***
К тому моменту, как охотники проделывают большую часть пути, буря усиливается, и встречный ветер крепнет, не только значительно ухудшая видимость, но и осложняя их продвижение к укрытию. Впрочем, Ванесса не предъявляет претензий Дориану, даже когда они минуют ближайшее исполинское сооружение с застывшими лопастями. Она и раньше не была жалобщицей, а в чутье компаньона ей в принципе не представлялось случая сомневаться, однако непогода изрядно её вымотала, обострив чувства и эмоции, в том числе и негативные. «В отличие от меня, ему даже сейчас хватает самообладания…» — осторожный взгляд падает на фигуру в тяжелом кожаном пальто, движущуюся чуть впереди. Одной рукой Дориан придерживает цилиндр, так как ветер то и дело норовит унести головной убор прочь, вслед за потоками грязи, ревущими по обе стороны от тропы, которая все меньше напоминает безопасный путь. Охотник кажется Ванессе образцом выдержки: исполненный служением обычным людям, всегда подчеркнуто вежливый, пунктуальный, задумчивый… Приятное тепло касается её груди и живота, вынуждая отвести взгляд и сосредоточиться на дороге, ускользающей из-под ног. «Сомневаюсь, что ты забыл о нашем инциденте, Дориан…Впрочем, как и я… И после такого ты по-прежнему хочешь защищать меня… Я очень это ценю!» — однако вместо того, чтобы поделиться со спутником мыслями, девушка поплотнее обхватывает ворот плаща. «Успеется… Если в мельнице и вправду будет безопасно, мы обязательно поговорим. Лишь бы выбраться из всего этого ужаса!». Схватки с монстрами в Ярнаме и окрестностях уже давно стали суровой, но все же обыденностью, и даже в моменты смятения Ванесса чувствовала, как её кровь разгонялась, когда верное оружие взрезалось в проклятую плоть, и она, вдохновленная движением и ловкостью, долгожданным охотничьим азартом, сама превращалась в силу и стремительность, подобно изящному, но смертоносному зверю. Со стихией иначе. Непогода, будучи такой же неизбежностью, как и твари, напротив, сковывала мышцы, пробуждая дрожь, а вместе с ней и лишние в столь неприглядном месте переживания и внутренние порывы. «Но мне хватит сил, чтобы не разразиться здесь и сейчас, как тогда… Хотя, думаю, итог понравился мне так же, как и тебе, Дориан!» — расплывчатые слова для таких смешанных, но все же светлых чувств. Ванесса не испытывает сожаления за свои мысли и поступки, ей только хочется верить, что Дориан не увидел в прошлом нечто такое, за что теперь стыдится. Она снова обращает на мужчину заинтересованный взгляд, но находит в его лице холодную сосредоточенность на поставленной задаче. «Да, нам определенно стоит поговорить…И может, не только поговорить!» — тепло давешнего поцелуя – их первого поцелуя – и горячих слов возвращается к молодой охотнице, она чувствует, как ноги слегка слабеют, как дыхание учащается, и, надо сказать, это помогает ей ослабить хватку холодного оцепенения, наброшенного промозглой ночью, подобно колючей ледяной шали. — На мосту! — произносит Дориан тихо, но четко, так что Ванессе не приходится переспрашивать. К тому же мгновение спустя она видит и щербатую поверхность старого моста, перекинутого между их несчастной тропой и подножием здания мельницы, и того, кто бродит по ней, преграждая путь. Одинокая фигура в капюшоне, пошатываясь, бездумно перебирает ногами, будто и не чувствуя ни ветра, ни дождя. К поясу неизвестного прилажен горящий фонарик, и потому даже с такого расстояния различимы отблески увесистого топора, зажатого в вялой пятерне. — Точно тварь! — металлический щелчок словно бы подтверждает догадку охотницы, она выходит вперед и начинает двигаться в сторону твари, держа наготове штык-пилу. — Не беспокойся в этот раз, я разделаюсь с ним одной правой! — Ванесса! — в ровном, сдержанном предостережении, вложенном в имя девушки, слышится некоторое беспокойство, но вместе с тем и доверие. Нет нужды оберегать её от каждого встречного монстра Запретного Леса, покуда она сама рвется в бой. — Только не лезьте на рожон, мисс! Я забегу вперед и посмотрю, что внутри, а после дам вам знать. Дориан нагоняет спутницу еще до того, как последняя успела вступить в схватку, и потому она успевает ответить ему очаровательной улыбкой и кивком, а затем ускоряется и спешит первой нанести удар. В неясном свете от фонарика, сиротливо жмущегося к бедру зараженного, зазубрины охотничьего оружия блестят подобно смертоносным бриллиантам и без проблем находят свою цель, врезаясь в торс так-называемого-человека с влажным чавканьем еще до того, как бродяга успевает сообразить, в чем дело. К тому моменту Дориан уже пересекает мост и устремляется к каменному входу. Темнеющий зев, словно причудливый алтарь древнего бога плодородия, обложен прогнившей снедью: чучелами, которые уже никогда не будут отгонять ворон, мешками с зерном, в котором скорее всего поселились мыши, порванными веревками и поломанными ящиками; вверх по отвесной стене змеится почерневший плющ, некогда разросшийся на мельнице дикарем. Но им с Ванессой подойдет и это неприглядное убежище, лишь бы в самом здании не царил кромешный ужас. Преисполненный решимости, Дориан скрывается во тьме, готовясь встретить любую кровожадную пасть огнем и ртутью. Впрочем, на мосту все вовсе не так предсказуемо, как ожидала его спутница. Ночь Охоты таит в себе океан коварства, облекаясь в тела несчастных зараженных или кого похуже. Не успела Ванесса выдернуть лезвие пилы, как пошатнувшийся от внезапного столкновения бродяга словно отпрянул ото сна. Его серые грязные пальцы до скрипа сжимают рукоять топора, а плечи расправляются, словно нечто вдохнуло в него жизнь. — Ах ты…! — изумленно восклицает девушка, когда капюшон, скрывавший, как ей казалось прежде, очередную отвратительную пасть, покрытую шерстью, вздувается, подобно болотному пузырю, и мокрая ткань с треском рвется, выпуская наружу переплетение чешуйчатых шей. Ванесса не из робкого десятка, и прекрасно знает, что Ярнам не прощает ошибок. Ей хватает сил и ловкости, чтобы вернуть штык-пилу и поспешно отступить прежде, чем голова змеи размером с её собственную, яростно шипя, вонзает зубы в пустоту. Эта и все остальные из гнезда, пробивающегося из отверстия, где когда-то находилась шея бедолаги, само собой, ядовиты. «Но и меня не возьмешь так просто!» — девушка виртуозно уходит от ещё одного рывка твари и чувствует удар о поясницу. Мгновенно брошенный в нужную сторону взгляд распознает выложенное серым кирпичом ограждение моста. Отступать некуда! Ванесса следит за каждой петлей, что очерчивает очередная монструозная гадюка, какие-то выпады ей удается парировать, от каких-то она успешно уворачивается. «Не с той связался!» — произносит девушка про себя и ловко входит в узкое, чересчур узкое и безмерно опасное пространство между рукой с занесенным топором и тройкой змеиных шей, а когда подбирается достаточно близко к телу носителя, снова приводит штык-пилу в боевую позицию. Металл звенит, вторя шуму дождя и шипению, звуки восходят к крещендо, когда чешуйчатые головы заходятся в предсмертной агонии, лежа на каменистой поверхности моста. Словно и не поняли даже, что умерли. Обезумевшие отростки, все еще извивающиеся над человеческими плечами, норовят добраться до той, что поубавила их число, но Ванесса знает и об этом — Дориан хорошо её обучил, а жестокие реалии Ночи Охоты показали ценность его умений. Отстранившись от паразита и в очередной раз пропустив его смертоносные укусы, охотница вновь прижимается к каменной ограде, на этот раз по правую руку. Неистовый ветер играет полами её плаща, залезает под шарф и рубашку, холодя спину, но сейчас Ванессе безразличны подобные мелочи. Непогода не сравнится с азартом охоты, не сейчас, когда кровь кипит и ликует, а движения отточены и быстры. Когда пучок змей бросается на нее, вынуждая двигаться и мертвое тело носителя, бездумно машущее топором, Ванесса исчезает с траектории противника, заходя тому за спину, подобно тени, а затем толкает бедолагу ногой в корпус, вынуждая безголовый труп удариться животом об ограду. Острие пилы прошибает его плечо, и рука с топором послушно опускается, но уже не на мост, а за его пределы; орудие лесоруба летит в прорву, где ревут потоки грязи, унося все, даже зазевавшихся монстров, в низину. Понимает ли этот несчастный, пробуравленной чумными змеями, что отправится следом за своим оружием? Ванесса решительно вытаскивает лезвие штык-пилы и шипящее тело кренится за ограду, срываясь, точно обессилевший пьянчужка. Когда его фонарик перестает разбрасывать брызги приглушенного желтоватого света, а шипение сливается с шумом воды после отдаленного всплеска, девушка складывает угрожающего вида пилу и неспешно подходит ближе, упираясь ладонями в широкую часть ограды. Никого. В темной, безлунной ночи все едино — будь ты тварь или обломок дерева, или даже добрый охотник.***
Влетая в застоявшуюся тьму старой мельницы, Дориан без тени сожаления или страха рассчитывает на появление чудовищ. Какими бы безопасным ни казалось выбранное им временное пристанище, не стоит забывать об осмотрительности. Многие, пренебрегавшие этим фундаментальным правилом, пали жертвой бесчеловечного коварства, буквально вцепившегося им в горло острыми зубами. Когда во мгле загораются сочащиеся злобой янтарные глаза, а следом выныривают змеиные головы, Дориан не спешит увлекать противника в серию пируэтов. Изощренному танцу опытный охотник предпочитает быстрые и отточенные движения. Рука возносится в направлении шипящего зараженного пучка, в котором виднеются острые, пропитанные ядом клыки, и черное дуло мушкетона, зажатого в пальцах мужчины, испускает сноп искр. Ртуть, приправленная кровью, разлетается смертоносной шрапнелью, целя в направлении многоглавого противника. У зараженного нет шансов. Прошитый металлическими осколками и обожжённый огнем, монстр валится в угол комнаты, но лезвие секиры догоняет его раньше, чем бедолага касается пола. Начищенное до блеска, оно рубит пучок змей с одного взмаха, и шипение затихает. Удостоверившись, что с чудищем покончено, и подобие жизни в искаженном чумой теле утекает вместе с остывающей кровью, Дориан протирает секиру полами плаща раскинувшегося под ногами тела. Закончив внизу, охотник вскидывает голову к деревянной площадке, куда ведет хлипкая лестница без перил, и направляется к ступеням, ступая мягко и осторожно, чтобы не ободрать ногу в том случае, если прогнившие доски не выдержат веса незваного гостя. Пусто. Второй этаж безопасен, но щербатый пол выглядит до того ненадежным, что кажется, будто взбираться сюда и тем более пережидать ливень – паршивая идея. От площадки отходит еще одна лестница, но оная обрывается, так и не доходя до дверей, ведущих на чердак, либо вовсе наружу. Похоже, обломки именно этой части конструкции теперь валяются внизу, щерясь из темных углов, как кости давно погибшего зверя. Что ж, решено, они с Ванессой останутся на первом этаже, но понадобится еще немного усилий, чтобы привести временное обиталище в надлежащий вид, насколько это вообще возможно. С этими мыслями Дориан возвращается к обезглавленной твари, сует недвижимые змеиные отростки в плащ, из которого они и вылезли, затем подхватывает тело за ноги и тянет к выходу. Столкнув труп противника с моста, он парой хлопков отряхивает руки и в этот момент замечает фигуру, склонившуюся над ограждением. — Мисс? — Ванесса кажется ему несколько более растерянной и уставшей, чем около часа назад, до того, как они проделали путь до мельницы. Мокрые волосы облепили бледное лицо в кровавых разводах. Плащ, шарф, жилет и брюки – все поблескивает от скопившейся в материи влаги. — Пойдемте быстрее внутрь, нечего стыть под дождем! Слыша его голос, охотница подсобирается и отрывает руки от каменной кладки. — Снова ты за меня волнуешься, — говорит она сквозь улыбку, — право слово, я, как и обещала, справилась одной левой! Глядя на неё, переметнувшуюся от мрачной задумчивости к беззаботной, чарующей улыбке, Дориан не может сдержать своей. «Не потеряй это!» — едва слышно, эхом старых мыслей доносит до него внутренний голос, вынуждая снова поправить монокль и проверить мушкетон. — Быстрее идемте! — добавляет Дориан, приглашающим жестом указывая на темнеющий позади вход. Ванесса улыбается шире, щуря глаза и поправляя ворот плаща, затем направляется к своему спутнику, под крышу.***
Когда они оба оказываются внутри, Дориан закрывает дощатую створку, и грохот тяжелого дверного кольца о дерево отрезает дикий рев стихии снаружи, делая тот непомерно далеким. В такие моменты легко поверить, что старая мельница абсолютно безопасна… Но в Ярнаме так не бывает! После Дориан начинает искать обломки, иные предметы для того, чтобы забаррикадироваться. Хлам, пылящийся здесь, годится только для этого, и, надо сказать, в общей куче выглядит вполне себе достойным препятствием для всякого, кто решит потревожить покой двух охотников в эту ужасную ночь. — Думаю, на этом все, — мужчина вновь стряхивает с рук пыль несколькими небрежными хлопками, затем оборачивается к своей спутнице. — Не самое приятное местечко, понимаю, но тут маленькие окна и не такие большие щели, чтобы мы не смогли согреться. К тому же сено не выглядит гнилым! Девушка как раз подходит к небольшому снопу соломы, потирая руками в перчатках подрагивающие плечи. Дориан, еще раз окидывает взглядом баррикаду, убеждая себя тем самым в её надежности, и все же оставляет вход, приближаясь к охотнице. Девушка садится на солому, не прекращая отирать плечи, а Дориан, на ходу разжигая пламя, ставит между ними фонарь, очень похожий на тот, который был при упавшем за мост противнике. — Ванесса… — чуть хрипло произносит он, и в голосе слышно беспокойство. — Ничего…Н-н-ничего, Д-д-дориан… Мне уже н-н-намного лучше! — она ободряюще улыбается и перебирается на колени, садясь ближе к источнику света, словно тот может её согреть. Разжигать костер в помещении опасно — можно ненароком привлечь ненужное внимание, а еще устроить пожар или задохнуться, так как окна и вправду слишком малы для того, чтобы потоки воздуха циркулировали тут свободно. Дориан прикрывает глаза и, к удивлению Ванессы, снимает цилиндр и тяжелое кожаное пальто. Но последнее он не кладет рядом, а протягивает спутнице. — Прошу, это поможет вам согреться… Хотя бы немного. — Д-д-да! – глаза девушки благодарно сияют. — Большое спасибо! Она с трудом стягивает облепивший руки и плечи шерстяной плащ и накидывает его на одну из ближайших балок, шарф и перчатки отправляются следом, сапоги становятся рядом, а девушка наконец кутается в предложенную Дорианом одежду, чувствуя тепло и ставший знакомым и родным запах одеколона. — Пожалуй, это и правда лучше, чем м-м-мокнуть под дождем! — слова звучат беззаботно, словно речь о приятном и всегда долгожданном летнем дожде. Дориан снова мягко улыбается девушке и поспешно отводит взгляд, словно бы вдруг обнаружил что-то крайне интересное в узоре трещин на дальней стене. Нельзя отрицать, что его несколько будоражит её вид: облепленные мокрой рубашкой изящные плечи, волосы, ниспадающие по ключицам ниже, к V-образному вырезу жилета, под которым сейчас четко очерчиваются изгибы груди. Ванесса же опускает ресницы и подтягивает выше ворот кожаного плаща, украдкой принюхиваясь. Шипр, кора дуба, табак и… Неужто свежие нотки горного можжевельника? После многочисленных схваток с заряженными, тут, в Запретном Лесу, подобное кажется недостижимой роскошью. Вот если бы не этот дождь! Пристраивая пальто таким образом, чтобы оно не слезало с плеч, молодая охотница выжимает мокрые волосы, аккуратно, методично — лучше двигаться, так с большей долей вероятности получится согреться. Ливень смыл с её кожи и одежды почти всю кровь, это плюс, но как же невовремя эта дрожь, этот холод, пробирающий до костей даже тогда, когда внутри, где-то в районе груди и живота, вспыхивает пока еще робкий огонек — предвкушение и чувственность. — Я это очень ценю, Дориан! — она первой разрывает молчание, сгустившееся и немного давящее, подобно застойному воздуху в мельнице. Атмосфера запустения и разрухи, впрочем, подкрепляется любопытной смесью ароматов. Тут и запах сена, перемежающийся с ненавязчивым, даже деликатным петрикором, и не до конца рассеявшийся шлейф пороха, наконец ароматы кожи, волос и, куда менее выдающиеся, духов и одеколона. Дориан, начавший протирать секиру и перебирать мушкетон скорее рефлекторно, полностью погруженный в мысли, вскидывает голову. — Рад это слышать, мисс! Прежде мне приходилось помогать местным безопасно добираться до убежищ и сдерживать тех проклятых тварей… Но вы… Это… Это для меня что-то особенное, я тоже это ценю! Не сочтите за преувеличение, поскольку я говорю от самого сердца… Безмерно! Глядя на него слегка удивленно и тепло, Ванесса улыбается одними лишь губами, когда охотник, её наставник и спутник, оканчивает свой несколько высокопарный монолог и чуть склоняет голову. Ей это…Нравится! Он притягивает её, и дело не только в поддержании официоза, конечно. Это похоже на магию, чьи процессы куда сложнее, чем привычная Ярнаму ворожба. Невидимая тауматургия между двумя сердцами, деликатная, как осторожная поступь в спальне, как прикосновение тонких пальцев к теплой коже, как быстрые поцелуи в самый нежданный момент. — Ничуть… — Ванесса чувствует, как щеки заливаются румянцем, — Я просто тоже надеюсь, что наш… Инцидент… Ну, ты понимаешь, о каком я… Не до конца исчерпан. Переход от ловких слов, брошенных в пылу битвы, к чему-то более значимому, происходит невыносимо долго. Дориан задумчиво хмурит брови, затем, когда смысл сбивчивой фразы наконец до него доходит, опускает веки и снимает монокль. Хитрые морщинки в уголках глаз становятся более заметными. — Ты смеешься? — с напускным недовольством спрашивает Ванесса, чувствуя, как сердце бьется быстрее. — О нет! Я бы не посмел, мисс… Я просто раз за разом удивляюсь тому, как причудливо мы проводим время вместе. Но поразительно другое. В то время как многие думают исключительно о выживании или вероломстве, вы сохраняете… Доброту! Вы принимаете условия Охоты, играете по её правилам, но вы не теряете себя. Это, на мой взгляд, ценно в наше время! Ванесса отмечает, что протертый монокль Дориан кладет возле снятых перчаток, неторопливо укладывая предметы под одним углом, затем, когда переводит взгляд на его лицо, пытаясь понять, о чем мужчина думает, улавливает, как его пальцы теребят пуговицы рубашки прямо под аккуратно остриженной бородкой и расслабляют ворот. Похоже, охотнику не так холодно, как ей… Или только в её присутствии он чуть ослабляет контроль, делающий Дориана, пожалуй, самым запоминающимся обитателем Ярнама. «Уж для меня так точно…» — Ванесса вновь погружается в воспоминания об их первом поцелуе, пытаясь запечатлеть перед внутренним взором каждую деталь, одновременно с этим она окончательно распускает волосы и бережно распутывает влажные пряди, чтобы поскорее просушить. К сожалению, какими бы теплыми ни были воспоминания, физический холод по-прежнему вызывает дрожь. — Как же я замерзла… — хмурясь, бросает девушка. — Не сочтите за грубость, мисс, но…Я знаю, как вас согреть… — звучит в её голове приглушенно. «Дориан?» — девушка растерянно моргает, пытаясь справиться то ли с ознобом, то ли с подобравшимися к горлу чувствами, вызванными этой интригующей фразой. Дыхание скрадывает, когда охотник оказывается очень близко, чуть нависая над ней. Она чувствует его тепло и медленно переводит взгляд с оголенной шеи на глаза, видя в них, как ей кажется, сильное чувство. Его тяжелое дыхание какое-то время звучит сквозь прочно стиснутые зубы, а руки немного подрагивают, когда он касается лица спутницы, мягко проводя подушечками пальцев от подбородка к щеке, за ухо. Затем мужчина размыкает губы и целует её. Ванессе кажется, что воспоминания о первом поцелуе уже не так значимы, как реальность. Нахлынувший поток чувств, нет, даже чувствования, уносит её, согревает в своих теплых объятиях. Немного опешив, девушка кладет ладонь на предплечье спутника, и тот, к удивлению охотницы, отстраняется, медленно обрывая поцелуй и отстраняясь от её лица. Размыкая веки, Ванесса вновь видит лицо Дориана и различает в его глазах смятение. Неужели он решил пойти на попятную?***
Охваченный сильным чувством к своей прекрасной протеже, Дориан считает, что, возможно, Ванесса против столь тесного контакта. Вероятно, ей требуется больше времени и место явно получше старой мельницы! Как же он был неосмотрителен, предлагая ей, притом так настойчиво, поспешные ласки! Нерукотворная филигрань эмоций в нём медленно, под гнетом жара собственного осуждения, переплавляется, облекаясь в грузную форму, воронку грустных мыслей. Дориан хмурится, так что неглубокие морщинки прочерчивают лоб, и в растерянности, которая находит приглушенно, но волнами, чуть приоткрывает и тут же закрывает рот, не найдя слов. И какие тут могут быть слова, если Ванесса… Девушка смотрит на него без осуждения, улыбаясь, и эта улыбка заставляет охотника лишится дара речи еще на какое-то время, сосредоточить все рассыпающееся восприятие на столь восхитительном зрелище, ловя мельчайшие изменения в настроении. Ответом на целый ворох немых вопросов и предрассудков становится лишь одно слово: — Прошу… — не говорит, а скорее выдыхает она в стылый воздух, мягко поводя ладонью от сгиба локтя к плечу возлюбленного. От одного этого слова по спине охотника пробегает небольшой электрический разряд, и мельчайшие волоски становятся дыбом. Он чувствует, как проклятая немота тает под теплом ладони Ванессы, прокладывающей себе дорогу вдоль его предплечья, к плечу, затем и к открытой шее. Однако окончательно незримые цепи сомнений спадают лишь тогда, когда девушка чуть приподымается на свободном локте и нежно касается губ спутника своими. Они вновь соприкасаются в невесомом поцелуе, и Ванесса погружается в желанный полумрак, где теплые пальцы Дориана гладят её холодную кожу, лаская, согревая лучше, чем любой очаг. Она не замечает — или не хочет замечать, предпочитая понаблюдать за тем, куда приведёт их страсть, — как мужчина сильнее нависает над ней, вынуждая лечь на упавшее пальто в обрамлении душистого сена. Ванесса млеет, глядя на него, рассыпаясь в истоме, надеясь лишь на то, что нежные прикосновения возлюбленного никогда не прекратятся. Он же вновь отстраняется, глядя из-под полуприкрытых век на то, как раскраснелось девичье лицо, как на нем, светлом, прекрасном, возникает особенное мечтательное выражение. Её кожа, очищенная дождем от крови, лоснится в тусклом свете оставленного неподалеку фонаря, и немного размытые очертания шеи, ключиц, грудей словно утопают в искрящейся дымке. Дориан считает, что этого недостаточно! Одобрение возлюбленной словно снимает с него им же воздвигнутые ограничения, и охотник вновь приникает к Ванессе, целуя подбородок, шею, затем ключицы, опускаясь ниже и слыша над ухом приглушенные вздохи. Мужчина сжимает обтянутый кожаным жилетом торс девушки, выгнутый навстречу, наощупь находит пуговицы над мерно вздымающейся грудью и принимается расстегивать, удивительно ловко для такого положения находя петли и металлические полукружия. Зрелище, открывшееся после избавления от жилета, чуть не выбивает из него дух. Дориан различает, как под тканью рубашки, ставшей прозрачнее от впитанной влаги, очертания груди Ванессы становятся куда более видимыми, как соски затвердели то ли от холода, то ли от возбуждения, и они становятся еще различимее, когда охотник достаточно изящно — для человека в его положении — зажимает указательным и средним полу рубашки и отводит её в сторону, обнажая вид на аккуратную, полную грудь с розоватыми ореолами. Картина не оставляет охотника равнодушным, и он вновь стремительно приникает к возлюбленной, окунаясь в ставший более явным аромат сирени, касаясь волнующе тонкой кожи губами и чуть размыкая их, целует, пробует на вкус. Правую же грудь девушки он ласкает свободной рукой, медленно проводя подушечкой большого пальца по вишневой косточке соска, зажимает и теребит её меж указательным и средним, улавливая где-то над ухом первые стоны. На лице охотника, скрытом за ювелирной работой над девичьей грудью, пробегает мечтательная улыбка. Он чувствует, как нега любимой втекает в него, волной расходится по телу и оседает внизу живота загустевающим удовольствием. Ванесса понимает, что осталась без довольно-таки важной детали гардероба лишь тогда, когда губы Дориана, к её удивлению, прижимаются к обнаженной коже набухшей от возбуждения груди. Девушка изумленно вздыхает, чуть громче, чем необходимо, когда его губы нежно касаются её левого соска и целуют, а быстрое движение языком оставляет на нем влажный след; пальцы ласкают правый, играючи будоража чувственность Ванессы, взбивая оную так, что мозг озаряется лучами удовольствия. По правде говоря, этот свет настолько ярок, что девушка не хочет оставаться безучастной и потому сама принимается расстегивать жилет охотника, останавливаясь и жмурясь лишь тогда, когда Дориан снова приникает к её губам в поцелуях, поспешных и настойчивых, даже сверх того, что ожидала Ванесса. Пары марш-бросков тем не менее хватает не только на то, чтобы стремительно избавить возлюбленного от части гардероба, но и бросить взгляд на его промежность, приятно распираемую. Несомненно, сейчас Дориану в брюках тесновато, — хитро думает Ванесса, слыша сквозь пелену возбуждения свой серебристый смех. Предвкушение заполненности отзывается в теле охотницы, добывая очередной сладострастный стон ровно в тот момент, когда Дориан чуть глубже берет в рот её грудь. Но если отбросить плотское, в девичьих фантазиях, во многом связанных с первым и оттого даже горячным проявлением чувств, за нежными и легкими поцелуями скрывается весьма чуткий и бережный любовник, возможно, в чем-то даже более осторожный, чем хотела бы сама Ванесса. Что ж, если этот вечер позволит Дориану раскрепоститься, его партнерша с подобного ничуть не потеряет, даже напротив, они оба получат удовольствие. Вскоре Ванесса замечает, как ласки приостанавливаются, и переводя взгляд на лицо Дориана, видит некоторую долю смущения или чего-то подобного в его лице, когда взор возлюбленного вновь останавливается на её обнаженной груди. «Поверь, у тебя хорошо получается!» — с безграничной теплотой думает девушка и решает приободрить мужчину действием, принимаясь расстегивать его сорочку, межу прочим, совсем не мокрую. Пальцы лишь слегка дрожат, и потому Ванессе удается расправиться с пуговицами довольно скоро. Рубашка охотника тоже оказывается на полу, и девичьи ладони уже следуют по незримым линиям вдоль груди партнера, пока их владелица распаляется сильнее от тактильного удовольствия — соприкосновения подушечек пальцев с жесткими волосками и кожей, от которой по-прежнему доносится нездешний запах коры, табака и можжевельника. В такой момент вполне можно поверить, что они не на стылом полу старой мельницы, а в какой-нибудь охотничьей хижине, тоже посреди леса, но не в таком, как Запретный, это уж точно. Тут природе не приходится безуспешно соперничать с порождениями тьмы, тут после долгожданной близости последует беззаботное время куда менее откровенных ласок, возможно даже, вина и простых закусок, и дождь за окном здесь вовсе не промозглый, от него снаружи свежо, а внутри уютно. Да, в объятиях Дориана Ванессе легко поверить в подобное! Фантазии и страстные поглаживания раскрывают эдельвейс между её бедер, сладкая истома украдкой проникает в воздух с жаром, распаленным в теле, и у неё терпкий, солоноватый аромат. Дориан чует запах, хоть и не до конца это осознает, но стягивает с девушки брюки почти рывком. С первого раза не выходит, так как к ткани липнет нижнее белье, во многом затрудняя задачу. Еще мгновение на то, чтобы собраться с мыслями, однако за ним следует очередной рывок, более требовательный — пара швов на панталонах девушки на выдерживает. Слышится, пусть и весьма приглушенно, треск, однако охотник справляется с миссией, после вновь тратя некоторое время на то, чтобы всмотреться в чарующую обнаженность возлюбленной, теперь возникшей в районе её крепких бедер. Медлящая теплота их тел, что должна была немного осадить порыв Дориана, расслабить его разум и тело, не обостряя чувства и порывы, никак не действует на подсобранные в нездоровом тонусе мышцы. Мысли, ранее спотыкающиеся о множество самоограничений, прячутся, словно звезды под тенью пугающей черной тучи. Он все ещё на границе этой прежде пугающей страсти, но призывный аромат сирени и вид обнаженного тела не оставляют Дориану шансов, принуждают его нырнуть в бездну, и теплые прикосновения Ванессы лишь ускоряют неизбежное погружение. Припадая и чуть сильнее прежнего вжимая Ванессу в солому, Дориан снова целует любимую, на этот раз настойчиво размыкая зубы языком, словно бы проникая сквозь последний, оставленный без присмотра рубеж. Его действия не встречают сопротивления — как и прежде, девушка льнет к нему, гладит плечи и грудь, млеет под тяжестью возлюбленного и в окружении усилившихся запахов их тел, и улыбается, не видя и не догадываясь, о том, что карт-бланш, данный Дориану не так давно, брошен был чересчур поспешно. Свободной рукой Дориан вслепую нащупывает застежку брюк, натянувшуюся над его отвердевшей плотью, и поспешно распускает петли, даже не стремясь окончательно раздеться. Его то ли интерес, то ли наваждение нынче совсем в другом. Когда Дориан углубляет поцелуй, Ванесса вновь жмурится от удовольствия, вкладывая свой стон в его чуть приоткрытые губы, трогая своим языком его язык, погружает пальцы в мягкие волосы, лишь усиливая шлейф хорошего одеколона. Она растворяется в поцелуе, словно бы видя сквозь пульсирующий оранжевыми протуберанцами мрак на обратной стороне век, как сильнее распаляется жар её желания, как между ног становится тепло и влажно. Ей незачем играть в ханжу и прикидываться, будто ласки или даже поцелуи там оставят её равнодушной. Она предвкушает их, скорее рефлекторно и едва-едва разводя ноги. И как велико удивление, когда тело прошивает боль. Дориан входит в неё, резко, грубо, точно сверх того, что представляла себе Ванесса. Вот только на этот раз её подобная смелость возлюбленного ничуть не радует. Девушка хмурит брови, немного смыкает зубы на его языке, предупреждая, но Дориан начинает двигаться в ней, требовательно, как если бы его совсем не волновала она сама, лишь животный секс… Как… Как. Болезненное осознание заставляет Ванессу отстраниться от лица охотника. — Больно… Больно, Дориан! — негромко, но четко произносит она, выпав из загустевшей на предварительных ласках неги. Недостаточно, чтобы вырваться и вскочить на ноги, но для того, чтобы обозначить свой дискомфорт — вполне. Просьбы остановиться и подступившие к горлу вздохи боли партнерши тонут в его напоре. Не замечая её подрагивающих губ и недовольства, Дориан утыкается носом девушке в шею, шумно вдыхая аромат кожи и сирени, как некий дурман, от которого голова пустеет, а сброшенные цепи самоконтроля высвобождают однажды подавленную темную натуру. Однако сейчас охотник не в состоянии справиться с этой тварью, возможно, он уже и не он вовсе, а что-то новое и пугающее. Во всяком случае, его поведение начинает пугать Ванессу; зажатая между мужчиной и полом, она по какой-то причине не в состоянии выбраться незаметно и проворно, пользуясь навыками, полученными во время Охоты. Одной рукой Дориан яростно сжимает её бедро, другую вытянул, уперся в пол, так что под кожей явно проступил рельеф напряженных мышц. Видя проявления силы возлюбленного — Ванесса все же надеется, что все еще можно исправить, — девушка не чувствует себя защищенной, как недавно, в воображаемом шале, пропитанном ароматами леса и кожи. Он не перестает двигаться в ней, и тепло желания и долгожданная нега неумолимо сменяются страхом. Жар между ног причиняет только боль, и стоны, вырывающиеся при каждом неистовом толчке Дориана изо рта Ванессы, несут лишь просьбу остановиться. Зрачки сужаются, а на белоснежных ресницах проступают первые слезы, но охотница почти не чувствует их за ясным осознанием происходящего. Последнее напоминает ей кошмар, из которого по всем законам снов нельзя выбраться не пострадав вдоволь. Только вот кошмар наяву, склонился над ней в теле возлюбленного, целует желанными губами в шею и грудь, а затем, словно бы ненадолго снимая маску требуемого даже при причинении боли благонравия, кусает, стискивая тонкую кожу чуть ли не до крови. И нет в этом ни заботы, ни дурманящей страсти, лишь боль и страх, и еле слышимая поступь приближающегося разочарования. Вынув из собравшейся мокрыми складками рубашки руку, Ванесса тянется к деревянной балке, на которой развешаны плащ, шарф и перчатки; ногти скребут по грубой поверхности, и один, найдя прореху в истлевающем волокне, чуть ли не остается там же, вызывая тем самым всё больше боли. Ванесса стонет, плачет, мелко дрожа и совершая бесполезные попытки как-то оттолкнуть от себя Дориана, но он не слышит… Не слышит, не видит, не чувствует, как боль разбивает её на части, как оная проникает в её лоно вместе с ним. Прежде Ванесса была стеклянным зеркалом, отражавшим монстров Ярнама, чистая и безмятежная в помыслах, ловкая и энергичная в действиях, она не позволяла теням зла проникнуть в душу, но теперь её непоколебимость суждений рушится, вытекает вместе со слезами. Мука длится, кажется, уже не одну ночь, но в конце концов Дориан припадает ещё ближе к полу, сгибая сильную руку в локте, и его дыхание обжигает ей шею. Он, словно в припадке безумия, продолжает двигаться в ней, и если первые толчки казались Ванессе действительно нестерпимыми, сейчас боль уже перешла из физической в эмоциональную. Девушка уже не в состоянии отделить свое сознание от ужаса происходящего, и как бы ни отворачивалась, стараясь не глядеть на потемневшее лицо оппонента, никак не может укрыться. Зло ставит её перед фактом, бросает ей новость в лицо, как брызги проклятой крови. Тьма Ярнама в самом сердце Запретного Леса, но это вовсе не проклятые твари, исполненные лишь желанием убивать, она здесь, в теле доброго охотника, который не так уж и давно — хоть Ванесса и думает, что он распинает её уже вечность, — с усердием героя из старой сказки следовал за ней, не сводя глаз, пусть пару раз он и думал, что его возлюбленная ничего не заметила. Дориан был так осторожен и обходителен, так аккуратен и в словах, и в действиях, так заботился о своей протеже, что она правда поверила… Подумать только… Из всех монстров, что ей встречались, он оказался самым коварным! Ванесса не смотрит на него, боясь встретиться со взглядом зверя, лишь тихо плачет, не в силах остановить бессмысленные слёзы, и стискивает зубы, стараясь проглотить стоны боли, погружаясь во мглу отчаяния, на периферии которой пляшет болезненно-оранжевый свет, а в рваном ритме движется тень то ли охотника, то ли чудовища, сгорбившегося над долгожданной жертвой. Тем временем Дориан бесцеремонно продевает пальцы в светлые пряди возлюбленной, ощупывает макушку с белой полоской скальпа там, где прическа поделена на пробор, и резко сжимает, словно очередное мистическое откровение вводит его в религиозный восторг пророка, сжимает, тем самым принося ещё больше мучений. Стоны и шуршание соломы отдаются звенящей болью в его висках, загоняя ненужный разум во тьму, глубже, словно злые духи в ожидании момента, когда они разожмут свои острые пальцы и выпустят осознание в реальный мир, прочь от суррогатного храма лавандоокой святой, дрейфующего в тумане с запахом сирени. Ванесса запрокидывает голову в измученном крике, и потому Дориан даже тогда не встречает сопротивления, лишь подрагивающие ладони, упертые в его покрытые испариной плечи, по-прежнему силятся хоть на чуть-чуть сдержать дикий напор. Звуки в его голове беснуются и входят в крещендо, из груди вырывается звериное рычание, и чтобы удержаться в этом непроходящем полете в пучину, выиграть время, Дориан кусает, прорезая кожу по дуге ореола розового соска, чувствуя железистый запах ихора той, кого когда-то, в той жизни, поклялся защищать. Кровь бурей цвета киновари врезается в сиреневую безмятежность делирия, и тело охотника содрогается в экстазе. Он крепче прежнего вжимает пальцы в покрытую холодным потом плоть девушки, так, что позже под кожей обязательно проступят красноватые пятна, изъявляет намерение задержаться в бреду, когда совершает еще несколько сильных толчков в раскрытое лоно, а потом, когда сил уже почти не остается, вновь припадает на живот. Найдя россыпью смазанных поцелуев губы Ванессы, он настойчиво разводит их языком. Нет сопротивления. Наваждение отступает тенью под лучом рассвета; и подобно тому, как утро гонит прочь ночь, свет разума озаряет помраченное сознание. Дориан тяжело дышит, фокусирует зрение и наконец видит то, что скрывало от него наваждение. В молчании он какое-то время смотрит в лицо Ванессе, оглядывает последствия пиршества безумия — следы укусов на шее и нежных грудях, вздымающихся в лихорадочной дрожи, мазки кровоподтеков на бледных бедрах и талии и, наконец, слезы, поспешно закрытые дрожащими руками сразу после того, как он пришел в себя. «Это сделал…Я?» — осознание пронзает его ледяным осколком, и сладкую истому оргазма уносит прочь, словно истлевшую скорлупку. Ему, несмотря на происходящее, удается восстановить дыхание, и даже желанная в данную минуту темень полузабытья не спешит вновь укрыть от охотника все детали случившегося. Смотри на дело рук своих, смотри как при свете дня! Дориан сглатывает обжигающую горло горечь и поспешно отодвигается от Ванессы, вынимая из нее обмякающий член, за которым тянется струйка вязкой белой субстанции. Боги, как же до этого дошло?! — Я не…Я не хотел… Простите, это не то, как… Вы же…Простите, — но от шороха его слов ничего не меняется. Вместо звуков виски раздирают мысли. Много абсолютно бесполезных сейчас слов об утраченном контроле, о нежелании, о затмении, подобном солнечному, но ни одно, как ни странно, о том, что Дориан невиновен. Виновен, и прежде всего в том, что допустил кошмар! Обошел себя самого в проявлении крайних мер. Он истово оберегал девушку, теперь яростно овладел ею — вот что произошло! Ужас ситуации застыл отражением доброго охотника в кристалликах слез на щеках Ванессы. Как он мог так жестоко попрать её доверие?! Разорвать собственными руками ту, что любил! И это не шутка: к собственному сожалению, возникшему под тенью чудовищной ошибки, Дориан испытывал к Ванессе лишь безгранично светлые чувства, которые никак не вязались с образом насильника. Возможно, не будь его желание, взвившееся над чистыми помыслами, так сильнò и разрушительно, ничего из этого не случилось бы. Словно бы почувствовав, как оппонент отдалился, Ванесса сжалась в комок, подобрав колени к груди. Чудом оторвав взгляд от столь ужасного зрелища, вырываясь из заезженной скачки самообвинения, Дориан ищет глазами пальто, съехавшее в сторону с подстилки из сена, и когда находит и поднимает, нерешительно укрывает им трясущуюся девушку, стараясь касаться как можно осторожнее. Он чувствует, как трепещущее под выдубленной кожей плечо вздрагивает, словно от боли, потому поспешно отодвигается, наблюдая, как тонкие пальцы покрепче сжимают полы пальто, скрывая наготу и оставленные словно бы зверем раны. Какие-то синяки вполне могли быть следами их путешествия по тропам Запретного Леса, но Дориан, увы, ясно различает и свежие, что оставили его пальцы буквально только что.***
Ванесса во тьме, холодной, выстланной грубой соломой и остатками мокрой рубашки, которые все еще скребут её кожу. Она лишь шумно вздыхает, когда зубы зверя смыкаются на её груди, взрезая кожу, но запах крови чувствует отчетливо. Он как невидимая пелена облепляет тело Дориана, и становится ясно, кто этот человек, терзающий тело своей спутницы. Чудовище, ничем не лучше змеиных прокаженных, бешеных собак и церковного чудища! Вряд ли его тело действительно видоизменилось и изуродовалось, как ей кажется за вуалью усиливающегося страха и отчаяния, но это и неважно. Она беззвучно кричит вот тьму, возносит мольбы спасителю, который оставил обитель черепа, и слышит в ответ лишь ворчание животного, чувствует, как тело ломает озноб, лишь усиливающийся от каждого последующего толчка, каждый из которых отсекает, казалось бы, частичку её самой. Потом он изливается в неё, по ощущениям, словно бы струей горячей ртути, изъедая внутренности, нервы. Может, потому девушка ничего и не чувствует… Он припадает, чуть ли не с размаху, на её покусанный торс — замаранный дар, что она с такой теплотой преподносила на подушке из душистого сена и своего желания нынешнему мучителю, — так что у Ванессы гудят ребра, и рыщет склизким языком по шее в синяках, похолодевшим щекам, солоноватым на вкус, добивается поцелуя, оставляя на коже влажные дорожки, подобно хвосту улитки. Ванесса мелко дрожит, скрещивая руки, словно пытаясь стыдливо прикрыться, отчаяние парализует голосовые связки. Она не осознает, что Дориан вернулся. Даже не смотрит на оппонента, когда в его глазах зажигается понимание. В её помраченном сознании он представляется как монстр-каннибал, терзающий её мягкое, податливое тело, что тряпичную куклу, как очередная тварь, а Ванессе приходилось видеть, как некогда люди расправляются с себе подобными. Жестоко, неумолимо, кроваво. Возможно, убей её Дориан, он избавил бы её от этих переживаний. Это ли не делает его еще более ужасным созданием?! Каждый виток понимания ситуации выбивает из Ванессы новую порцию всхлипов. Она почти не осознает, что Дориан укрывает её пальто, однако когда чувствует сквозь теплую подкладку обжигающее тепло его пальцев, не может совладать с собой и выгибается в судороге. Теперь это помогает! Зверь услужливо отстраняется, не лезет к ней с фривольными поцелуями, больше похожими на поедание ужина, не треплет кожу, оставляет в покое. Она измотана, растерзана, и боится, что вновь придет боль, надо быть настороже, и тогда, в следующий раз, она непременно… Даст отпор? А поможет ли это?! Убережет ли её теперь хоть какое-нибудь из полученных умений, когда урок о коварстве Ярнамских обитателей буквально выбил из неё свет, пережевал и выплюнул тело. Она боится, что никогда уже не уснет, потому что в кошмарах всегда будет видеть затененное пожирающей страстью лицо возлюбленного.***
Ожидание, окутанное холодом и дрожью, растягивается, но когда Дориан в очередной раз проверяет состояние Ванессы, уже одетый, обмотанный изнутри цепями самоконтроля, её глаза закрыты, а изо рта вырывается лишь мерное дыхание спящей. Хорошо. Это ей на пользу… Он кусает нижнюю губу и проверяет, прочно ли держится в петле пуговица на вороте рубашки. Как глупо считать, что все пройдет, речь же не об усталости или незначительном порезе! Дориан понимает, что раны, открытые им в светлой душе Ванессы, намного более ужасны, нежели синяки на коже. Он думает о том, мог ли предотвратить случившееся, и понимает, что пропал уже тогда, когда разнежился в теплых руках любимой, хотя хотел согреть её сам. Жажды насилия в нем больше нет. Он бессмысленно смотрит на отблески фонаря, мерцающие в тяжелом воздухе мельницы, ответа не находит, но помнит, какой дикий восторг вызывала в нем их первая с Ванессой близость. Порожденные в глубине его души чувства, вызвавшие такой зверский плотский интерес, были истинны, но он не смог справиться с ними, впустил в себя тьму, растоптал, как варвар, щедрые ласки и принятие! От этого ощущения кровь стынет в жилах, и что-то незримое осторожно напоминает из тени разума, как пьяняще, как избыточно и оттого приятно это было.***