Безусловно

Сколько Карен себя помнила, она всегда хотела большую семью. Идеальный уютный дом, будто с картинок глянцевых журналов о людях с искусственно-счастливыми улыбками, чистый аккуратный сад с цветочными клумбами и старым высоким дубом, на котором обязательно будут висеть качели, где дети смогут кататься в любое время дня и ночи под ее бдительным, но ненавязчивым присмотром, возможно, даже собака вроде шкодливого золотистого ретривера для полноты картины – неважно, что собак она никогда особенно сильно не любила, в ее представление об идеальной семейной жизни собака вписывалась как нельзя кстати. Так было до тех пор, пока она не узнала, что большая семья означает на самом деле. До тех пор, пока она не узнала, как невыносимо сложно превратить ее стремительно разваливающийся после свадьбы брак в иллюзию безупречности в глазах подруг и соседей, как трудно уследить сначала за безумно – а иногда и бездумно, – любопытной Нэнси, затем за капризным и непоседливым Майком, а после за Холли – уже не такой бойкой, как ее старшие брат и сестра, но все же за далеко не самым спокойным ребенком. Она, наконец, поняла, почему все эти нелепо счастливые семьи на обложках ее любимых журналов выглядели так неестественно, почти фальшиво – ни одна мать троих детей, устраивающих ей эмоциональный ад с периодичностью в несколько месяцев и с вечно оккупирующим диван мужем не сможет выдавить из себя что-то искреннее натянутой улыбки, это Карен знала по собственному опыту. И все же, она свою большую семью любила до безумия. Пусть у них не было собаки, а Теду вечно было лень заниматься обустройством сада перед домом, Карен вряд ли бы променяла свою нынешнюю жизнь на что-то другое. Она считала себя счастливой – по крайней мере, большую часть времени. И так как она давно – и не без труда, – свыклась с мыслью о том, что с возрастом ее муж, с которым они и так не были даже приблизительно ровесниками, отдаляется от нее все больше, превращаясь в типичного бытового инвалида, далекого от того обаятельного джентльмена из ее юности, у нее все еще оставались дети, и просто этого осознания хватало для того, чтобы Карен продолжала подниматься с постели по утрам, приводить дом в порядок, болтать с подружками о бытовой ерунде во время маникюра и улыбаться – не фальшивой улыбкой из журналов, а той, которая появляется на лице только в моменты, когда твой пятилетний сын говорит, что ты самая лучшая в мире просто потому, что купила ему мороженое с любимым вкусом. И если любовь к Теду для Карен всегда измерялась условиями, которых со временем становилось все меньше – сначала внешность и деньги, затем способность позаботиться о ней и детях, позже желание хотя бы просто взглянуть на нее, – то любовь к детям измерялась бескрайними океанами, миллионом песчинок на атлантическом побережье, объятиями, которыми Карен встречала Нэнси из школы, проще говоря – была безусловной. И ей казалось, это взаимно. Единственное чувство, единственная любовь, которую она получает не потому, что красиво укладывает волосы, подводит глаза и молодо выглядит для своих тридцати семи, а потому что она мама. Но чем старше становились дети, которые росли непозволительно быстро, чем стремительнее отдалялся от нее Тед, доводя своим равнодушием до бешенства, чем больше таинственных происшествий случалось в их маленьком неприметном городе, заставляя местных жителей дрожать от ужаса и неизвестности, тем больше ей казалось, что любовь детей к ней сменяется сначала на трогательную юношескую привязанность, затем на вежливое уважение, а позже на унизительную жалость, холодное равнодушие, нарастающее раздражение и в конечном итоге… на ненависть, колкую и удушливую. Она ощущалась ведром ледяной воды, которое выливала на нее Нэнси – всегда такая искренняя и открытая, первым делом стремящаяся поделиться своими секретами, удачами и несчастьями именно с мамой, – пока врала, глядя Карен в глаза; ощущалась ударом лбом о бетонную стену, когда Майк хлопал дверью у нее перед носом, и его сломавшийся, грубый голос, не имеющий ничего общего с тем высоким детским лепетом, которым он рассказывал ей раньше об этой странной игре «Подземелья и драконы», оглушал злобой и почти отвращением, звуча посреди коридора громовым раскатом и брошенной напоследок фразой «оставь меня в покое!». И Карен знала, понимала, что они лишь подростки, что грубость и закрытость – защитный механизм, который она сама не гнушалась использовать в юности, и все же даже мысль о том, что Холли когда-то поступит с ней так же – солжет, глядя прямо в глаза, завуалированно пошлет по вполне понятному направлению, будет мучать ее принципиальным молчанием или криком, полным обвинений и невысказанных обид, – доводила до ужаса. Разумеется, это началось не сразу. В начальной школе Нэнси была идеальным ребенком – послушной, любознательной, очаровательной девочкой, которую обожали как учителя, так и одноклассники. Несмотря на то, что сама Карен в ее возрасте больше походила на неугомонного Майка, Нэнси безумно напоминала ей себя в юности – золотой ребенок и гордость семьи. Родственники пророчили ее дочери, кроткой и миниатюрно-хрупкой, успешный брак, роскошную свадьбу, богатого красавца у алтаря, но чем старше становилась Нэнси, тем меньше Карен казалось, что семейная жизнь – предел ее мечтаний. Нет, она была способна на большее, не на брак из-за некстати случившейся беременности, не на постоянные четыре стены, в которых сама Карен порой попросту задыхалась, не на жизнь, ограниченную табличкой «Добро пожаловать в Хоукинс». Смотря на нее, вырастающую в упорную, настойчивую и порой пугающе решительную девушку, Карен испытывала легкое чувство грусти, словно Нэнси собрала в себе все те качества, которые Карен похоронила ради того, чтобы быть примерной мамой и женой, но и это, казалось, не удалось ей. В Нэнси она видела загубленные мечты и надежду, которые у нее отобрал ранний брак. И хотя ей нравилось быть матерью, она часто ловила себя на мысли о том, что ей интересно было бы взглянуть, как сложилась бы ее жизнь, не выскочи она замуж так скоро. Карен помнила, как еще в университете ходила на митинги за права женщин с подругами, бойкотировала сексистские лозунги на рекламных баннерах, разбивала мальчишкам сердце просто потому, что могла. Все это могла бы делать теперь и Нэнси, в ней было достаточно запала и смелости, чтобы совершить что-то из ряда вон, но она почему-то зациклилась на этом сердцееде Стиве Харрингтоне, и Карен всерьез беспокоило это – она не хотела, чтобы ранние отношения сбили Нэнси с толку, как когда-то ее. Какая мать не хочет уберечь ребенка от ошибок? Однако дочь восприняла ее беспокойство по-своему, и за их, как казалось тогда Карен, вполне спокойной беседой потянулась череда лжи и секретов. Когда пропала Барбара, все пошло под откос подобно несущемуся на всей скорости в пропасть поезду, и Карен тогда впервые подумала: может, ей просто молчать? Раз Нэнси так противится ее вмешательству в свою личную жизнь, возможно, будет справедливо оставить ее в покое, дать передохнуть от родительской опеки. И на словах это было легко, ведь в теории у Карен все еще оставались Майк и малышка Холли, но книжки по психологии ни в какое сравнение не шли с реальностью. Карен сходила с ума от беспокойства, от желания едва ли не на коленях умолять Нэнси поговорить с ней, поделиться тревогами, совсем как раньше, в детстве, или хотя бы прямо сказать, что сама Карен сделала не так и как может это исправить. Мать Карен так бы никогда не поступила. Не пошла бы навстречу, не уступила, не унизилась бы, но Карен по-другому не умела и не хотела. Нэнси могла бы ранить ее тысячу раз, и Карен никогда бы не возненавидела ее, никогда не оттолкнула. Когда ей начало казаться, что их отношения налаживаются, что Нэнси становится менее скрытной, что вновь пытается доверять и приходит за помощью, настала очередь Майка, и когда-то невыносимо болезненные ссоры с дочерью показались Карен сущим пустяком. Майк ее не пожалел. Он убедился, что его неудачи и кризисы они будут переживать вместе наиболее мучительным, изматывающим способом. И если бы его отдаление произошло так же постепенно, как это случилось с Нэнси, Карен, возможно, было бы проще. Но Майк, ее Майк, всегда острый на язык, по-детски искренний и шебутной, поменялся буквально за одно лето. Сначала он тоже престал говорить с ней, но уже столкнувшаяся с этим Карен не стала наседать – как только она дала Нэнси долгожданную возможность побыть взрослой, дочь смягчилась к ней и оттаяла. Возможно, та же самая тактика сработала бы с Майком. Если бы только Карен знала, как ошибалась. Оставленный на собственное попечение сын абсолютно запутался – Карен поняла это только спустя много лет, когда тот катастрофический разлад между ними уже остался в прошлом, но все еще отзывался ноющей раной в груди. Но и тут следовало бы начать с детства. Карен поняла, что Майк – сложный ребенок, как только взяла его на руки в родильном отделении. Роды дались ей с невероятным трудом, а сам Майк рос беспокойным, вспыльчивым и капризным. И ни одно из этих качеств ни разу не заставило Карен любить его меньше. Майк разрисовывал обои в гостиной цветными фломастерами, повсюду разбрасывал свои игрушки, выводил из себя старшую сестру, разрезал платья Карен для игры в пиратов с мальчишками, прыгал на кровати до потолка и выглядывающих из-за матраса пружин, а Карен, засыпая поздно вечером после того, как укладывала его спать с – по ощущениям – пятидесятой попытки, думала лишь о том, как сильно он напоминает ей ее саму. И, конечно, она отчитывала его, конечно, наказывала, но любви к нему в материнском сердце, так слепо и безусловно обожающем каждого ребенка, от этого меньше не становилось. В детском саду Майку приходилось туго. По утрам он всегда вредничал и не желал подниматься с постели, а затем намеренно бесцельно размазывал кашу по тарелке, просто чтобы вывести Карен из себя – у него была привычка портить настроение всем, кто попадался под руку в неудачный момент. Друзей у него тоже было не шибко много, по меркам пятилеток Майк был довольно упрямый и эгоистичный – игрушки свои давать кому попало не желал и знакомиться первый тоже никогда не подходил, считая себя куда более смышлёнее ровесников. Возле их дома детских сада было два, и через некоторое время, глядя на то, как неохотно Майк покидает родной порог и как радостно несется ей навстречу, зная, что после ужина ему можно будет поиграть с Лукасом в подвале или покататься на велосипедах перед домом, Карен решила попробовать сменить обстановку. В новый сад их приняли легко и без лишних вопросов – он открылся совсем недавно, и детей там было пока не так много. Карен в подробностях запомнила, как перед первым днем нового детского сада Майк устроил ей настоящую истерику, не желая никуда идти и плача так громко, что у нее закладывало уши. Ей с трудом удалось усадить его в машину с Тедом, растерянно озирающемся по сторонам при виде бьющегося будто в припадке сына. Карен в тот день решила, что это последний раз. Если Майку достаточно друга в лице их соседа Лукаса, то так тому и быть, она не будет больше его мучить. Вечером, подъехав к воротам сада чуть раньше положенного с твёрдым убеждением в том, что Майк сейчас выскочит зареванный ей навстречу, она слегка опешила. Большинство детей уже покинули здание, встречая родителей и прощаясь с друзьями до завтра, но Майка все не было. Она начала всерьез беспокоиться, когда с момента ее прибытия во двор прошло уже больше пятнадцати минут – Майк никогда не выходил к ней так поздно. Разумеется, ее первой – и заставляющей кровь стыть в жилах, – догадкой стало предположение о том, что с ним случилось что-то плохое. В тот день как раз был сильный ветер, и телефон в доме Уилеров работал с перебоями, возможно, Майк сейчас валяется в отключке в реанимации или мучается от боли в сломанной ноге на больничной койке, а она и не в курсе. Карен залетела в здание сада и по памяти отыскала комнату группы, куда отвела сына утром. Внутри еще оставались дети – кто-то играл с кубиками, другие рисовали, Майк же, к огромному облегчению Карен, нашелся за низким столиком, на полу, с игрушками в руках, что-то увлеченно рассказывая ребенку, который показался Карен отдаленно знакомым. Уилл Байерс – как она позже узнала, – выглядел младше своих лет и казался гораздо ниже и меньше Майка, и едва ли Карен подумала бы о том, что он учится в старшей группе вместе с ее сыном, если бы встретила Уилла при других обстоятельствах. Как и все дети его возраста, он был еще по-детски очарователен, с огромными зелеными глазами и маленьким вздернутым носом-кнопкой. Уилл внимательно слушал Майка, настойчиво всовывающему ему в руки свои фигурки из любимого мультфильма. Карен впервые видела, чтобы Майк самостоятельно решил поделиться с кем-то своими вещами. По всему виду Уилла было понятно, что это спокойный послушный ребенок, который предпочитает больше молчать, чем говорить, и от которого никогда не бывает проблем. Почти полная противоположность Майка, думалось Карен в тот день перед сном – наверное, поэтому они сразу так привязались друг к другу. Тайна «знакомости» Уилла раскрылась уже через несколько минут – на пороге игральной комнаты, рядом с Карен, остановилась запыхавшаяся Джойс Байерс, старая знакомая еще со школы. Она казалась какой-то взмыленной и напряжённой, что совсем не вязалось с последними воспоминаниями Карен о ней – беззаботной игривой девчонкой, которая любила выкурить сигарету-другую с мальчишками за школой. Они редко общались, но если и разговаривали, это всегда была пустая болтовня об учебе или школьных сплетнях, ничего серьёзного. Тем не менее, Джойс казалась ей приятной, может, будь она чуть серьезнее и рассудительнее, они бы даже могли дружить. В Уилле угадывались ее черты – мягкость, миниатюрность и тонкость, свойственная, видимо, всему их роду, но в нем также было что-то другое – более жёсткое, волевое и острое, Карен пока не могла понять, что именно, потому что после школы видела его отца от силы несколько раз между полок супермаркета и на городских праздниках, и не то чтобы он оставил о себе особенно приятное впечатление. Джойс была такой взволнованно-спешащей, пока рылась в сумке на пороге комнаты, что не замечала ее до тех пор, пока Карен не окликнула ее. Даже улыбка у Джойс была уставше-вымученной, и Карен подумала, что чутье ее не подвело – вряд ли Лонни был примерным семьянином. Они совсем как в юности разговорились о бытовых мелочах – о том, как давно не видели друг друга, о впечатлениях о новом детском саду и о том, какой ужас сейчас показывают по новостям. Карен пришлось позвать Майка не один и даже не два раза прежде, чем он услышал ее и отвлекся от своего нового знакомого – на памяти Карен это тоже произошло впервые. Обычно мальчику достаточно было просто заметить ее машину на подъездной дорожке, чтобы собрать свои вещи, натянуть ботиночки и нетерпеливо выбежать на крыльцо. Сейчас в его взгляде, нашедшем ее лишь спустя несколько долгих секунд, отразилось замешательство – словно он не ожидал, что с его прихода в сад прошло столько времени, и день подходил к концу, – и Карен даже самую малость стало обидно: она так привыкла быть центром внимания Майка в любой ситуации, что теперь не знала, как себя вести. Им с Джойс пришлось сначала ждать, пока дети соберут игрушки, наболтаются и сбегают на качели во дворе прежде, чем с горем пополам рассадить их по разным машинам – Майк с такой силой вцепился Уиллу в запястье, уговаривая Карен взять его к ним на ночь, что ей даже стало стыдно перед Джойс. Та, по всей видимости, находила ситуацию забавной и ничуть не разозлилась, хотя очевидно спешила домой. Она терпеливо повторяла, что они с Уиллом увидятся завтра, а на выходных смогут вместе погулять, пока Карен пыталась всем своим видом показать, что если Майк сейчас же не прекратит истерику, то схлопочет домашний арест. Однако устроить ему взбучку у нее так и не хватило решимости – несмотря на надутые губы и сердитый взгляд, которым одарил ее Майк, пока они выезжали с парковки, плохое настроение быстро улетучилось, когда Карен, чтобы разрядить обстановку, спросила болтливого сына о том, как прошел его день. Всю дорогу до дома Майк не замолкал, и за восемь часов в новом детском саду впечатлений у него накопилось больше, чем за несколько месяцев в старом. Разумеется, он говорил в основном про Уилла – про то, как интересно с ним было играть, и как красиво у него получилось нарисовать любимого персонажа Майка из детских комиксов, но были и лирические отступления на тему нелюбимого гороха в супе, противного голоса молоденькой воспитательницы и нежелания Майка валяться в кровати во время сонного часа. Больше он не плакал по утрам и послушно доедал всю кашу за завтраком. На выходных Джойс действительно привела Уилла к ним, но Карен пришлось потратить добрые полчаса на уговоры, пока Майк бесконечно дергал ее за подол юбки и маячил перед глазами с умоляющим видом. «Не хочу навязываться», сомневающимся тоном брошенное Джойс по телефону, показалось Карен нелепым: одержимость Майка новым другом даже ей начинала казаться нездоровой, а уж Байерсам, наверное, и вовсе странной. Но сына она не винила. Уилл был одним из тех детей, что не могли не нравиться: послушные, вежливые и очаровательные в своей застенчивости. Со временем Карен привыкла покупать сладости и шоколадное молоко на двоих, стелить постель на две подушки, готовить для Уилла подарки на день рождения и Рождество, передавая выпечку в контейнерах для семьи Байерс. По вечно взмыленному виду Джойс становилось понятно, что чаще всего ей было не до готовки, а порой на их пороге и вовсе вместо нее появлялся молчаливо-угрюмый Джонатан, который забирал Уилла по вечерам. Карен старалась не лезть в чужую семью, но скрывать то, что совать нос не в свое дело было у нее в крови, казалось глупым, да и не заметить проблему в трех шагах было невозможно. Лонни ей никогда не нравился. Типаж «плохого парня», которым и прослыл Байерс в школе, мог захомутать любую, даже самую примерную девчонку, что уж говорить об оторве вроде Джойс, но уже в старших классах в Лонни угадывалось что-то злое и агрессивное – не напускное для вида или репутации, а по-настоящему опасное. По крайней мере, так казалось Карен, которой мать с детства вдалбливала в голову никому не нужные в то время законы морали и приличия. Родители же Джойс к ней относились всегда попустительски-снисходительно, и очевидно ухаживающий за дочерью подозрительный старшеклассник не казался им угрозой. И несмотря на то, что Джойс с завидной частотой бегала за школу покурить в компании их теперешнего шерифа, который двадцать лет назад тоже на закон плевал с высокой колокольни, выбрала она все же Лонни. Карен об этом узнала со сплетней подружек и в подробности чужого романа никогда не вдавалась, но теперь паззлы складывались: Джойс почти никогда не звала мальчиков к Байерсам домой, на чужом пороге появлялась измотанная и порой откровенно расстроенная, а иногда и вовсе посылала вместо себя Джонатана, который неловко мялся у порога, пока Нэнси не начала проявлять к нему интерес и не затаскивала болтать в гостиную в ожидании несносных братьев. К тому же Уилл всегда недоверчиво напрягался всякий раз, стоило в комнате оказаться Теду или отцу Карен, который по счастливой случайности оказывался на пороге дома дочери, когда проезжал мимо – слишком много работал; проще говоря, мужские или отцовские в общем понимании фигуры его пугали. Карен видела, каким он может быть, когда расслабляется – игривым и шкодливым, не таким громким и до глупости смелым, как Майк, но вполне подходящим под определение здорового веселящегося ребенка, которому все нипочем. Майк утягивал его в опасные авантюры вроде случайной порчи вещей Нэнси во время сооружения их небольшого укрытия в подвале, разрисовывания стола в кухне дорогущими тенями Карен, которые мальчишки смешивали ради получения «идеальной консистенции магического зелья», необходимого для их таинственной игры, наведения ужасающего беспорядка в спальне Майка во время очередной игры в салки или прятки; и Уилл подхватывал все с льющимся едва ли не из ушей энтузиазмом, следуя за Майком, который купался в чужом внимании и восхищении словно кот в масле, по пятам. Младший Байерс также нравился Лукасу, вызывал тонну умиления у Нэнси, Холли позволяла ему держать себя за крошечную ручку в те редкие моменты, когда они виделись друг с другом, и даже Тед относился к нему с терпением и пониманием, каким порой обделял и собственных детей, поэтому поначалу Карен сложно было поверить в то, что кто-то может по-настоящему Уилла ударить. Она могла с натяжкой, но оправдать крик, от которого друг ее сына дергался словно от огня – она сама часто попадала в положение, когда ничем кроме повышенного голоса на Майка повлиять было нельзя, а порой и это было бесполезным. Но Уилл совсем не походил на хулигана или ребенка, намеренно создающего родителям неприятности. Она долго отмахивалась от собственных подозрений и угрюмого, тяжелого взгляда Джонатана, на руках которого порой заметны были следы синяков – кто не дерется с мальчишками за школой в его возрасте? А затем Уилл разбил тарелку за их столом. Это было накануне дня Благодарения, Карен запекла индейку и полчаса уговаривала Джойс приехать отметить праздник пораньше за бокалом вина – в последнее время они много общались, вынужденные постоянно идти на поводу сыновей, который требовали видеться как можно чаще. Джойс прислала мальчиков, а сама приезжать отказалась, и по ее голосу Карен показалось, что она то ли плакала, то ли была на грани слез, подавляя всхлипы. Подруга успела повесить трубку раньше, чем Карен нашлась бы с деликатным вопросом, который бы не поставил Джойс в неловкое перед ней положение – идеальная миссис Уилер интересуется, не бьет ли ее школьную знакомую муж по телефону. Даже в голове это звучал нелепо. Через полчаса Джонатан и Уилл Байерс в праздничных нарядах оказались за их столом, с аппетитом стуча приборами и уплетая запеченное мясо. Нэнси сразу заболтала Джонатана о его новом фотоаппарате, Майк и Уилл о чем-то тихо шептались в своем углу, пока ее сын с восторгом тряс перед другом гигантской книгой с изображением дракона, сама же Карен возилась с крошкой Холли на фоне крутящего мультфильмы телевизора – Тед хотел переключить на новости, но Карен настояла оставить детский канал, раз уж в их доме столько ребятни. Майк и Уилл выскочили из-за стола первые, не съев и половины своих порций. Им не терпелось укрыться от докучливых расспросов взрослых в подвале и ждать прихода Лукаса, чтобы придумать очередную захватывающую игру, включающую в себя беготню по дому и поиски сокровищ. Майк чуть было не ринулся прямиком к лестнице, но Карен настойчивым покашливанием напомнила ему о посуде, и он нехотя вернулся, резво прихватывая свою тарелку и отправляясь в сторону кухни и раковины, куда свою посуду уже аккуратно нес Уилл. Майк налетел на него словно мини-ураган, выбивая из рук тарелку и тут же роняя свою. – Блин! – тут же недовольно всплеснул руками Майк, глазея на осколки на паркете. – Извини, пожалуйста, – он схватил Уилла за руку и видимо уже хотел оказать Карен честь прибирать беспорядок самой, забрав друга в подвал, но она, напуганная их столкновением и шумом из коридора, соединяющего кухню и гостиную, успела подойти быстрее. Уилл глянул на нее расширенными от ужаса и страха глазами, попятившись в сторону и вжимая голову в плечи так сильно, словно всерьез надеялся уменьшиться в размере. Карен осторожно остановилась, не зная, куда себя деть, когда ребенок смотрит на тебя так загнанно и умоляюще. Осознание навалилось нее снежной лавиной, заставляющей сердце на секунду остановиться, а затем рухнуть к пяткам – Уилл ждал, что она крикнет или ударит его. – Не поранься, – выдавила она из себя беспечным тоном, натягивая на лицо успокаивающую улыбку и оттягивая Уилла за дрожащую руку, которую тут же перехватил Майк, прочь от осколков, беспорядочно разлетевшихся по полу. – У вас там все хорошо? – послышался настороженный голос Нэнси из гостиной, и Карен, отмерев, принялась суетиться с веником. – Все отлично! Мальчики расшалились, – крикнула она в ответ, искоса наблюдая, как Майк настойчиво уговаривает Уилла покинуть кухню, а тот с видом побитого щенка пялится на нее своими огромными зелеными глазами, из которых вот-вот грозились вылиться все реки мира. Он выглядел так, словно хотел броситься наутек, но что-то удерживало его на месте. – Все в порядке, милый, идите играть. Я все уберу. Этих слов и мягкой улыбки оказалось достаточно для того, чтобы след этих двоих простыл уже через несколько секунд. Джонатан беспокойно поднялся со своего места, когда Карен вновь вошла в гостиную с самым беззаботным видом и опустилась на свой стул, отмахиваясь от расспросов. – Вы же знаете, какой Майк шебутной, – только ответила она, вливая в себя сразу половину винного бокала. Естественно, Карен не собиралась обсуждать, в каких отношениях с отцом находятся братья Байерс с ними же; во-первых, потому что это было и так очевидно, во-вторых, потому что казалось ей просто некрасивым, а в-третьих, она была уверена, что никто из них даже путем долгих уговоров и обещаний все держать в секрете не скажет ей правды. Но убедиться в подозрениях все же следовало, поэтому она обратилась к человеку, который знал об Уилле куда больше нее, если не всё. – Что ты думаешь о папе Уилла, родной? Он так редко бывает у нас. – Ненавязчиво спросила Карен, когда они отвезли Байерсов домой, и теперь Майк засыпал на заднем сидении машины, сонно встречая ее взгляд в зеркале. Сорок минут назад ей пришлось едва ли не вырывать смеющегося Уилла у Майка из рук – они не успели доиграть. – Он плохой, – немного подумав и словно решив, что Карен можно доверять, ответил сын, тут же сердито насупившись. – Правда? Почему? – Карен напустила на себя как можно более заинтересованный вид, словно она совсем не понимала, как мальчик пришел к такому умозаключению, и жутко хотела узнать его секрет. Майк помолчал несколько долгих секунд, замявшись с ответом, и Карен уже было подумала, что ничего страшного, не предназначенного для хрупкой детской психики он не знает, а просто видит, что отношения между его другом и отцом довольно натянутые, и вот сейчас скажет ей какую-нибудь пустяковую мелочь, например, что Лонни не позволяет Уиллу играть у них допоздна или не забирает его из сада, как Майк ответил: – Он делает Уиллу больно. – Больно? Как? Наказывает его? – не удержалась Карен от стремительного потока вопросов, едва не вжав педаль тормоза до упора. Они остановились у обочины дороги, и в темноте пшеничное поле, обдуваемое легкими потоками ветра, слева от машины казалось похожим на океан. Луна освещала кожу Майка бледным серебристым светом, и теперь, когда Карен смотрела на него не через зеркало, а в упор, обернувшись, в распахнутых черных глазах отразилась смесь страха и ненависти, словно Майк смотрел на мерзкое уродливое насекомое, которого тем не менее боялся. Как страшно ей было увидеть необъяснимый ужас в глазах Уилла несколькими часами ранее, так страшно было видеть и сейчас ту злость, которую Майк в себе сдерживал по отношению к чужому мужчине. Дети не должны испытывать такое. Карен знала, что сын злится не на нее, но по затылку у нее все равно пробежалась дрожь. Просто вероятность того, что Майк способен на нечто настолько по-настоящему ядовитое, пугало ее до чертиков. – Да, наказывает. Бьет и ругается, отнимает его вещи… И он постоянно пьет. Не как наш папа, – Тед любил в пятницу вечером закинуться бутылкой пива, но алкоголиком его назвать было нельзя, если Лонни пил столько, что замечали даже дети, то большую часть времени он наверняка был невменяем. – Уилл мне сказал никому не говорить, – тут же поспешно добавил Майк, стушевавшись. – Это секрет, и он мне даже не сам сказал про него. Я просто понял, и потом Уилл признался. Не говори никому, – сбивчиво попросил Майк. – Конечно, я понимаю, это тайна, – успокаивающе кивнула Карен, сжимая руль дрожащими руками. – Друзья не врут, да? – вспомнила она любимую фразу Майка, которой тот раскидывался направо и налево всякий раз, стоило Карен не сдержать свое обещание. Что-то ей подсказывало, что в их с Уиллом дуэте она имела куда большее значение. Майк удовлетворенно кивнул, но успокоившимся не выглядел. Ситуация с Лонни очевидно беспокоила его, но как поступить он не знал – решать проблему самостоятельно не было возможности, он не мог тягаться со взрослым мужчиной, а рассказать родителям означало предать доверие друга. – Вот что, милый. Давай мы придумаем новое правило. Иногда, очень редко свое слово можно не сдержать, если речь идет о чужой безопасности, и рассказать все маме. Ты же знаешь, я всегда рядом, и ты можешь доверять мне. Твое молчание может только ухудшить ситуацию, даже если кто-то взял с тебя слово сохранить секрет. Например, как сейчас. Думаешь, Уиллу будет лучше от того, что мы оба промолчим и ничего не предпримем? – Майк пристыженно замотал головой, и Карен увидела, как в глазах его заблестела влага. – Не волнуйся, в этот раз мы с тобой все сделаем аккуратно, и Уилл ничего не узнает. Я просто разговорю его маму, Джойс. Ты знаешь, она такая же скрытная как он! Но если у тебя получилось, я тоже смогу узнать правду, да? – Джойс хорошая, – прошептал Майк, коротко кивнув, и Карен на секунду сжала его холодную ладонь, улыбаясь. Майк предпочел сохранить секрет Уилла ее участию. Когда-то это должно было произойти, но Карен почему-то думала, что Майк перестанет считаться с ее мнением позже, когда пойдет хотя бы в среднюю школу и найдет себе подружку, с которой будет целоваться по углам, и его скрытность неприятно полоснула у нее по сердцу. Винить здесь было некого, и Карен это прекрасно понимала. У нее тоже когда-то была лучшая подруга. На следующий день она позвонила Джойс, предварительно убедившись, что Лонни нет дома. Они немного поболтали про ее работу, договорились свозить детей в бассейн, когда окончательно потеплеет, а затем Карен упомянула ситуацию с посудой. На той стороне провода повисла напряженная тишина, и Карен, убедившись, что Джойс не станет начинать тему первая, осторожно спросила: – Уилл так напугался. Клянусь, я в жизни не повысила на него голос. С Майком у меня выработался просто неисчерпаемый запас терпения! – попыталась она разбавить непростую ситуацию нервным смешком. – Поэтому я подумала… У Вас дома все хорошо? Джойс словно прорвало. Они провисели на проводе около двух часов, и любившая поболтать Карен за это время едва ли успевала вставить слово, слушая, как отчаявшаяся подруга рассказывает о том, в какой ад превратил их жизнь Лонни. После этого разговора пошла цепная реакция – кажется, выслушав заверения Карен в том, что она не останется без помощи одна, у Джойс значительно прибавилось смелости, и через несколько месяцев она упомянула в очередном разговоре по дороге в детский сад, что они с Лонни разводятся. Карен на радостях даже кинулась к ней с объятиями. Развод легко не прошел, и так как обстановка в доме Байерсов оставляла желать лучшего, Уилл стал бывать у них еще чаще. Порой у Карен складывалось впечатление, что у нее четыре ребенка. Уилл ничем не досаждал ей и здорово отвлекал внимание Майка, так что к десяти его уже можно было спокойно укладывать спать. Их близость ее не беспокоила – для детей их возраста свойственно было думать, что весь мир крутится вокруг друг друга, к тому же она всегда была спокойна, что уступчивый и более сдержанный Уилл не даст Майку угодить в беду. По крайней мере, так было до их первого разговора с Тедом на эту тему. Однажды весенним вечером, вернувшись домой после очередного – невыносимо длинного, по мнению Майка, – дня в младшей школе, Майк улегся на диване с Нэнси и отцом смотреть телевизор, пока Карен занималась ужином и при этом пыталась не дать крошке Холли выскользнуть из детского кресла. – Зачем нужны обручальные кольца? – непонимающе сморщился Майк, когда на экране замелькала влюбленная пара, обменивающаяся по-голливудски блестящими золотистыми кольцами у алтаря. – Это показатель любви, дурачок! – заявила Нэнси словно само собой разумеющееся. Она как раз была в том возрасте, когда любые поминания этого возвышенного чувства заставляли ее мечтательно вздыхать. – Если любишь кого-то, обязательно даришь ему обручальное кольцо. И тогда вы будете вместе навсегда. – И никто не подумает вдруг посягнуть на твою собственность, – с более практического подхода добавил Тед, заставляя Карен раздраженно закатить глаза. Меньше всего ей хотелось ощущать себя чьей-то собственностью. – Я хочу быть вместе с Уиллом навсегда. Мне нужно дарить кольцо? – глубоко задумавшись, спросил Майк, заставляя Нэнси покатиться со смеху, а Теда сердито нахмуриться. – Ты его еще под венец позови! – насмешливо воскликнула Нэнси, слегка успокоившись. – Вот и позову! – недовольно ответил Майк скорее из вредности: вряд ли он полностью понимал значение фразы «позвать под венец», но раз Нэнси сказала это с таким вызовом, действие наверняка по своей важности было каким-то невероятным. – Прекрати пороть чушь, Майкл, – сурово отрезал Тед, заставляя обоих детей испуганно замолчать. Обычно в разговорах их отец ограничивался старыми анекдотами, банальными вопросами о школе и терпеливым объяснением того, что такое карбюратор, если под рукой не было свежей газеты или интересной телепередачи. Подобную сталь в его голосе услышать можно было нечасто, и оттого она сразу разрушила беззаботную атмосферу семейного вечера. – Уилл мальчик, как и ты. Вы не можете заниматься подобными глупостями. Я с трудом выношу ваши вечные обжимания в своем доме, но разговоров о чем-то настолько отвратительном не потреплю, – он предупреждающе посмотрел на Нэнси, намекая, что именно она подначила Майка произнести это непотребство вслух. Девочка расстроенно кивнула и вновь уткнулась в экран, Майк же сердито насупился и вскочил с дивана, уматывая в свою комнату. – Они же просто дети, Тед, – упрекнула мужа Карен, вытирая мокрые из-за мытья посуды ладони полотенцем и подхватывая Холли на руки, – к чему столько суровости? – Вешаются друг на друга словно девчонки, – одернул ее Тед, раздраженно дергая ногой, будто даже мысль о том, что его сын может коснуться другого мальчика приводила его в ярость. – Майкл вообще позволяет себе бог знает что: вечно липнет к этому Байерсу будто банный лист, а тот и не против. Они скоро пойдут в среднюю школу, пора уже с этим прекращать. Ты же не хочешь, чтобы на Майкла тыкали пальцем на улице? Карен пораженно замерла в дверном проеме, растерявшись от такого напора. Сама она никогда не думала об отношениях Майка и Уилла в подобном ключе, их дружба казалась ей трогательной и по-детски милой, Тед же отзывался о ней как о чем-то неправильном, постыдном. Да, она видела, что мальчики часто держались за руки, постоянно пытались сесть друг к другу поближе, порой засыпали в обнимку. У Майка даже голос, обычно громкий и задорный, менялся рядом с Уиллом, становясь теплым и мягким как медовая патока, почти нежным, что уж говорить о прикосновениях. И если в ее резком, порывистом, словно зимний ветер, сыне подобные чувства взывал только лучший друг, она готова была с этим мириться. И просто тон голоса Теда – скрипучего, злобного, будто выпаливающего яд, – привел Карен в бешенство. В ее голове даже мысли бы никогда не проскользнуло с таким отвращением говорить о собственном ребенке, и в ее глазах муж неожиданно показался угрозой. – Не смей говорить о нашем сыне в таком тоне. До этого тебе было плевать, где и с кем он проводит свое время. Можешь и дальше пялиться в свой ящик, если собираешься обращать на него внимание только за тем, чтобы отчитать. Тед молча проигнорировал ее, видимо, решив воспользоваться советом, и вновь обратил внимание на кино. Только недовольное выражение его лица говорило о том, что между ними случилась какая-то перепалка буквально несколько секунд назад. Обсуждать ее и уж тем более искать решение никто не собирался. Нэнси молча встала с дивана и поднялась к себе, Карен же вернулась на кухню, чувствуя, как от ярости и обиды у нее горят щеки, а из рук все валится. Она вновь усадила Холли в кресло, боясь, что может уронить и ее. Она знала, что должна пойти поговорить с Майком, который наверняка так и не понял, что плохого он сделал, да и Нэнси проверить не мешало бы, но впервые за последние несколько лет она не знала, что ей сказать, потому что вдруг поняла: в каком-то смысле Тед был прав. Для Майка и Уилла их близость была обыденностью, привычным делом, без которого нельзя было представить ни одной общей посиделки. Для окружающих же тесные отношения между двумя мальчиками представлялись в ином свете, гораздо менее приемлемом. И да, Карен не желала, чтобы в ее сына тыкали пальцем на улицах. Но как она могла об этом говорить? Как объяснить, что по сути все те хорошие теплые чувства, которые Майк испытывает к Уиллу, – неправильные? Карен хорошо знала сына – подобное заявление навсегда бы его ранило и дало очередной повод закрыться от нее. К тому же, кто знает, как Майк будет общаться с Уиллом дальше, узнав, что у него к другу нездоровая привязанность? И все же оставлять все как есть было нельзя. Майк остро чувствовал, когда им пренебрегали или забывали о нем, он постоянно боялся, что на него перестанут обращать внимание: Карен он устраивал показательные истерики, чтобы отвлечь ее от брата и сестры, Уилла ревновал к любому новому знакомому во дворе за исключением Лукаса, к которому успел прикипеть еще раньше. Отчасти Карен винила в этом себя – у нее не всегда было время на то, чтобы уделить его каждому ребенку в равной мере: Нэнси и Холли нормально рассредоточивали внимание, если родители были заняты, Майк же тяжело справлялся с любым отдалённым напоминанием игнорирования, и безразличие Теда к детям делу никак не помогало. Вот и сейчас Карен знала, что если даже она не поговорит с Майком и не убедит его, что она на его стороне, он непременно обидится. – Как дела, милый? – она вошла в комнату сына, застав его за складыванием лего. Он кинул на нее мимолетный взгляд, насупившись, и тут же вернулся к своему занятию, пробурчав в ответ что-то невразумительное. – Не капризничай, сынок. Папа не в настроении. Он не хотел тебя обижать. – Да пофиг, – буркнул Майк, не отрываясь от сооружения конструированного домика. Карен оглядела его комнату: любимые игрушки на полках, разбросанные по постели книжки, склад вещей на стуле. И целая выставка рисунков Уильяма Байерса. Майк складировал их с завидной щепетильностью. – Почему мне нельзя дарить Уиллу кольцо? – Карен и не надеялась, что Майк заговорит первый. Обычно, если он обижался, то дулся до последнего, выпуская иголки и заставляя подступаться к себе с разных сторон. Ей сложно было представить, что в таких ситуациях делал мягкий податливый Уилл. Хотя уж он наверняка знал, как разболтать ее сына. – Нэнси сказала правду, – начала Карен издалека, присев на край постели рядом с Майком, – обручальные кольца друг другу дарят люди, когда хотят заявить о своей любви. А еще для того, чтобы сыграть свадьбу. Именно это значит «позвать под венец», – она заметила, как кончики его ушей покраснели, – но жениться могут только мальчики и девочки, не мальчики с мальчиками и наоборот. – Как же скучно, – устало выдохнул Майк, словно разговор об отношениях полов утомлял его хуже нудной книжки. – Я не хочу проводить остаток жизни рядом с какой-то девчонкой, на которой еще и жениться надо. Они глупые. Не играют в приставки, не смотрят «Звездные войны », даже динозавров не любят. А Уилл все это делает. – Эй, вообще-то я тоже девчонка, и я люблю динозавров, – с напускной обидой заявила Карен, заставляя Майка недоверчиво поднять на нее глаза. – Ты можешь подарить Уиллу другое кольцо. Не обручальное, – вдруг выпалила она, сама не зная зачем. Просто смотреть на расстроенное лицо Майка было совсем уж выше ее сил. – Подарки можно дарить не только девчонкам. – А папа не разозлится? – с сомнением спросил мальчик, все же немного повеселев. – Ему не обязательно знать, – тихо усмехнулась Карен, поглаживая черные вьющиеся локоны, когда Майк довольно улыбнулся, кивнув, и вернулся к своему лего. Этот разговор она помнила в подробностях еще долгие годы после. И жалела о почти каждом слове, которое тогда сказала. Сначала – когда в старшей школе Майка и правда начали задевать ребята постарше и крупнее, обзывая грубым «педик» или приписывая ему непристойности, о которых он в помине не слышал, – что позволила ему питать надежду на то, что они с Уиллом смогут до конца жизни прятаться в подвале от всего мира, держась за руки. Потом – когда Майк отмахивался от ее вопросов в старшей школе, запирался в комнате, выкрутив колонки с музыкой, от которой у Карен голова шла кругом, на полную мощность, и выкрикивал ненавистное «ты все испортила!» – что не дала понять, что его чувства, какими бы они ни были теплыми, нежными, свидетельствующими о слабости, – так неподходящей его теперешней кожаной куртке и запаху сигарет, за которые она его отчитала по полной программе, как только учуяла, – это хорошо, это не признак бессилия, и ему не нужно ненавидеть за них весь мир. Она прокручивала этот разговор в своей голове миллион раз, и ни разу не смогла определиться, как он должен был бы пройти в идеальном варианте. Что она должна была сказать, чтобы в день после исчезновения Уилла Байерса Майк не обрел новую личность, загнанную в отчаянную ловушку ужаса, паники и страха потерять? Та неделя казалась ей адом. Майк был словно одержим, постоянно заявлял, что Уилл жив, что они его найдут, что он сам ринется на поиски, и как бы Карен ни любила Уилла и ни сочувствовала Джойс, ей меньше всего хотелось, чтобы Майк кидался в эпицентр катастрофы. Воспоминания о том дне, когда бездыханное тело Уилла достали из озера, смазались в голове Карен в одно тревожное предчувствие беды, а затем сосредоточились в дрожащем от истерики Майке в ее руках. Она прижимала его к себе, холодного и мокрого, всхлипывающего так громко и отчаянно, что от каждого нового звука у нее в гуди что-то обрывалось с жутким треском, и не могла поверить в то, что происходит. Как иронично: она давно приготовилась к худшему, но в итоге оказалась абсолютно не готова к нему. Когда Уилл вернулся, они с Джойс устроили для Партии праздничный ужин с кино и играми, и Карен на короткие несколько часов показалось, что все стало как прежде, и ей больше не о чем переживать. Вот только как прежде уже больше никогда ничего не было. Весь следующий год Уилл слонялся по их дому едва заметной, бледной и исхудавшей тенью. Он и раньше не отличался высоким ростом и плотным телосложением, теперь же на фоне Майка и вовсе выглядел учеником младшей школы. Эта неделя в лесу изменила его до неузнаваемости, и разумеется, изменения в Майке тоже были неизбежны, они зависели друг от друга во всех отношениях, и Карен даже не наделяюсь, что произошедшее не оставит отпечаток на ее сыне. Помимо общего ухудшения состояния Уилла и его постоянного таскания по врачам, Майка беспокоило что-то еще, но Карен не могла понять, что именно. Она чувствовала, что он совсем перестал доверять ей и хранит от нее море тайн, как и Нэнси, но выпутывать из него что-то силком было бессмысленно, поэтому Карен пришлось смириться и просто быть рядом, если ее подпускали, а случалось это крайне редко – когда Майк больше не мог не плакать от усталости и страха, когда Уилл кричал на ночевке почти оглушительно, и ее сын дрожал от ужаса даже после того, как друг засыпал, когда им попросту больше некуда было идти. Карен чувствовала себя безотказным запасным вариантом, к которому обращаются только в крайне тяжелых случаях, а затем забывают на следующий день, но то, что начало происходить дальше, было еще хуже. После зимнего бала 1884, Майк начал встречаться с девочкой. Джейн казалась ей слегка странной и очень похожей на Уилла, но Карен бы соврала, если бы сказала, что не испытала облегчение, услышав эту смазанную новость от очевидно не желающего посвящать мать в свои сердечные дела Майка. Последние несколько лет он был так сильно зациклен на Уилле, что она всерьез начала переживать. Отвлечение внимания было для его возраста очень кстати. Правда Майк вдруг полярно сменил интересы – нет, он не говорил о Джейн так же часто, не спал с ней в одной постели, не держал за руку при родителях, но Карен видела, что он всеми силами пытается сосредоточить свой мир на ней, исключая из него друзей и даже Уилла. В детстве он хоть и был помешан на младшем Байерсе, у него всегда находилось время на Партию или Нэнси, пусть большую часть этого времени они и дразнили друг друга. Теперь же он словно пытался кутаться в кокон из одного человека, но всякий раз, когда Джейн не оказалось рядом, а он оставался один, терпеть его психи и взрывы недовольств становилось невыносимо, словно общение с ней так сильно изматывало его, требовало от него столько усилий, что после внутри оставалась только бессильная злость и пустота. Уже позже Карен поняла, что Майку приходилось играть роль, устраивать представление, влазить в кожу другого человека, и вряд ли даже для него, столь драматичного и артистичного, это было просто. Потому что постоянное притворство мало что оставило от его настоящей личности, и после отъезда Байерсов, которые вдруг неожиданно удочерили Джейн после катастрофы в Старкорте на День Независимости, все это начало выходить наружу порциями ярости, отвращения к себе и неприятием мира. Карен помнила, как обнимала растерянного, расстроенного Майка в день отъезда Байерсов, но и представить себе не могла, что в течение следующего года он больше никогда не подпустит ее настолько близко. Старшая школа давалась ему сложно. Карен пару раз вызывали к директору из-за разбитого окна, сорванных уроков и неподобающего поведения, но Майк редко был инициатором или зачинщиком, чаще он просто оказывался в компании – например, Эдди Мансона, который был любителем устроить дебош в школе. Карен не нравилось, что Майк общается с ним – Эдди был странным и постоянно попадал в неприятности, не лучшая замена укатившему в Калифорнию лучшему другу, но она могла понять, почему Майк тянется к нему. Свободный от предрассудков бунтарь, плюющий на весь мир – где сыскать лучший подростковый пример для подражания, когда вся планета кажется твоим главным врагом? Когда Карен догадалась, что Майк курит, то сразу поняла, что винить стоит Эдди Мансона, но стоило ей упомянуть его имя, как Майк взорвался таким потоком ярости, что она даже растерялась, хлопая глазами и краснея у порога. – Он тут не при чем! Ты хоть когда-нибудь задумывалась о том, что вину за мои проёбы необязательно сваливать на других? Хватит уже притворяться, что тебе есть до меня дело! Никто не усомнится в том, какая ты распрекрасная. Хоть раз оставь меня в покое и прекрати вскрывать мне мозг! Выкрикнув обвинение ей в лицо, Майк сорвался с крыльца и унесся прочь, оставляя ее пораженно смотреть ему вслед. Дома кроме нее и Холли никого не было, и испуганная ссорой девочка вжалась в спинку дивана, удивленно распахнув глаза. Майк часто психовал и вредничал, но никогда не вел себя так открыто агрессивно. Карен пришлось сделать вид, что все в порядке, чтобы не напугать Холли, но уже позже, накрывая на стол, она вдруг вспомнила, как однажды они с Майком говорили про Лонни в машине, пока лунный свет красиво путался в его черных волосах. Это казалось воспоминанием из прошлой жизни, и детали их разговора уже давно смазались, но одно Карен запомнила хорошо – тот взгляд. Презрительный и испуганный, таким же, каким Майк одарил ее совсем недавно, злясь из-за того, что она отчитала его как ребенка, сказав, что он отвратительно ведет себя и позорит ее. Он испытывал к ней это. Презрение, ярость, возможно ненависть. И страх – но точно не перед ней, он уже давно не уважал и не боялся ее. Майка пугал он сам. Он извинился вечером. Говорить о ссоре отказался, пришел вымокший под дождем и невозможно измотанный. На все вопросы виновато поджимал губы и устало вздыхал, потирая переносицу. Разумеется, он ничего не объяснил – у него перед глазами был прекрасный пример решения проблем, который сидел на диване у телевизора больше, чем в принципе открывал рот, а сама Карен уже давно не входила в круг доверенных лиц, в какой-то момент пустив ситуацию на самотек, где ее ребенка тут же подхватил подростковый максимализм. Майк часто обижал ее, а затем извинялся. Сказать «прости» для него было так же легко как поздороваться – не всегда хотелось, но лучше лишний раз пробурчать, чтобы от тебя отстали. В какой-то момент она устала пытаться. Помочь Майку без его согласия было невозможно, и он упорно не хотел ей его давать. Она надеялась, что этот год сложный, потому что уехали Уилл и Джейн, а дальше станет лучше, но в глубине души знала, что с Майком происходит что-то гораздо более серьезное, чем подростковый кризис. Она даже пыталась увлечься его интересами, чтобы попробовать разобраться в том, что происходит у него в голове – они вместе смотрели кино и иногда даже шутили, но вот тяжелую музыку Майка она не понимала, предпочитая переключаться на что-то более нейтральное и мелодичное. Порой она ненароком пыталась интересоваться, как дела в Калифорнии, но разговоры об этом моментально портили Майку настроение, поэтому она бросила это дело. Холли подрастала, Нэнси полностью погрузилась в работу и подготовку к экзаменам, Майк переживал кризис, и Карен начала принимать правила игры, где каждый постепенно становился сам за себя. Она сменила прическу, начала вести занятия пилатеса, часто ходила по подругам и всеми силами пыталась отвлечься от рутины вроде заполненного напряженной тишиной ужина, равнодушного мужа и пустого холодного взгляда Майка всякий раз, когда она пыталась поговорить с ним о чем-то помимо банальностей вроде погоды за окном. Заводить интрижки снова она не решалась, да и не хотела – искать утешение в руках другого мужчины на фоне происходящего в ее жизни кошмара казалось бесполезной попыткой склеить разбившуюся керамику скотчем. Карен знала, что в происходящем есть и ее вина. Она была так сосредоточена на себе, на том, чтобы их семья продолжала оставаться идеальной, даже если это не по-настоящему, так часто отчитывала Майка за то, что он не оправдывает ее надежды, что в итоге пустила на безупречном глянце уродливую трещину, которой хватило лишь пары ссор, чтобы разрастись, превращаясь в пропасть. Когда Майк собрался в Калифорнию, стало легче. У него все чаще было хорошее настроение, возможность увидеться с девушкой и лучшим другом скрашивала серые учебные будни, а в школе наконец все относительно успокоилось. Разумеется, стоило самолету с ее сыном взмыть в воздух, в Хоукинсе начали происходить очередные аномалии, и честно говоря, Карен уже устала им удивляться, поэтому все, что заботило ее на этот раз – безопасность ее детей, которых вдруг обвиняли в беззаконии и едва ли не убийствах. Жизнь опять превратилась в бесконечную череду тревог и тайн, для разгадки которых у Карен никогда не хватало информации. Когда Майк, наконец, вернулся, привезя за собой всех трех Байерсов, и с улыбкой ответил на ее объятие, она ощутила себя настоящей дурой – да пусть лучше он каждый день с ней ругается, чем пропадает без вести бог знает где. А дальше пошел пепельный снег, Хоукинс раздробило на части, а в один прекрасный день Майк и Нэнси усадили ее за кухонный стол и рассказали, что Уилл Байерс никогда не пропадал в лесу и демогоргоны – это не просто персонажи их странной игры. Карен потом полночи проплакала на диване в гостиной, отправив детей спать. Как она могла не заметить того, что все это время происходило у нее под носом? И как она в принципе допустила возможность того, что ее дети в одиночку спасали мир от жутких монстров, существование которых попросту не укладывалось в голове? Этот рассказ, долгий, утомительный и пугающий, стал первым шагом к разгадке всего, что так долго терзало ее неизвестностью. Стали понятны кошмары Уилла, странная опека Майка, таинственность Оди – или Джейн, Карен не сразу поняла, как стоит называть девочку, – и скрытность Нэнси. Потом она узнала – ей никто не потрудился сказать и в очередной раз пришлось догадываться самой, – что Майк и Оди расстались. Поначалу они избегали друг друга, поэтому Джойс, Хоппер и Оди остались подлатать избушку Джима в лесу, а вот братьев Байерс пришлось умещать в доме Уилеров, и положить Майка и Уилла вместе казалось чем-то само собой разумеющимся. Майк становился другим, но Карен пока не могла понять, что конкретно поменялось в нем. Он больше не злился так много и сильно, не психовал попусту, не избегал прямых разговоров, но все же не спешил открываться ей. Поэтому она снова сама догадалась. Увидела, как он говорит и ведет себя с Уиллом, и многое встало на свои места. Сначала ее это расстроило. В глубине души она была готова к этому, знала на подсознательном уровне, что дело всегда было именно в Уилле и том, что Майк к нему испытывал, но у нее не было должного времени с этим смириться. Она не расстроилась из-за того, что Майку нравится друг детства – честно говоря, не влюбиться в вытянувшегося, раздавшегося в плечах и невероятно похорошевшего за лето Уилла наверняка было заранее проигрышным вариантом, – , но ее пугала перспектива будущего. Как и любая мать, она беспокоилась за безопасность и положение своего ребенка в обществе, и влечение Майка к младшему Байерсу ситуацию весьма усложняло. Но впервые она решила предоставить сыну возможность разбираться со своими проблемами самостоятельно, так, как он всегда хотел, пока она отходит в тень, напоминая, что всегда будет рядом в случае, если ему понадобится ее помощь. А пока им предстоял долгий путь восстановления доверия, и однажды вечером, сидя вдвоем на крыльце и глядя на впервые за последние пару дней очистившееся от красного смога неба, Майк вдруг заговорил с ней. – Прости за все, что случилось в этом году. Я столько мерзостей наговорил тебе. Не хотел обижать, но… мне было тяжело. Ты же всегда говоришь: если у Майка плохое настроение, то он испортит его всем. Знаю, это не оправдание… Но я просто не знал, куда себя девать. Майк часто извинялся, но в этот раз его слова не казались попыткой замять тему и забыть о конфликте, он говорил искренне, и уже просто от этого осознания Карен почувствовала, насколько легче становится дышать. – Ничего, милый, – она ласково улыбнулась, заглядывая в его глаза, большие, темные и печальные, отражающие в себе лунный свет и тонны солёной горечи. – Я понимаю. Мы все были подростками. Ты даже не представляешь, как мне нравилось доводить свою маму до белого каления в твоем возрасте, – Майк коротко и весело рассмеялся, легонько толкнув ее плечом. – Поэтому бабушка теперь такая нервная, – догадался он, с улыбкой вглядываясь в ночное небо. Карен тоже улыбнулась, но вышло грустно. Что бы сказала теперь ее мать, узнав про Майка? – Но все же ты не она, – тихо и задумчиво добавил он, словно прочитав ее мысли. – И ты всегда изо всех сил пыталась быть… хорошей мамой. У тебя получилось, кстати. Бабушка бы всыпала мне ремня, и на этом воспитательный процесс был бы окончен. – Неправда, она тебя обожает, ты ведь ее любимчик! – Тут же опровергла Карен чужие доводы почти обвинительным тоном. – Потому что я ее внук, – усмехнулся Майк, – я знаю, что с тобой она была другой. – Тогда и время было другое. Она делала все, что могла. Между ними повисла уютная тишина, и пока Майк разглядывал небо, Карен уставилась на собственные домашние тапочки, в которых поспешила выйти на крыльцо сразу же, как только заметила там сына – он выглядел до безумия одиноким. – Я никогда не говорил, что люблю тебя, – тихо заметил Майк, заставляя Карен удивлено вскинуть голову. Сама она постоянно это повторяла – «не забудь завтрак, люблю тебя!», «не задерживайся допоздна, люблю тебя!», «удачи на игре, люблю тебя!». Слова эти давались ей легко и непринужденно, но несмотря ни на что были искренними. Она чувствовала все, что говорила, но так как ее любовь была безусловной и оставалась с ней в любой момент дня и ночи, признание вырывалось на автомате, как нечто само собой разумеющееся. – И Оди не смог. Только когда дело было совсем худо, и мне пришлось. И то… это было словно не всерьез, она, наверное, думает, я себя заставил. В жизни себя хуже не чувствовал. Подобные откровения от Майка для нее были в новинку. Он никогда не распространялся о своих отношениях с девушкой, Карен даже понятия не имела, с какими сложностями они сталкиваются помимо расстояния. Но она могла предположить, почему Майк не может говорить о собственных чувствах вслух – никто из них не мог. В их семье такое было не принято. Даже Карен порой притворялась, надевала маску идеальной, все понимающей мамы, а о собственных обидах молчала, ожидая откровенности от других. И теперь честность Майка слегка тревожила – Карен боялась спугнуть ее любым неверным движением. – О своей любви не обязательно кричать во всеуслышание, – медленно нашлась она с ответом. – Конечно, большие романтические жесты – это красиво. А порой вычурно, неестественно, да и просто глупо. Все зависит от искренности твоих чувств. И не нужно заставлять себя быть кем-то другим, чтобы угодить кому-то, даже себе. Не у всех людей язык любви – слова. У меня – возможно. У Нэнси – опека и забота, больше поступки, чем пустые обещания. У тебя – наверное, прикосновения. – Почему ты так решила? – нахмурившись, полюбопытствовал Майк, притягивая колени к груди. Карен жутко хотелось обнять его, но она боялась пошатнуть атмосферу. – Много наблюдала за тобой в детстве. Ты жутко любил обниматься, – улыбнулась она, вспоминая, каким тактильным ребенком был Майк. От Уилла он просто не отлипал. – Я не очень люблю прикосновения чужих… – с сомнением протянул Майк, поморщившись. – Поэтому это и называется «язык любви», милый, – усмехнулась Карен, словно сыну снова было семь, и она объясняла ему очевидные законы природы. – Ты ведь не влюбляешься в незнакомцев. Ты любишь тех, кто долго был рядом. И тогда касаться их – всегда приятно. Майк резко отвел глаза, и складка меж его бровей расправилась, уступая место смущению. – Да, наверное. – Ты обязательно встретишь того, кто и без слов будет знать, что ты любишь его, – успокоила Карен, позволяя себе вольность провести ладонью по чужой макушке. Майк умиротворённо прикрыл глаза, вздыхая и пряча нос в рукаве толстовки, которую она только вчера видела на Уилле. Пока ее дети – она до сих пор не могла смириться – планировали убийство Векны с друзьями за обеденным столом, она делала все возможное для того, чтобы о них позаботиться. Они с Джойс на пару занимались готовкой и часто ходили в школу, которую превратили в центр помощи нуждающимся. А еще Карен много наблюдала. За тем, как Майк утягивал Уилла в их комнату по вечерам, как недовольно застёгивал на нем джинсовую куртку, потому что «ты погоду за окном вообще видел?», настойчиво всовывал в чужие ладони горячий чай и усаживался вплотную на пустом диване. И Уилл сначала вроде бы держал оборону, дистанцировался и вежливо пытался вернуть личное пространство, видимо, уже успев однажды обжечься, но Карен знала, что против цунами по имени Майкл Уилер выстоять невозможно ни при каких обстоятельствах. – Ты когда-нибудь чувствовала себя… другой? – однажды спросил ее Майк, пока они вместе мыли посуду на кухне после общего ужина. Она передавала ему чистые тарелки, он – вытирал и складывал на подставку. Они недавно обсудили, какой безвкусный кошмар стали крутить по радио, а потом ненадолго замолчали, и пока Карен мысленно составляла список многочисленных дел на завтра, Майк очевидно собирался с духом, чтобы задать ей этот вопрос. Разумеется, она сразу поняла, в чем его суть, но то, что сын вообще заговорил об этом, так шокировало ее, что она едва не выронила мыльную тарелку на пол. – Ну конечно, родной, мы ведь все разные, – в общих чертах ответила Карен, не зная, как реагировать на внезапную и столь скорую честность Майка. Разумеется, она понимала, что его чувства не переменятся и рано или поздно она узнает правду, и ждала этого момента с жутким нетерпением, но теперь боялась ошибиться в словах, как много лет назад. – Другим в плохом смысле. Неправильным, – поправил ее Майк, не поднимая глаз. Карен словно ударили под дых. Она полжизни пыталась убедить Майка в том, что он хороший, нормальный, самый лучший. И теперь он сам говорит ей, что ощущает себя «плохим». Порченным, как однажды сказал Тед. Они тогда сидели вечером у телевизора, и по музыкальному каналу крутили клипы. Один из музыкантов показался ему слишком ярко накрашенным и вызывающе одетым. На комментарии муж не поскупился, а Майк вдруг распсиховался и потребовал сказать, чем отцу так не угодили эти «педики», а затем послал его к черту и пропал до трех ночи. Сейчас она была как никогда рада, что на время «химической аварии» в Хоукинсе Теда отправили вон из города по работе. – Милый, ты не неправильный, – осторожно произнесла Карен, откладывая посуду в сторону и выключая воду. Майк, кажется, ощутив, что выпутаться из этой передряги без последствий у него не выйдет, напрягся и отступил на шаг назад, все еще не желая принимать открытую поддержку, которую всегда интерпретировал как жалость к себе. Это он должен был всех спасать и всем помогать, он сильный. А тот, о ком заботятся – слабый и нуждающийся в помощи, и если ты такой же, то помогать другим уже не сможешь. Замкнутый круг. Карен застыла у раковины с полотенцем в руках и набрала в легкие побольше воздуха, безуспешно пытаясь сдержать слезы. – Ты самый замечательный. Что бы ты там… ни думал о себе, – она опустила слово «напридумывал», боясь задеть его, – это не изменит того, как тебя вижу я или Нэнси, или Холли, или твои друзья. И для нас ты самый… обычный, – она знала, что Майк не любит это слово, он всегда пытался выйти за его рамки и презирал все к нему относящееся, но в тот момент оно показалось ей самым подходящим – он впервые не хотел отличаться, даже если это неизбежно. – В хорошем смысле, конечно же. – Иногда мне… – голос Майка дрогнул на последнем слоге, и он сделал судорожный вздох, хватаясь рукой за столешницу до побеления костяшек. – Кажется, что я худший человек в мире. И я боюсь, что если бы ты узнала, почему я так думаю, то согласилась бы со мной. – Такого никогда не произойдет, – строго сказала она ему, накрывая бледную напряженную ладонь своей. – Никогда, слышишь? Что бы я о тебе ни узнала, что бы ты мне ни рассказал, я никогда не подумаю так о тебе, ни за что. Ничего не поменяет моего отношения к тебе, детка, я обещаю. Я люблю тебя, пожалуйста, полюби себя и ты тоже. А то мне одной немного сложно, – она притянула его к себе, позволяя уткнуться холодным носом в кудрявые, пахнущие лаком светлые волосы – Майк, ее мальчик, был выше на целую голову. Он не плакал, но плечи его мелко дрожали, и сама Карен все-таки не сдержала горького всхлипа. Ей давно стало плевать на то, что могут подумать другие – упаси боже, ее сын сражался с потусторонними монстрами, о какой безопасности в его жизни вообще может идти речь? И если единственное, что мешало ему быть с любимым человеком, это ее мнение, то она готова была хоть миллион раз заверить его в том, что примет его несмотря ни на что. Она так и не поняла, догадался ли Майк о том, что она знала о настоящей природе их разговора, но времени на беседы по душам у них больше не осталось: проснулась Макс, а вместе с ней Векна, и всех их закрутил очередной безумный водоворот событий.

***

Майк признается ей на последнем году старшей школы. На дворе в тот день стоит осень, Холли листает мультики по телевизору, а сама Карен занята просмотром нового спортивного журнала для женщин – у нее и ее девочек в клубе завтра занятие, и она жутко хочет показать им новые упражнения. На столе лежат письма от Нэнси, которая теперь учится вместе с Джонатаном в Нью-Йорке – одно открытое, потому что предназначалось для Карен, а второе пока еще запечатанное – для Майка. Карен мимоходом раздумывает, как провести вечер – остаться дома в гордом одиночестве, потому что все ее дети разбегутся по друзьям, или отправиться в гости к Синклерам, которые приглашали сегодня на лазанью. Брат ее подруги тоже обещал прийти, и по правде говоря, Карен кажется, что она ему нравится. Немудрено – после развода и сброшенного в лице Теда балласта у нее, наконец, появилось больше времени на себя, а выглядеть на все сто для Карен всегда было само собой разумеющимся. Их город почти восстановлен после войны с Изнанкой, а многие уже и вовсе думать забыли о том, кто такой Векна. Она слышит шум колес, шуршащих по гравию во дворе, и поворачивается к окну, замечая машину Майка. Тед подарил на прошлый день рождения – свою часть родительского внимания он выполнял добросовестно, присылая детям дорогие подарки и редкие открытки. Обычно Майк залетал в коридор подобно урагану, бросая рюкзак у порога и мчась обедать. По будням все делалось в ускоренном режиме – обед, домашка, репетиция музыкальной группы, Партия, Уилл. Слагаемые можно менять местами или исключать, но в общем и целом расписание дня ее сына после школы выглядело именно так. Обычно он возвращался домой окончательно около одиннадцати, а порой и позже, не в состоянии скрыть счастливой улыбки и красных щек, и Карен с Холли заговорщицки переглядывались между собой, приглашая его на семейные посиделки у телевизора. Не знай она подробностей жизни своего сына так хорошо, подумала бы, что он влюбился в какую-нибудь новенькую красотку в школе. Уилл Байерс действительно в старшей школе Хоукинса был новеньким и на звание красавчика претендовал полноправно, просто под женский род не подходил. Хоппер и Джойс купили дом неподалёку от Уилеров, и теперь каждый вечер Майка можно было найти в комнате лучшего друга детства с гитарой под боком, уминающим ягодный пирог или возмущающимся из-за тонны домашки в старших классах. «На свиданке с Уиллом», – знающим тоном заявляла Холли всякий раз, когда Карен начинала беспокоиться, если сына долго не было. Однако в этот раз Майк не торопился заходить в дом, и Карен сразу поняла, что сегодня день не будет обычным, а вечер они, скорее всего, проведут все вместе. Она долгих двадцать минут наблюдала за тем, как Майк мечется на переднем сидении, бесконечно роняя голову на руль и едва волосы на себе не вырывая от волнения. Наконец, он вышел из машины, волоча следом рюкзак и чехол из-под гитары, и Карен вся подобралась, убирая журнал в сторону. – Здравствуй, родной, будешь обедать? Майк поспешно кивнул и плюхнулся на стул, беспокойно смыкая длинные пальцы в замок и нервно улыбаясь Холли, которая прокричала приветствие брату из гостиной. – Мам, мне нужно тебе кое-что сказать… Карен присела напротив, мягко улыбнувшись и кивнув головой. – Конечно, милый. Что угодно.