*
Джонни с неверием и легкой брезгливостью смотрел как Ви, развалившись на диване, на скорую руку уплетал паскудненькую лапшу с чем-то похожим на индейку. А на коленях у него — интенсивно что-то жующий лысый кот, упорно тычущийся мордой в тарелку, за добавкой. Соло же, кажется, ни разу не волновала его компания, добрая, блять, душа. Тем более он не думал, что тем самым балует некогда шелковую животину, которая в последнее время набралась храбрости по столу лазить, своим хвостом вопросительно телепая перед их носом. — Да ты больной… — Это упрек? — пережевав, Ви пробубнил, вскидывая брови. Кот настойчиво полез лапой в тарелку, неловко пытаясь выудить себе еще кусочек мяса. — Констатация факта, — рокербой заклацал кнопками кофемашины, подставляя чашку под носик, — на тебя делать? — Да, покрепче и с тем же дерьмом, что и у тебя, чтоб я сразу на месте от остановки сердца и скопытился, — Ви отставил пустую тарелку и подобрал на руки кота, который недовольно заскреб по плотной ткани штанов коготками, выдирая нитки. Парня подобный акт протеста не смутил — он прижал животное к груди крепче, поглаживая ворсистую спину, и, придерживая лысую жопу одной рукой, отнес посуду в мойку. — Прошу, — Джонни стукнул о стол маленькой белой чашечкой. — Блять, я ж не серьезно, — соло всматривался в бездонную черноту густого эспрессо, вонявшего так бодряще, что виски вдруг спазмом свело. Ви скривился. — Пей давай, зарядился и помчал. А то реально проебем этих кочевых клоунов, — Джонни залпом опрокинул в себя крохотную, но убойную дозу кофеина, слегка морщась от крепости и пряности напитка, и фыркнул, вновь мыслями возвращаясь к заказу. И ведь реально с клоунами тягаться. Жуткие, отмороженные уебки, уродовавшие себе лица в лучших традициях Мальстрема, обматывающиеся взрывчаткой и превращающие себя просто, блять, в дешевый магический сундук кибер-фокусов — никогда не знаешь, чем еще они себя напичкали и что выкинут дальше: лазеры из глаз, моноструна, ракетница из зада. Агрессивные и дикие, торчащие на страшной дури и обладающие нездоровой страстью к подрывам, но радует одно — выстрели им в лицо, и их носы-гранаты тут же разносят остатки аугментированной туши на фарш. Лишь бы не проебать их сходку клоунского профсоюза… И увести у них три комплекта рук-гранатометов. — Погоди, — Ви вдруг дернул его за лямку броника, притягивая отступившего к порогу Сильверхенда к себе ближе. Соло наклонил голову немного ниже, почти что сталкиваясь с Джонни носом, и едва сдержался, чтоб не отереться о его щеку. Потому что рокербой посмотрел на него так вызывающе, с легким недоумением, невозможно горячо и в то же время тепло своими черными раскосыми глазами. Шаткий вздох защекотал подбородок. — Здесь нужно затянуть потуже, а то будет: ты вниз, а броник — вверх. Ви заботливо поправлял лямки жилета, проверяя не давит ли, и не слишком ли свободно, удобно ли и не сковывает ли движений. Хоть и понимал, что Сильверхенд прекрасно мог бы справиться и сам, но не смог сдержать своего порыва к ненавязчивой демонстрации заботы. Джонни кратко ухмыльнулся, просто и беззлобно, щедро позволяя Ви сгладить укол своего внезапного беспокойства.*
По утрам еще крепко спящий Джонни, тихо сопящий и досматривающий свои сны, ластился к теплому боку, тыкаясь носом в шею и часто рассказывая что-то невнятное, но имеющее исключительную важность в этот момент для самого Сильверхенда. Соло всегда настороженно вслушивался, стараясь разобрать о чем идет речь. Еще малолеткой, когда он забегал к сердобольной соседке донести важные поручения «свыше» о повестке дня, ему в придачу выдавали приказ, немедленный к исполнению: вымыть руки и сесть за обеденный стол, на котором уже дымилась горячая домашняя еда, одурманивающая одним своим ароматом. Но даже после Сара его не отпускала, а майора в отставке ослушаться — себе дороже. И Ви ничего не оставалось, кроме как задержаться еще и на кофе, собрав всю свою усидчивость в кулак и готовясь огребать от Рика за медлительность. А женщина, найдя свободные уши, принималась делиться новостями и сетовать на своего непутевого мужичка, свернувшего после службы на скользкую дорожку алкоголизма и лудомании. Всегда грустно вздыхала и отводила взгляд в окно, безучастно разглядывая пустую, плавящуюся под солнцем улочку, заметенную песком. Жаловалась, что вновь не выспалась, и все настроение «дерьмо собачье», вскочив посреди ночи от его беспорядочных криков, резких команд, — «выход», «ложись» — но не могла на него злиться ни за беспокойный сон, ни за улетучившийся самоконтроль и дисциплину. И даже до сих пор любила его, принимая все его недостатки, которые не в полной мере и его вина. А оплачивать дорогостоящую терапию, чтоб вытянуть мужа на поверхность из этой бездонной темной ямы, им просто нечем. Потом вдруг умолкала и могла махнуть резко, указывая на выход. Откидывалась в кресле и покуривала сигарету, разминая ноющие мышцы, где плоть соприкасалась с хромом, заменяющим ей ногу. Каково это, когда даже самый близкий и любимый твой человек причиняет тебе боль просто тем, что он… жив и до сих пор рядом?.. Ви никогда и подумать не мог, что сам станет свидетелем чужих фронтовых кошмаров, что окажется в одной постели с пережеванным войной солдатом, с завидной регулярностью вытаскивая его из поля боя, развернувшегося в его голове, из-под свистящих в воспоминаниях пуль. Поэтому стоило только Сильверхенду во сне дернуться или откашляться, парень тут же внимательно прислушивался к каждому его вздоху, дабы вовремя почуять неладное. Но иногда приглушенный шепот на бытовые темы пробивал соло на тихий теплый смех. Наемник подобными наблюдениями с Джонни не делился — все равно будет все отрицать, а то и вовсе перекочует спать на диван расстроенный тем, что в бессознательном состоянии не может сохранять свою фирменную маску бесчувственного и грубого мудака. Ви выдыхал и расслаблялся, надеясь, что этой ночью призраки прошлого оставят его. Однажды соло осознал очевидное, видимое невооруженным глазом, но слишком сложное для понимания рядовому чужаку: вся показательная колкость Джонни, его пакости, хищные оскалы и желчные фразы — это ничто иное, как защитная реакция. Мутировавший панцирь, болезненно вросший в мягкие чувствительные бока, вывернутая наизнанку колючая шуба, разрывающая острыми шипами человеческую начинку, гипертрофированная травма. Ви знал, что тепло и внимание нужно Джонни как никому другому, и поэтому соло при любой удобной возможности, но как бы невзначай, дарил ему по крупице то, что долгие годы рокербой недополучал, чаще всего просто запрещая себе подобные вещи. Парень постепенно приучал Джонни принимать элементарную заботу хотя бы пока они наедине друг с другом. Ни о каких публичных проявлениях чувств и речи не шло — это заставляет самого соло жаться в дискомфорте, хоть часто Сильверхенд, дабы поиграть на его нервах, сам промышлял подобным. И все равно, хоть и искаженно, транслировал даже через грубые откровенные прикосновения и грязные слова что-то большее, сам того не замечая. Ви проявляет свою искреннюю любовь и привязанность в каждой мелочи: поделиться первой утренней сигаретой, сидя вдвоем, недовольными, на балкончике, жмурясь от солнца и потягивая крепкий кофе; страховать Джонни на задании, при всем ясном осознании, что он может справиться и в одиночку; мельком пересечься взглядами, обменявшись фирменными полуулыбками; давать Сильверхенду полную свободу, не стреноживать, не вешаться ему на шею, а позволять жить ровно так же, как и раньше; да хоть и лечить его плечо и спину, которые болят иногда так сильно, что рокер не может вдохнуть, но не подает и виду, а Ви приходится насильно укладывать его лицом в подушку и разминать защемленные мышцы. Банально быть рядом: сидеть в одной комнате и заниматься в одиночку каждый своим часто значит для Джонни гораздо больше, чем тереться друг с другом в тесных объятиях. Ви дает понять, что рядом, близко, но не давит. Выцеловывает его железную ладонь, каждый палец, каждый сустав. Просто касается губами, задерживаясь на сенсорах и отчаянно пытаясь сделать так, чтобы Джонни почувствовал хоть отголосок его прикосновения, нежного и осторожного. Дарит откровенные касания без единого намека на секс. И Сильверхенд потешался над ним, высмеивал, но Ви продолжал демонстрировать свою стойкость и невозмутимость, как бы в пример. А когда они вваливались вместе с остальными самураями в бар после крышесносного концерта и усаживались за стойку накачиваться спиртом, продолжая свой праздник жизни, Джонни и сам мог легко пройтись жесткими живыми пальцами по его бедру, «совсем случайно», и соло не мог сдержать ухмылку. А сам рокер делал вид, что ничего не замечает. Если он вскрикнет громче обычного, соло обязательно остановится и спросит все ли в порядке, ровно для того, чтобы получить сдавленный хриплый смешок, сдобренный незлобной язвительностью, и очередной упрек в глупости. Но несмотря на треп, Ви сразу же ощущает, как Джонни расслабляется в его руках и наконец отдается моменту, раскованный, наслаждаясь собой. Всецело понимает, что парню можно довериться в таком уязвимом положении, что о нем беспокоятся и считаются с его пожеланиями и возражениями. Они спят в одной постели что бы между ними не происходило. Даже люто разосравшись, они все равно приходят в спальню, каждый по отдельности, хмурые и насупленные, и уваливаются в кровать, спинами друг к другу. Но рано или поздно кто-то придвигается ближе, закидывает руку или ногу, нагло наваливается сверху, и утром они часто просыпаются спутанные в объятиях. Ви прижимает его к себе, полусонного, перетерпев недовольный бубнеж, поначалу превращающийся мало не в очередной срач на пустом месте, и со временем Сильверхенд сдается, позволяя себе принять чужую ласку. Но в ответ упрямо ничего не дает. Соло уперто продолжает гнуть свою линию, даже нарываясь на грубость и упреки в излишней сопливости. И это с токсичным, надменным, наглым, эгоистичным Джонни, который боится сближаться, боится отношений, не доверяет никому, и во всем этом до безумия нуждается. Законченный мудак, который причиняет боль другим просто потому, что его самого эта боль обглодала досуха, измотала и выжгла, оставив лишь крохи чего-то человеческого. И даже то немногое Сильверхенд пытается в себе истребить, упорно игнорирует. Ви продолжает его приучать к обычным взаимоотношениям, демонстрируя взамен свою открытость и искренность, показывает, что ничего зазорного в этом нет, что чувства и эмоции — это нормально. Наемник представляет, с чем Джонни борется. Внутреннее разъедающее потроха ощущение, что ты просто не достоин чего-либо хорошего и светлого в жизни, за все те совершенные поступки и за все то, что сделать не успел. И поэтому единственный выход — отталкивать близких, которые неустанно стараются убедить тебя в обратном: будь то друзья или… И до сих пор видишь угрозу во всем, в каждом встречном, в самых близких — иррационально. Парень списывал тяжелый характер Джонни на все пережитые им ужасы и невзгоды, которые хоть и не стерли его, не уничтожили, но надломили и деформировали. Только для того, чтобы позволить шагать, полыхая гневом, дальше, а не сконать жалко, свернувшись в гнилой дыре в обнимку с иглой, неуслышанным и непонятым, кинутым и всеми забытым. И Ви точно ощущал себя в выстланном пледом кресле в дряхлом домике на Ранчо, с сигаретой в пальцах, грустно глядящим на плывущую маревом улицу за окном.