***
Я нахожу его прячущимся в библиотеке. И нет, в этот раз моя фраза, увы, не имеет переносного смысла. Подбитый глаз и опухшая нижняя губа четко дают понять это. Его вновь избили, но казалось бы за что? Он же совсем никому не вредил. Никогда не делал зла. У меня нет ответов на эти вопросы, как впрочем и на большинство других, которые возникают в моей голове при виде него. Я не знаю, что случилось, и как он оказался в этой ситуации — почему большинство людей его ненавидят? Единственное, что я знаю — они должны быть наказаны. Фарамис брезгливо дёргается от моей руки, словно я тоже собираюсь причинить ему зло. Но моя реакция в разы быстрее, поэтому я все же, аккуратно перехватываю его лицо за подбородок, поворачиваю, изучая гематомы от недавней экзекуции над слабым, почти беззащитным телом. Следы увечий совсем свежие. Думаю, эти ублюдки ещё где-то поблизости. Замок слишком велик, чтобы они могли уйти далеко. — Я скоро вернусь. — Я поднимаюсь с корточек, на которые успел присесть, перед юношей зажатым в угол. Мне дико хочется обнять его, просто до дрожи в онемевших пальцах, но я нахожу в себе силы, чтобы не сделать этого. Рано. Нельзя. — Мне все равно. — Безцветный тон спокойного голоса. Он поднимает отрешенный взгляд, смотря не на меня, а словно мимо. Будь кто-то другой на его месте — непременно стал бы уговаривать остановиться, прося не трогать своих обидчиков, играя незамысловатую роль святости. Или же наоборот, ядовито смеясь, будто бы демон, подкидывал подробности об издевательствах над самим собой, чтобы кровь в моих жилах начинала пениться и вскипать. Но это Фарамис. Кажется, ему действительно абсолютно все равно. Думаю, он даже не удивится, если завтра в числе его обидчиков вдруг окажусь я сам. Примет удар с неприкрытым равнодушием, как моральным, так и физическим. Смахнет слезу, что выступит по инерции, и вновь сбежит в свою библиотеку, словно мышь в темную узкую нору.***
Когда я закончил избивать их — костяшки моих пальцев стёрлись до красно-белого месива. Мне не было больно, но не хотелось, чтобы наставник заметил меня в подобном виде. Будущему рыцарю не подобает вести себя таким отвратительным образом, как это делаю я. Но разве это не долг воина — защищать слабых? Ответов я опять не нашел. А ведь вопрос был несказанно прост. Проходя по знакомым коридорам, я нервно искусал свои губы, будто чего-то страшась. Но как только мои израненные руки легки на темное дерево тяжёлой двери — меня резко отпустило. В животе собрался какой-то странный щекочущий холодок, предвестник чего-то дурного. И если бы я знал, чем все это обернется, то непременно бы сбежал. Каморка была действительно маленькой. В ней пахло старыми пыльными книгами, засохшими травами и чем-то гнетущим. Она ютилась в самом дальнем углу библиотеки, и когда-то будто служила подсобкой, а не кабинетом, уж слишком мала для него. Я через силу сглотнул, рассматривая покатую спину, скрытую тонким черным плащем. Фарамис не испугался внезапному гостю, а лишь устало разогнул плечи и бросил короткий взгляд на мои истекающие кровью руки. Я видел, что это доставляет ему какое-то особое удовольствие — медленно водить ветошью смоченной в лекарственном снадобье по ранам других. Он склонился низко, не замечая, как опускается передо мной на колени, и как дрожат мои руки, стоит ему только мягко коснуться их. Вязкая слюна застревает в горле, не давая ни сглотнуть, ни дышать, и я стараюсь уйти из-под его прикосновений, чтобы не умереть.О, лучше бы я действительно позволил этому случиться.
Мне удается поймать взгляд алых глаз, что наконец удостоили меня чести — быть замеченным. И я задохнулся. Я совсем не понимаю, как это произошло, но лишь осознаю тот момент, когда мои пальцы зарываются в эти пепельные, почти бесцветные волосы. Я чувствую, как наливаются все мои мышцы, когда я рывком вздергиваю чужое тело куда-то вверх. Сначала он не сопротивляется, думая принять удар по-старинке, «открытой грудью» — душой нараспашку. Но не ожидает, что получит не кулаком как всегда, а тонким ножом под гладкие ребра. Когда до него наконец доходит суть происходящего — уже слишком поздно — тощие руки беспомощно заломаны за спину вверх. И чем сильнее он дёргается, тем туже затягивается петля из плаща, что соорудили мои умелые пальцы. Спина его бледная, моментально реагирующая испариной на мои неопытные, поначалу боязливые, прикосновения. Но чем больше я исследую, тем увереннее позволяю себе это делать. Голова наливается тяжестью, пламя бушует в паху — я совершенно перестаю соображать, когда наконец сдёргиваю вниз его узкие брюки. Фарамис вздрагивает, пытаясь подняться, но моя горячая ладонь прижимает его к гладкому столу, окончательно лишая свободы действий. Я болезненно давлю на поясницу, вынуждая его прогнуться и немного раскрыться. Он растерянно ахает и мгновенно краснеет — скорее всего просто рефлекс, кровь приливает к голове из-за неудачной позиции. Пустяк. Я вижу его отражение в десятках стеклянных сосудов с лекарствами, поэтому замечаю реакцию, блаженно млея — ведь ее добился я, а не кто-то другой. Пусть она и является последствием совсем иного рода, но никто не запрещает тешить себя. Лживо-живая эмоция, которую так тяжело из него вытянуть. Когда входят пальцы, густо смазанные сладко пахнущей заживляющей мазью — он молчит, лишь скребёт короткими обкусанными ногтями по холодной поверхности стола. Юркий парнишка смог высвободить одну из своих длинных рук. Когда я развожу их ножницами — слышу только тихий вздох, которым я не способен насытиться. Мало. Нужно больше реакции. Даже касаясь простаты, о которой я узнал из книг, что нашел в этой же комнате — я не добиваюсь ровным счётом ничего. Понимаю, что задел её, лишь по члену, что дёрнулся в мягко обнявшей его руке. Холодная мазь ярко контрастирует с моей горячей плотью, и с моих губ срывается стон. Будь я на место Фарамиса, я бы непременно обернулся, но к счастью, я все ещё здесь. Я вхожу постепенно, растягиваю сильные мышцы, заставляя впустить меня в самую глубь. Жадно надеюсь на тихие просьбы сорванным от напряжения голосом, но не получаю страстно желанного. Это злит. Пробуждает внутри что-то страшное, оскалившееся, звериное. С плавного темпа я резко перехожу на истерические рывки, вдалбливаясь в покорное тело под синхронный стекольный звон. Он не сопротивляется, но член его опадает, будто даже ему теперь все равно. Десятка бешеных фрикций хватает для девственника, и я спускаю прямиком в его тело, заливая стёртые внутренности. Даю отдышаться пару мгновений, переворачиваю, схватив за грудки, вновь швыряю на стол, но уже сидя, чтобы прочувствовал задом, и возможно, вник. Он морщит аккуратные губы, тянет руку к впавшему животу. — Горячо… — Ладонь скользит под светлой измятой рубашкой, будто пытаясь найти то, что вылилось опасно внутри. Я неприкрыто плыву от этого действа. Пьянею от мнимой отдачи. Мечтаю, что это впитается в бренную плоть, оставаясь навечно внутри, связывая нас крепче стального каната. Но вовремя осаживаю себя, ведь я ещё не закончил. Рука стремится к чужому члену, туго обхватывает, сдвигая нежную кожу. И когда тело наконец вновь реагирует, в алых глазах мелькает вопрос. Слишком наивный и по-странному глупый. Зачем? За пару минут интенсивных движений довожу Фарамиса до оргазма, впитывая в себя тихий, будто бы выстраданный, замученный вздох. Смакую ту самую единственную слезу, которой он меня удостоил, перекатывая вкус соли на языке. Запоздало ловлю себя на грязной мысли, что знаю, почему над ним издевались другие — получить от него обратную связь — слишком приятно. Главное теперь не подсесть.