Freckles like stars

Точка - простейшая абстракция в геометрии. У нее отсутствуют числовые характеристики, она не дает никаких практических знаний об объекте, что ей отмечен. Точка в геометрической вероятности отражает суть случайной величины, например, попал стрелок в мишень или нет, в баллистике -  цель полета снаряда, в химии  - атом, и только в астрономии точка - целое небесное тело со своим жизненным циклом, положением в структуре небесного склона, химическим составом, траекторией движения. Одно мизерное тусклое пятно в рамках человеческого мировоззрения приобретает колоссальное значение в пределах космического пространства. И само осознание того, что дано узреть лишь крохотную часть материи, а в действительности вокруг на миллиарды миль - неизведанное, великое, фундаментальное, рождает в душе благоговейный трепет. Наверное поэтому Миша был влюблен в эту науку. Его с детства влекло к небесам, что своей глубиной, граничащей с полуоккультной силой, волновали воображение. Особенно тянуло к звездам. Мерцание газовых гигантов сплеталось в уме с мифами о древних богах, веянием далеких эпох, плясало буйством языческих обрядов и молитвенных песнопений - все это отзывалось чем-то первобытным, но иррационально близким, родным, в самое сердце пробивающейся тягой к первоисточнику. И собственный мишин жизненный цикл мягко, будто сам собой, но безапелляционно сводился к звездам. Первый телескоп из набора юного ученого, далее - походы с семьей в Бостонский планетарий, затем - обсерватория университета, научные экспедиции и конференции молодых специалистов, и, наконец, все еще опьяненный космической одиссеей профессор астрономии Коллинз обустроил высококлассный домашний купол. На протяжении многих лет Миша буквально витал в облаках, будучи ближе к желанной высоте чуть более, чем иные. И так вышло, что жизнь благосклонно дала отмашку, - Миша не нуждался в метании между материальным и возвышенным. Его исследования были востребованы, сам он - высокооплачиваем, казалось бы, чего не хватает для неземного счастья? А для него самого не хватало непосредственно как раз-таки земного. Во вселенной двойных, парных звезд куда больше единичных, и вот-вот прошедшему сороковой рубеж в обыкновенных земных годах Мише все больше думалось о банальном о личном. И наконец это случилось. С Дженсеном Миша познакомился в одной из своих зимних рабочих поездок в Исландию. Прикупленный там небольшой домишко часто завлекал мишино одинокое сердце холодным блеском северного сияния. Впервые профессор увидел его у исследовательской базы, стоящего поодаль от воодушевленно общающихся компаний людей, снегоходов, туристического скарба. Молодой парень в зимнем комбезе походил на медвежонка. Хмуря веснушчатое свое лицо, он сосредоточенно перебирал ногами, похрустывая сухим снежком. Позже они встретились на самой базе, где на научно-популярный сейшен собралась группка ученых, экоактивистов, просто любителей зимних рискованных приключений, коих тут было предостаточно. Там был и он. Медноволосый, чуть загорелый, крапчатый, но хмурый красавец резко выделялся среди бледнолицых почитателей северных широт. Миша выступил с небольшим докладом, традиционно собрал порцию оваций от таких же энтузиастов, в кругах которых был довольно известен, и... не увидел на лице объекта симпатии ровным счетом ничего. Тот лишь мерно жевал пончик с сахарной пудрой и задумчиво глядел в ответ. Не порядок, подумал Миша и, выждав удобный момент, подошел познакомиться. Оказалось, Джесен приехал сюда с друзьями для восхождения на ледники ради их исследования, ему двадцать пять, холост. Мишу с его жаркими речами о космосе, вулканической обсерватории смерил отвлеченно тусклым взглядом, учтиво выслушал, вставил довольно толковые комментарии, а потом перебил, Миш, говорит, а ты поднимался на Хофсйёкютль? Коллинз стушевался, потому что впервые видел перед собой человека из научной среды, что не делает губы буковкой "о" при его вообще-то очень презанятных рассказах и что этого оказалось недостаточно, чтобы возбудить в молодых мозгах интерес к своей собственной персоне. И нет, Миша не поднимался на этот ледник. Что ж, должно быть этот чертенок того стоит, подумалось тогда Мише. Зеленоглазый же "чертенок" с пухлой выдающейся нижней губой и по-юношески пушистыми ресницами экспертно щурился, когда они забивались на завтрашний подъем. Впервые в жизни дипломированному специалисту мистеру Коллинзу пришлось доказывать свою квалификацию совсем в иной сфере, играть на чужой территории. Они восходили группой в десять человек, из которых он, Дженсен и еще один паренек - все мужское сообщество. Приятно Мише было до сладкого скрежета в животе подмечать, как смотрит исподлобья на него Дженсен, видно, не ожидавший такой прыти от сорокалетнего профессора, мастерски справлявшегося со снаряжением, веревочными узлами, практически бегавшего на ледоходах, под легкий очаровательный флирт девчонок помогая им преодолевать трещины. Мышечная боль грызла ощутимо, но это того стоило. После спуска Миша получил-таки заслуженное свидание. Дженсова группа разъехалась, кто обратно в Штаты, кто остался здесь на источниках и горнолыжных базах, а сам Дженсен, восторженный и наконец показавший ослепительную улыбку, достаточно быстро согласился погостить в мишиной берлоге. Они сидели в одном из ресторанов Рейкъявика, разговаривали о самом что ни на есть естественном, о науке, и Миша млел и от того, что его красивый нелюдимый спутник умен, как черт, и что только с ним, Миша знал, за все время их знакомства так искренне общался. Уже поздним вечером они разместились в гостиной мишиного скандинавского сруба у пошкваркивающего камина с чашками густого глинтвейна. В печке - ягнячья ножка, за окном - лес, темнеющее лоно небосклона и заставляющая искриться снежный полог луна. Миша не помнил, как их беседа скатилась во что-то жутко сентиментальное, граничащее с признанием в любви, науке, конечно же, -  Дженсен, уморенный винными парами, отчаянно жестикулировал и рассказывал что-то про айсберги, когда Мише пришла в голову замечательнвя мысль: он подхватил несопротивляющегося Дженса под локоть, выволок на крыльцо и пихнул под подбородок, чтобы тот задрал голову, на, Джей, смотри! И Дженсен смотрел. Широко открытыми глазами, по-детски восторженно. Куда чаще, чем можно себе представить, случается так, что человек, живущий рядом с чудом, немного не доходит до него, потому что вот оно, близко, рукой подать, успеется... но так и не удосуживается увидеть. Дженсен поднял руку - небо возвышалось бездонной кобальтовой громадой, и казалось, его можно коснуться. Прямо перед ними, над деревьями, вокруг ярко белеющего вороха звезд млечного пути вился, колыхался изумрудный поток северного сияния. Погода была отменная, полный штиль и чистая небесная гладь, россыпь миллиардов звезд, сверкающих, переливающихся, вторили блеску белых целинных снежных кип. И было тихо-тихо, до звона в ушах. Для полноценного пожара в грудной клетке Мише не хватало самой малости, но отвлекать Дженсена от этого спонтанного рандеву со вселенной он не смел. В такие моменты есть только человек и есть непостижимая тайна, известная ему одному. И потому полной неожиданностью стала уверенно сунутая в его сторону дженсова растопыренная ладонь. Миша, разволновавшийся, посмотрел на нее, как на чудо, легко сжал в своих руках, и сердце сладко заныло. Звезды, Дженсен, Миша - формула его вселенной в этот момент как будто открыла, наконец, последнюю неизвестную и свелась к простейшему уравнению, у которого должно было быть решение. И это решение пришло мгновенно: сделав шаг к Дженсену, Миша сгреб его в объятия и ткнулся губами в щеку, на что Дженсен снова его удивил, прижавшись, может, от холода, может в благодарность за увиденное, глупо подумалось одуревшему от эмоций Мише, и горячо поймал холодные мишины губы, подбив мишины "не" одним "да". Знакомство с космосом начинается с простейшего звездного несоответствия температуры и цвета. Его Дженсен, теперь Миша мог горделиво его так называть, палевый, солнечный, как Флорида, исходящий лучиками при своей улыбке и игреневым жаром, был скромен, тих и задумчив. Профессия гляциолога оказалась продиктована не жаждой спонтанного риска и фанатичной зараженностью синеющими громадами, как подумалось Мише изначально, но характером. И с северным шармом Дженсен резонировал отменно. Он амплитудно дышал сладковатым морозным духом, восторгался кипельной белизной просторов и был покоен, как все вокруг. Видимо, и мистер Коллинз ему приглянулся своей холодной внешностью ледяного брюнета с белой кожей и синими, как многолетний лед, глазами. После восхождения они вместе вернулись в Америку, и Дженсен, кинув многозначительный взгляд, улетел к себе в Канзас, заставив его, Мишу, даже среди привычных звезд, приспуститься на землю. К звездам через тернии, подумал Миша, и продолжил жить как обычно с тем только отличием, что теперь почти каждый вечер с Дженсеном они переписывались. Не так эмоционально, как хотелось Мише, но этого было достаточно, чтобы понимать: не забыл. Все изменилось, когда в сочельник поздно вставший из-за бессонной ночи в куполе Миша услышал звонок в дверь. Набросив халат, он пошел открывать и встретил на пороге не кого иного, как Дженсена. Миш, говорит, а я к тебе. Через паузу, за которую внимательно осмотрел растрепанного профессора в футболке с логотипом NASA, добавил: навсегда. С тех пор началась их увлекательная совместная жизнь. Перед сном - поочередное чтение вслух Стивена Хокинга, на завтрак - звездочки с овсяным молоком. На полках - стеклянные шары с выбеленными модельками северных гор и периодически крутящаяся с винила Cold As Ice. Гармонично сложившиеся, как гравитационно связанные друг с другом звезды, они зависли между северными небом и землей. Уезжали в экспедиции, иногда в разные, чаще в одну, на Север. Канада, Карелия, Гренландия -  их почти верхняя широта, где не было безмолвного холода и еще оставалась связь с привычной зеленеющей, пусть и тускловатой природой. Через год с лишним они продали все, что связывало их с прошлой жизнью, и перебрались в свой исландский тихий уголок, где летом вокруг сопок нарастала скудная растительность и коренастые пушистые лошади паслись в широких нивах под полумраком белых ночей - это было время Дженсена, когда тот получал разрешение подниматься на любой ледник, зимой - солнце едва-едва скользило вдоль склонов и лесов в течение нескольких часов за месяцы, давая место звездам и Мише. Далее в программе изучения идет тот факт, что в нас хранятся остатки умерших сверхновых и все мы буквально состоим из звезд. Миша, получив возможность беспардонно лапать и обнимать Дженсена в угодное ему время без слоев дубленок и мембранных курток, с восторгом отметил, что яркие веснушки пыльной крошкой усеивают не только лицо, но и шею, стекают созвездиями на плечи и ниже, трогательно окантуя позвоночник. "Мое звездное небо" - с придыханием восклицал Миша, и несколько обиженный тем, что и он стал частью мишиной звездной страсти, Дженсен смешно выбрыкивался из объятий и кидал насмешливо-раздражительное fokka, чтобы через минуту дать чужим ладоням пройтись по сбрызнутым веснушками бокам. Во время ли близости, когда в белом свете полярного солнца они нежились у панорамного окна в белоснежных одеялах и подушках, как в сугробе, и Миша старательно очерчивал языком и губами россыпи латунных крапинок на Дженсене, выводил кончиками пальцев небесные созвездия, во время ли вечерних посиделок, когда у залипающего в ТВ Дженса плюшевый белый халат приподнимался с одного золотистого его бедра и Мише сложно было удержаться, чтобы собственнически не схватить за оголившуюся часть, такую же звездную, как и весь его Дженсен, даже в экспедициях, когда из-под всей спецодежды был виден только дженсов пятнистый нос, - Миша не мог избавиться от ощущения звездной закономерности их союза, будто сам Дженсен когда-то буквально был частью звездного мира и теперь обрелся уже в мишином мирке как кусочек бесконечного неба, его неба. Не иначе как звезды сошлись - вторил себе Миша, обтирая полотенцем плечи звездного своего Дженсена после душа. Еще дальше мы узнаем о том, что центр вселенной пахнет ромом и малиной. В их устоявшейся, казалось бы, жизни, несмотря на добровольное отшельничество, находилось место для шумных сборищ, скорее вынужденных, потому что ныне Миша не нуждался в постоянных рабочих контактах, а глядя на Джея, чьи теплые объятия и красноречивый взгляд из-под опушенных ресницами век не предполагали чужого, не мишиного вмешательства, и вовсе к выходам в свет не был мотивирован. Но случилось как-то выехать зимой в Штаты и посетить посиделку общих друзей в Сиэтле, одну из тех образцовых посиделок с гитарой, пуншем, свитерами крупной вязки и идущей на фоне Теорией Большого Взрыва. Без энтузиазма преодолев мокрую мегаполисную метель после аэропорта, Миша только теперь понял, как  соскучился по оторванному океаном материку с его буйным темпераментом и увеличенным шумовым диапазоном, и с упоением поворачиваясь то на один голос, то на другой, скалился, вскрикивал, оживленно дискутировал, Дженсен же в своей манере иногда по делу прикасался к разговору, но куда больше его интересовал аспект наличия съестного на столе перед ними, что очень забавляло Мишу. Мистер Коллинз периодически посматривал на него, моментально отзываясь на взгляд, которым Джей молча окинет фруктовую корзину, и тогда доставал ему из всей нарезки грушу. Теперь его сладкоежка определенно точно прицелился к блестящему брауни. Миша подал ему тарелочку, салфетку и чмокнул в нос. Дженсен скорехонько схомячил нужное лакомство и деловито подтыкнул сползшее с мишиных лодыжек одеяло, снова отвлекаясь на разговор. Миша почувствовал теплую ладонь, сжавшую его указательный палец лежащей за дженсовой спиной руки. Сделано это было смешным полутайком, но был этот жест таким по-детски искренним и естественным. Миша сжал ладонь в ответ и большим пальцем погладил нежную кожу чужого запястья. В груди было сладко, и чувствовалось, что все неопровержимо правильно. Он взглянул на профиль своего парня. С Дженсеном было практично, надежно, на него можно положиться - наверное, это дает ощущение уверенности и спокойствия. Дженсен был красив, чувственен и отзывчив - наверное, из-за этого можно хотеть. Но любить заставляет иное. Джей, почувствовав взгляд, обернулся. Его рассудительный, осторожный, ответственный Дженсен, отпустивший некоторое время назад свои русые пряди, с пушистыми ресницами и свитером с рождественским ангелочком, сейчас буравящий его своими чуть хмельными зеленющими глазами со смешливыми лучиками, казалось дышавшему через раз Мише, пах, кроме пунша, чем-то сладким, родным, вроде бы ягодным пирогом, который готовила мишина мама в его далеком детстве дома, то ли сентябрьским малинником в домашнем саду, когда срываешь последние зеленые верхушки для чая в погоне за послевкусием лета посреди стылого дня и, как сокровище, обнаруживаешь свисающую под нижними поникшими листями подмерзшую пряно-сладкую высохшую ягоду, а может душистым вареньем, которым маленького Мишу кормила дома его бабушка в простуду под покровом зимних вечеров, когда Миша верил, что оно, как волшебное лекарство, может исцелить от всех-всех болезней. И с некоторых пор сам Дженсен был неотъемлемым, как родительский дом. Стало вдруг так по-земному спокойно. Искав всю жизнь смысл в небесах, Миша в конечном итоге обнаружил центр вселенной среди живых. "Ты выйдешь за меня?" - вырвалось само собой. Произнесено это было еле слышно, потому кроме адресата никто не заметил мишино волнение, непонятно откуда возникшее, но щекотавшее теперь под ребрами. А Дженсен, будто ожидавший только этого, молча кивнул и улыбнулся чуть шире, так же крепко держа мишин палец. Разногласий при выборе места венчания не возникло. Лютеранская Хадльгримскиркья, как белоснежная ракета, должна была устремить два любящих горячих сердца далеко от бренной земли к бескрайней густо-синей высоте за пределы серебристых облаков. Наконец заключительный факт о космосе. Несмотря на свою инертность, звезды достаточно часто притягиваются. Как странно, думалось Мише, когда они, облаченные в дымку молчаливого таинства, под церковными сводами слушали торжественную речь священника, вероятность их встречи была столь мала среди сотен миллиардов других исходов многослойной вселенной, что, прождав свою звезду, совершающую свой долгий галактический ход, теперь он совсем по-мальчишески и нерационально размышлял о совсем ненаучном чуде. Миша вдруг осознал, как пустовала все это странное время его собственная душа пилигрима, как билась, искала, стремилась набрать высоту в ожидании, что где-то там, в необъятном космосе обретется то, ради чего. И этот поиск был наконец окончен. Теперь он был дома. Дженсен мягко улыбнулся, поднося платиновый поясок к мишиной ладони, отсверкивая в пересветах многочисленных оконных арок таким же. И пусть они оба - лишь маленькие люди на лоне безбрежных миров, их собственный мир только начинает рождаться, маленький и долговечный, как у карликовых звезд, или большой и краткий, как у гигантов, - не суть важно. Теперь они нашли друг друга, и в этом виноваты звезды.