Прелюбодеяние

— И что будет, Петь, скажи мне? Что будет, а? Божий гнев обрушится на меня шквалом молний? Или бурей? Или, может быть, меня удар хватит на месте? Да ничего не будет! — выкрикивал Демьян, не в силах остановиться. Злость и усталость лились из него сплошным потоком слов и эмоций. Он словно бросался камнями в сторону Петра, каждый из которых был больше предыдущего и бил больнее. — Бог сидит на своем божественном троне и, быть может, видит всё, что происходит тут, у нас, но ему абсолютно плевать. Как можно этого не замечать! — Ты ничего не понимаешь, — нахмурился Пётр, сжимая руки в кулаки. — Это ты не понимаешь, — Демьян подскочил к нему, обхватывая лицо священника ладонями и притягивая к себе. Хотелось донести ему, выпытать, узнать — почему? Может, у него есть ответ? Вряд ли. Теперь Демьян ясно видел, что никакого просвящения нет. Пётр — как незрячий, проповедует о том, чего никогда не видел и не знал, зиждется лишь на своей слепой наивной вере, беспрекословно подчиняясь тому, кто и пальцем не пошевелит, чтобы помочь ему. Потому что «пути господни неисповедимы». Как можно верить в того, кого возможно даже и нет? В Сатану Демьян верил — он его видел, разговаривал, и вообще Сатана — его отец. А Бога Демьян не видел. — Петь, да даже если он и есть, то какой в нем смысл? Что он тебе дал? Да ничего! И не даст. — Замолчи, — Пётр раздражённо дёрнулся, порываясь оттолкнуть Демьяна от себя. — Я не знаю, что у тебя произошло, но ты понятия не имеешь о чем говоришь. — Да я знаю больше тебя! — Демьян в сердцах толкнул его в грудь и развел руки в стороны, как бы показывая на всю церковь. — Вот это все — зачем оно? Чтобы потешить божественное самолюбие? — Демьян злостно рассмеялся и стукнул себя кулаком по груди. — Ты сказал: «покайся», но какой вообще от этого смысл? Разве это правильно? Разве честно? Я могу пойти и убить кого-нибудь, но если раскаюсь, то добро пожаловать мне в рай? Нахрен такой рай нужен тогда, с убийцами, ворами и прочими ублюдками, если он ничуть не лучше реального мира? Вот это — хваленое божественное правосудие? Демьян снова усмехнулся, с какой-то ядреной горечью в груди наблюдая за молча хмурящимся Петром. Рукой он пошарил по карманам и достал сигарету — всегда хотел это сделать. Только Демьян было повернулся к зажженным свечкам, как Пётр подскочил к нему, за плечо отталкивая его от иконы. — Ну ладно тебе, что случится? — Демьян, хватит, не забывайся о том, где находишься, — мрачно выдал священник, пытаясь удержать вырывающегося Демьяна рукой. — Прекращай. — Ой, брось! — Демьяну наконец удалось вырваться, но он не отступил назад, а предпринял попытку обойти его: прикурить от свечки казалось чем-то вроде ритуала, знака презрения к Богу, Раю и всему, что с ними связано, и Демьяну было просто необходимо совершить его. Хотя бы чтобы самому себе поставить крест на попытке отвертеться от дьявольского папаши и апокалипсиса. Чтобы не было выбора. Чтобы не было сомнений. Бог ничего ему не даст. Сатана — может. Он вернёт Галю, и все будет хорошо, они заживут счастливой жизнью, как раньше. Нужно просто сделать так мало — и так много — закурить, и плевать, если Петру это не понравится. Но Петр не позволил ему. Сильный толчок отшвырнул Демьяна к стене. Сигарета выпала из его рук, немного прокатившись по золоченому полу, мятой никотиновой палочкой оставаясь валяться под ногами Петра, безжалостно раздавившего её ботинком. Он разозлился — Демьян это чувствовал и видел, но сейчас это почему-то его не пугало, наоборот, ему хотелось сказать что-нибудь такое, чтобы ещё больше задеть его, за живое, хлестнуть словами, точно плетью по голой коже, подначить. Священник, избивший прихожанина церкви, это же сенсация! Потому, когда Пётр навис над ним сверху, замахиваясь кулаком, он выкрикнул отчаянное: — Давай, Пётр, ударь меня! Ну же, у меня встал! Однако, вопреки его ожиданиям и словам, Пётр замер, а его кулак завис в воздухе чуть сбоку от лица Демьяна. Он уже хотел было развернуться и выйти, но Демьян только больше разозлился от того, что Петр не сделал так, как он хотел. Демьян схватил его за плечи, с силой потягивая на себя и, сам не до конца понимая, что делает, впился губами в его. Это не был лёгкий нежный поцелуй, которым он обычно одаривал с утра Галю, нет, это был полный ярости, адреналина и чувства удовлетворения поцелуй. Демьян перенёс руку Петру на затылок, цепляясь пальцами за коротко стриженные волосы, перекрывая путь к отступлению. Пётр застыл, одной рукой до боли сжимая его плечо, но не в попытке отпрянуть, а, скорее, в поиске точки опоры. Он не отвечал на поцелуй, вообще не предпринимая никаких действий, чем Демьян бессовестно пользовался, терзая чужие губы почти буквально — он не старался быть осторожным или типа того, ему хотелось опровергнуть всю веру Петра в Бога и наказание, заставить понять, что он ошибается и делает глупости. Он продолжал целовать его, углубляя поцелуй и сильнее прижимая к себе, отчего поцелуй становился более страстным. Демьян поздно понял, что заигрался, и вся злость куда-то улетучилась оставляя место только нездоровому адреналину, только теперь немного другого вида, и что Петр все ещё не делает попытки вырваться, сжимая его плечи. Демьян открыл глаза, встречаясь взглядом с потемневшими от чего-то глазами Петра. В этот момент он, наконец, отпрянул, отшатнувшись от Демьяна на несколько шагов, все ещё прожигая его взглядом и тяжело дыша. Сердце Демьяна теперь заполонила привычная досада и смущение, но вида он не хотел подавать, стойко выдерживая взгляд священника. Пётр ничего не сказал и не сделал, только молча вышел из притвора, оставляя Демьяна в полной удушающей тишине. Святые тяжело смотрели на него с икон. Тени от оставшихся зажженными свеч пробегали по их лицам, составляя впечатление, будто они хмурятся. Демьяну стало неуютно. Он нахмурился, показал Иисусу средний палец и тоже вышел из притвора. Толкнув дверь, выводящую на паперть, Демьян на всем ходу в кого-то врубился. Человек прошипел, глотая ругательство. Демьян поднял голову: Пётр. Сердце пропустило удар, после чего забилось с удвоенной силой. Демьян сглотнул ком в горле: теперь он вряд ли сможет смотреть на священника без неловкости. Да и вряд ли они будут продолжать вести дружбу после всего, что он наговорил. Однако Пётр не попытался в очередной раз доказать ему его неправоту или сказать, чтобы он больше не появлялся на пороге. Он стоял, молча, но с говорящим взглядом, опустив плечи, и смотрел куда-то сквозь Демьяна, а может, и вглубь, в саму душу, если она, конечно, ещё у него осталась. Демьян глубоко вздохнул, не зная, что ему следует сделать: просто уйти и больше никогда не возвращаться или что-нибудь сказать напоследок, или снова попытаться убедить Петра отвернуться от церкви. Сейчас он уже не был так уверен в своих действиях и мыслях, не был уверен, что то, что он делает — его объективные желания. Теперь Демьян больше склонялся к тому, чтобы делать все так, как говорит Сатана, но все ещё сомневался, пусть меньше, но все же. И сейчас, глядя в ничего не выражающие глаза напротив, Демьян только больше жалел о том, что сделал в притворе. Хотя, с другой стороны, так ему и надо, Петру. Или нет… — Демьян, ты, кажется, хотел исповедаться, — тихо обронил Пётр, пряча руки в карманах куртки. Демьян непонимающе моргнул, не ожидая, что священник снова заговорит об этом, так ещё и сам вызовется его исповедовать. В нем опять проснулось недовольство: от того, как быстро Пётр успокоился и простил, от того, как быстро забыл о произошедшем. Хотелось снова что-нибудь сказануть такое, чтобы он прям опешил, но Демьяна словно толкнули, и он прикусил язык. Где-то внутри него будто щёлкнули выключателем, и его злость куда-то исчезла, уступая место внезапно накатившей усталости. — Забудь, — негромко пробормотал Демьян, невольно копируя позу Петра: на улице было холодно, особенно для его тонкой куртки. А что он мог ещё сказать? Не вываливать же всё на него, ещё в психдиспансер сдаст. Мол: «Тут даже боженька не поможет, Демьян. В дурку его, ребята». Но это не страшно: Сатана и оттуда вытащит. — Демьян, — выразительным голосом позвал Пётр. — Это всё, конечно, сложно. Но я ведь не заставляю тебя верить в бога, — Пётр шумно вздохнул и повернул голову в сторону. — Вера — это выбор, — помолчав, продолжил он. — И он есть у каждого. Так что если ты выбрал не верить, я не смогу тебя переубедить: никто не сможет. Однако, это не значит, что я не хочу… Помочь тебе, — он запнулся, подбирая нужное слово, и вернул взгляд Демьяну. — В конце концов, это, по сути, моя работа. — Уже нет, — прежде, чем успел подумать, произнес Демьян. Мысленно он влепил себе пощечину: напоминать Петру лишний раз об его отстранении от службы было глупо. — Эм… Может быть, — Петр поморщился, как от боли, и отвёл взгляд на секунду. — Может быть, но я все ещё твой друг и могу выслушать. — Друг? — Демьян вздрогнул и опустил плечи. Почему он не отстанет? Чего пытается добиться? Сердце неприятно сжалось. — Если ты и правда совершил что-то ужасное, нельзя нести это в одиночку, — все ещё тихо, но твердо проговорил Пётр. Демьяну не хотелось ничего слышать. Он сам уже запутался окончательно, и все его действия были наполнены только отчаянием от безысходности и не понимания, как быть дальше, и — иногда — гневом. У него даже не было никого, кому можно было бы довериться с полной уверенностью, что его не засмеют и поддержат, или помогут советом. Кого-то независимого, не стоящего ни на чьей стороне и потому объективного. Петр, несомненно, попытается снова его поставить на путь праведный, если предположить, что он вообще поверит. Демьян глубоко вздохнул, сжимая спрятанные в карманах замёрзшие руки в кулаки. — Нет, правда, забудь, — Демьян замотал головой, словно пытаясь добавить своему неровному голосу уверенности, и попытался пройти мимо священника, но тот схватил его за руку, мешая. — Петр, отстань. — Демьян, ты поступаешь неправильно. В первую очередь, с собой, — загораживая ему проход, сказал Петр. Его рука крепко сжимала руку Демьяна, прерывая все попытки вырваться. — Да что ты вообще понимаешь? — с досадой протянул Демьян, понимая, что Петр так просто не отстанет. Он снова попытался пройти мимо, но вместо того, чтобы наконец отойти или вновь загородить собой дорогу, Петр вдруг прижал его к себе за плечи, обхватывая плотным кольцом рук. Демьян застыл. Казалось, даже его сердце стало биться тише и медленнее. — Может быть, я ничего не понимаю. Может быть, я совсем дурак, что не пользуюсь своим отстранением и не послал тебя до сих пор. Но сердце подсказывает мне, что я поступаю правильно, а это что-то, да значит. По крайней мере, для меня. Я чувствую твою боль, Демьян. Ты изменился, не знаю почему, но это видно. А мы уже не настолько незнакомцы, чтобы я мог просто так это оставить. Демьян сглотнул, осторожно опуская руки на лопатки Петра. Его куртка была неприятно холодной, но желания оттолкнуть его почему-то не возникало. Ткань одежды и он сам, казалось, насквозь пропитались запахом ладана, а теперь еще — морозной свежестью. На нос Демьяну вдруг опустилось что-то белое и обжигающе холодное; он вздрогнул и посмотрел наверх: снег. Пушистые белёсые мухи кружили в воздухе, кусаясь, оседали на волосах. Руки Петра — крепкие и, всё-таки, тёплые. Демьян закрыл глаза и прижался к нему, наплевав на всё, что металось у него в голове. Это потом они будут разбираться со всем, что произошло. Сейчас — только стоять, слушая глухую тишину улиц — будто весь город разом вымер, и остались лишь они. Только чувствовать лёд падающих хлопьев раннего снега и дышать. Глубоко, размеренно. Только целовать потрескавшиеся сухие губы, долго и осторожно, страшась последствий и грубого отказа. Только вдыхать смешавшийся запах ладана и сигарет. Может быть, конец света уже настал.