наклоняясь в его сторону, — они много кричали, когда ты отрезал им руки, или ты сделал это после того, как они умерли? Он хватает ее за запястье, заставляя смотреть ему в глаза. Шигараки сжимает челюсти, ненавидя ее и ее любопытное отношение, наполненное вторыми намерениями (и пытаясь игнорировать тепло, которое исходит от ее кожи, прижатой к его холодным пальцам). — Откуда ты это знаешь? Разве я не говорил тебе держаться подальше от моей комнаты? — спрашивает он холодным от гнева голосом. Химико ухмыляется, держа в свободной руке перочинный нож, направляя его ему на шею. Его это действительно не удивляет. Даби уехал в больницу ранее, сказав, что ему нужно кое-кого навестить, и он не вернется до полудня. Так что теперь только они вдвоем. — Нет, Томура-кун, ты мне этого никогда не говорил, — смеется она ему в лицо, — а ты так и не ответил на мой вопрос, как грубо. Скажи, скажи, сколько их у тебя? Десять, двенадцать? Они сильно кровоточили, когда вы их вырезали? А, Томура-кун? М? Он выпускает ее запястье из своей хватки, но не отводит от нее глаз. Сопливое дерьмо, такое глупое и надоедливое, влезающее вот так в чужие дела. Он помнит отца и его теплую руку, приближающуюся к нему (опасно), и вся кровь, кровь, кровь. Он помнит Учителя, который взял его к себе на несколько лет и дал ему новое имя только для того, чтобы оставить его одного против мира, который он уже так ненавидел. Он помнит холодные и почти пластиковые на ощупь руки, которые он собирал, как будто это было не более чем хобби — фиксацией, не отличающейся от той, что Тога испытывает к крови и ножам. — Почему бы тебе вместо этого не рассказать мне, как обстоят дела с твоим новым другом? Даже он удивляется тому, насколько мягче становится его голос. Тога моргает, затем снова улыбается, и ее щеки краснеют. Она не роняет нож и не отделяется от него, когда отвечает. — Томура-кун, ты бы видел ее! Очако-чан такая красивая, а глаза у нее такие большие и круглые. Может быть, когда это закончится, я решу оставить один из них. Что ты думаешь? Разве это не мило? Бьюсь об заклад, ее кровь на вкус очень сладкая. Ведь Очако-чан сильная, она пыталась меня остановить, но в итоге ничего не смогла сделать. Теперь бедняжка прикована на том старом складе, о котором ты мне рассказывал. Она думает, что я позволю ей умереть с голоду, но это нехорошо, верно, Томура-кун? Ее кровь испортится, и я не могу этого допустить, это было бы такой потерей. Завтра я вернусь, и мы вместе поиграем, поговорим о мальчиках. Я так взволнована, Томура-кун! Что ты думаешь? А? И ее улыбка такая широкая, что кажется болезненной. Шигараки слушает ее, загипнотизированный ее словами, голосом и всем остальным. И в то же время он хочет, чтобы она заткнулась, чтобы она ушла, чтобы она перестала вызывать у него столько противоречивых эмоций. Все внутри него всегда кажется противоречием, когда дело касается Тоги, особенно в последнее время. Это раздражает его. Но не так сильно, как раньше, возможно, он уже к этому привык. Потому что Химико — маленькая принцесса, которая убила дракона, чтобы украсть его кожу, которая носит короны из костей и хрящей и преувеличенно короткие платья. Она жаждет любви в незнакомых местах, потому что любовь, которую она хочет, еще более странная, более дикая. Такой любви, которая приговорена к смерти на виселице. Она убивает и живет ради любви и ни для чего другого, потому что существует вечно, любя свою собственную гнилую версию любви. Она такая глупая — — Томура-кун… — зовет она его, наклоняясь ближе, бесстыдная и кокетливая, какой может быть только она, — ответь мне на это, ты тоже водил тех людей на склад? Он мог бы даже найти ее милой. 7. После этого они в некотором роде становятся ближе. Не то чтобы они стали больше разговаривать, или стали близкими друзьями, связанными парой преступлений, или еще какой-то дурацкой хренью в этом роде. Но теперь между ними воцарилась какая-то приятная тишина, и Шигараки перестает ненавидеть ее присутствие так сильно, как раньше. Даби, кажется, замечает это изменение, но ничего об этом не говорит, и если и есть что-то, что Шигараки мог бы оценить в нем, так это отсутствие интереса. Тога болтает ногами под кухонным столом, где она сидит, пока они смотрят утренние новости. (И если она знает о взглядах, которые Шигараки бросает на ее молочно-белые бедра, едва прикрытые юбкой, она ничего об этом не говорит. И он тоже). Репортеры не перестают говорить об исчезновении Урараки Очако, которая, как ни странно, оказалась другом малыша Мидории. Мир конечно тесен. — Сегодня я снова навещу Очако-чан… — объявляет она, проводя пальцами по растрепанным волосам, словно разбитый хрусталь, — обидно, я хотел еще немного поиграть с ней. Она мне начала сильно нравиться, ведь она такая же, как я! Но теперь я смогу узнать, какая она на вкус, и тогда я тоже буду похожа на нее. Я позабочусь о том, чтобы она тоже выглядела красивой, как я сделал с моим дорогим Изуку-куном и всеми остальными! Затем она снова переводит на него взгляд (она смотрит на него, смотрит на него, смотрит на него и...) Тога — королева трагедии, романтик-садист — такая безобразно пленительная. И теперь он ненавидит ее немного меньше. И все же она ему совсем не нравится, или он так думает, то, что ему хочется думать. И все еще- — Но Томура-кун не должен ревновать, я уверен, что его кровь вкуснее, чем любая другая. (Ах, но мне не нужно будет резать тебя, чтобы узнать это. Ты знаешь это, верно?) Снаружи город охвачен страхом. 8. Той ночью Тога пробирается в его комнату, сразу после того, как она вернулась со склада или куда она там уходила, чтобы оставить эту девушку. Шигараки просыпается от легкого сна, преследуемый теми же кошмарами, что и всегда, и видит ее, стоящую у изножья его кровати. Он почти не реагирует, пока она не роняет что-то ему на кровать; отрубленная рука, пропитанная кровью. Он смотрит на нее и понимает, что совсем не удивлен. Она поднимается на его кровать, ее дыхание тяжелое и прерывистое, а на лице — широкая острая улыбка. Он не останавливается, даже когда она садится к нему на колени, обвиняя отсутствие реакции в том, насколько он устал. Волосы Тоги стали более грязными, чем обычно, челка на бок обрамляла раскрасневшееся лицо, адреналин струился по ее венам (и по его венам тоже). Она хватает окровавленную руку и машет ею перед его лицом, как трофеем. — Тебе нравится, Томура-кун? Я хотел преподнести тебе благодарственный подарок! — ее голос как бархат для его ушей, пленительно болезненный, — можешь оставить её вместе с остальными. Он не говорит ей, что она только что залила его постель кровью той девушки. Или что им придется позаботиться о том, чтобы рука не сгнила, прежде чем он сможет ее забальзамировать. Он не говорит ей, что тот факт, что она так близка к нему — из-за него — начинает вызывать у него лихорадку. Что ее юбка мало что оставляет воображению, а ее запах крови и клубники пьянит сильнее любого алкоголя. Он чувствует очертания руки отца под своей изношенной подушкой и прислушивается к безмолвным крикам под матрасом. Но он ничего не говорит Химико, даже когда она начинает водить ногтями по шрамам на его шее. Она наклоняется над ним и напевает: — А теперь ты позволишь мне съесть и тебя, Томура-кун? И ему хочется смеяться, когда он ее слышит, ведь когда это она начала спрашивать разрешения? Однако он этого не делает, потому что она даже не ждет ответа, прежде чем начинает почти буквально есть его рот. Она вонзает свои жадные зубы в его потрескавшиеся губы, пока они не начинают кровоточить, царапая его старые раны, как будто она хочет открыть их и напиться из них, чтобы удовлетворить это обжорство любви, которое она всегда носит с собой. Шигараки касается кожи ее ног, ее бедер, и все выше и выше, как если бы он следовал по пути ее вен кончиками пальцев, не заботясь о том, чтобы оставить следы на ее бледной плоти. Поскольку ни один из них не был создан для деликатных действий или мягкого обращения с другими, большое спасибо. Они заставляют друг друга истекать кровью и крадут друг у друга дыхание, и он не может сдержать дрожь, пробегающую по его спине, когда Тога начинает самоотверженно зализывать его раны. Она пробует каждое мгновение, беря на себя весь контроль менее чем за мгновение ока. Томура удивлен, увидев, что он совсем не против. Хотя он не может думать ни о чем, когда чувствует, как она ритмично трется бедрами о его. А Тога Химико — прекрасный кошмар, покрытый киноварью. Кошмар, который пришел мучить его своей мягкой кожей и тревожными глазами. Стать его личным палачом. Романтически убивать его каждым смертельным поцелуем. И это было бы нормально, потому что в ответ он уничтожит ее, пока она не испарится между его пальцами, как украденное сокровище. Он будет прижимать ее к себе, пока они не перестанут дышать, позволяя ей погрузить пальцы в его красное, красное, красное. И она смеялась от экстаза, повторяя его имя как мантру, пока оно не теряло смысла. Она наполняла его своим теплом и прижимала холодный острый нож к его лицу, заставляя его сердце истекать кровью. Заразив его своей безумной, безумной любовью. При этом он не чувствует боли. 10. В конце- (Они ходячие мертвецы, столкнувшиеся в одной и той же предрасположенной трагедии.) — Т о-му-ра-кун, твоя кровь такая красивая. (позвольте мне еще немного порезать тебя, чтобы я могла продолжать пробовать тебя, хорошо? кажется, мне тебя мало и я слишком нетерпелива, чтобы ждать, потому что ты вызываешь у меня мигрень и выкручиваешь мне кишки, и прямо сейчас я хочу только ломать и гладить твои кости, поклоняться тебе, как осужденные в свои камеры, потому что с самого начала ты должен был знать, что мы прогнили насквозь; а любовь - неизлечимая болезнь, тебе не кажется? ) может быть, ее тоже легко любить. Конец. И она продолжает смотреть на него (с улыбкой, которая может убить Жнеца).