accommodation for the homeless

Уилл...утопает. Его руки дрожат, глаза мечутся, а разговоры друзей за прогнившей дверью ванной эхом отдаются в голове. Не дают лезвию выйти из-под кожи быстро, ведь он по инерции вгоняет его ещё глубже, и чувствует явный прогресс: это максимально сильно отличается от обычного разрезания верхнего слоя кожи. Его руки всегда были тощими, даже если благодаря подростковому возрасту и гормонам он набрал пару килограммов за последний год. Именно поэтому металлу совершенно не трудно добраться до его плохо защищённых вен. Уилл всегда знал, что до этого момента он когда-то дойдёт. Контакт с реальным миром, как ни странно, всё ещё восстановлен. По ощущениям, лёгкие будто сужаются вдвое, а то и втрое от их исходного размера. Ещё один спазм. Ещё один безумный приступ кашля, который накрывает его с головой. Он так устал от всего. Векны, любви, ненависти, отчуждённости, людей, Хоукинса, Калифорнии, себя...от жизни в целом. Ещё после отъезда в Ленору у него в голове "случайно возникла идея как быстро снимать стресс", которая потом переросла в самую что ни на есть настоящую зависимость. Прямо как, к примеру, алкогольную. Или наркотическую. Он постоянно то и дело закручивал и выкручивал маленький винтик из бедной фиолетовой точилки, лезвием которой он создавал настоящее кровавое месиво на своей руке. Могла ли об этом догадываться Джейн, когда приходила к нему точить свои карандаши для оформления писем для Майка? Однозначно нет. День за днём он оставлял себе минимум семь новых порезов на руке. Уиллу очень страшно. Страшно, что его осудят. Каждый день он чувствует, что делает что-то не так по отношению к другим и себе. То улыбнулся криво, то сболтнул лишнего...он устал. Ужасно устал бояться чужих глаз на его теле. Зато касаться своих ещё не заживших ранок ему нравится. Ему нравится видеть собственную кровь. И он уже не так боится, что на левой руке останутся шрамы. Он аккуратно поддевает среди ночи пижамный свитер руками, а затем кончиками пальцев проводит по ранкам. Бережно рассматривает свои шедевры. И нет, он не сумасшедший. Просто он не любит себя. Руки нежно обрабатывают ещё кровоточащие раны выше локтя; спирт немного жжёт, кровь сворачивается не долго. Он обожает вытирать свою кровь. Она завораживает его собственным видом. А затем смотреть на свою искалеченную руку в зеркале ванной и ухмыляться. Он считает что...это красиво. Что это по настоящему красит его. Он хочет её перебинтовать, но не может. Знает, что родные сразу поймут, что что-то не так. А пальцы каждый день всё снова и снова тянутся к собранной точилке, в желании выудить из неё лезвие. Ведь он больше не боится резать собственную кожу. С самого начала. Тогда, когда он только начал делать порезы. Всего за два жалких дня, это всё переросло у него в...одержимость. Грёбанную одержимость делать себе больно и приятно одновременно. Он еле-еле сдерживал себя раньше. А сейчас он и вовсе не пытается делать этого. Он режет и режет молочную кожу. Наслаждается. Упивается. И главное, что режет медленно, плавно. Самым краем лезвия точилки. Шрамы ровные и аккуратные. И Уилл держится за них как за спасательный круг. Ведь как ещё избавляться от злости, которая скапливается внутри него? Как приводить себя в сознание окончательно, после очередных кошмарных снов? Пару раз его тайну чуть не раскрыли. Именно тогда, когда Джонатан нашёл случайно забытое Уиллом лезвие на кухонном столе. Шатен выкрутился лишь благодаря доверию брата и быстро работающей смекалкой. Притворился, что он как раз шел с этим лезвием к нему, что бы он починил ему точилку. Старший Байерс благополучно закрутил винтик, и похлопал брата рукой по плечу, отдавая точилку обратно в руки. В тот день, Уилл не продержался и четырёх часов. Снова пробрался на кухню, и вновь разобрал точилку ножом. Что самое странное, у него был какой-то бзик, постоянно оставлять на себе нечётное количество порезов. Сделал два - оставь три. Случайно вышло четыре - сделай так, что бы было пять. В эти моменты он вспоминает строгий голос отца. В десять лет он заставил его отжиматься двести раз подряд. Тогда, когда мальчик уже был на исходе и в агонии плакал от невыносимого жжения внизу живота, мужчина с насмешкой и отвращением произнёс: " Ну, давай ещё одно. Чётные числа не на удачу. А то что, я растил сопляка и педика? Быстро сделал это ещё один раз! ". По телу моментально проходит электрическая разрядка. Нет. Нет. Нет. НЕТ. Он не слабак. Не сопляк. Он умеет терпеть боль. И ему даже не страшно признаться себе в том, что ему реально приносит удовольствие вид собственной крови. Нравится видеть свои тоненькие ранки. Трогать их руками. Его маленькие творения искусства. Только его следы. Пересохшие и потрескавшиеся губы подрагивают, когда трясущимися руками он кое-как хватается за край старой раковины хижины Хоппера, в попытках встать на ноги прямо. В глаза сразу же бросается левая рука. Она абсолютно полностью усыпана старыми и новыми шрамами, и даже самым большим, который он оставил только что. Мысли путаются лишь от одного короткого стука в дверь. - Уилл. Я, конечно, всё понимаю, но мы сидим и ждём тебя уже полчаса! Ты где там потерялся? У него не хватает сил кинуть в ответ даже короткое "сейчас" Майку, который явно был не в лучшем расположении духа. Это было ясно по его коротким вздохам между словами, и тихим постукиванием платформ кед. - Уилл? Клянусь, я выбью эту грёбанную дверь, если ты сейчас же её не откроешь. Интересно, сколько Майк успел простоять у двери, если уже грозится её выбить? «Режь ещё. Глубже. Сильнее.» Кричат отголоски его сознания. На данный момент, его реально можно, как минимум, считать невменяемым. Веки вновь дрожат. Ногам холодно. Белая майка испачкалась в крови. Всё таки, старые богом забытые бритвы Хоппера оказались полезными. Лишь для него. Слух улавливает короткий щелчок двери. - Твою мать...Уилл! Блять...что ты наделал? Зачем? Ответь мне, зачем?! Затуманенный болью взгляд не сразу воспринимает разворачивающуюся в маленькой комнатке картину: он шипит и брыкается из последних сил, пытаясь вырваться из цепких рук друга. Через пару секунд, в ногах появляется чувство невесомости. Он чувствует горячее дыхание человека напротив на себе прекрасно. Оно горячее, обрывистое и пахнет ментоловыми конфетами. Капля за каплей по руке стекает всё больше и больше крови. Уилл начинает терять сознание чуть ли не каждые двадцать секунд. Руки начинают неистово мёрзнуть,прямо как и всё тело. Природные инстинкты дают ему осознать лишь один факт: он прямо сейчас находится на улице. Стоп. Почему это в воздухе внезапно начал присутствовать запах его любимой краски? Глюки сознания? Скорее всего. Бриз...морской бриз уносит его далеко..картина[¹], которую он создавал ещё тогда, когда впервые пошёл в новую школу. В этом холсте описаны все самые отвратительные чувства подсознания его любимыми масляными красками. Мазок за мазком. Скорее всего, эта картина так и осталась висеть у него на стене там дома, насквозь расстрелянная пулями военных. Он даже не успел забрать свой плеер с музыкой только из-за чёртовой картины для Майка. Но он об этом не жалеет. Если бы не она, Макс была бы мертва. И Уилл так и не решился признаться самому себе, что герой здесь именно он. Лёгкость внезапно пропадает. На грудь наваливается тяжесть. Спина касается сырой земли, трава мягко щекочет его лицо своими кончиками. - Как долго ты делаешь это с собой? Голос Майка будто гром среди чистого неба. Его мягкие руки касаются левого запястья Уилла, нежно наматывая бинт на рану, перед этим даже не обработав её. И Уилл не думает больше лгать. Но и на душе одновременно скребут кошки. Он ведь не хочет, что бы Уиллер об этом узнал. Но безумно хочет поддержки. Уилл знает, что потом пожалеет об этом. Но твердо решает дать своему рту волю. - Почти год. Нежная рука Майка замирает в воздухе. Он смотрит на друга глазами полными грусти и злости одновременно. Полными слёз. - Зачем? Ты ведь...мы... Брюнет сильно жмурит глаза, в попытках выдавить из себя полное предложение. - Я устал Майк, понимаешь? Это единственное, что позволяет мне расслабиться и снять напряжение. Как тебе объяснить...я избавляюсь от злости внутри се... - Ты полный идиот, Уилл! Ты что, не понимаешь, что так от злости нормальный человек не будет избавляться! Как можно резать себя, так ещё и так долго! Посмотри на свою руку, это ведь месиво. Твоя кожа никогда не будет прежней, ты хоть этот факт осознаешь? - Да, Майк! Конечно осознаю! Если бы кому-то было хоть чуть-чуть не всё равно на меня, то они бы заметили моё состояние ещё давно! - Если ты хотел сожаления, и ради этого резал себе руки каждый грёбанный день, то извините уж, ты зря старался! Ведь ты прекрасно знаешь, что можно просто подойти и высказаться близким, Уилл. Джейн, Джойс и Джонатан всегда готовы помочь тебе. И я тож- - Хватит мне лгать! - Байерс кричит очень громко, срывая себе горло. Где-то далеко на его слова откликается лишь громкий звук молнии над головой, который издаёт облако дыма над порталами изнанки. Красный цвет на пару секунд появляется в небе, окрашивая темную ночь ярким светом - ты хотя бы имеешь представление о поддержке, или нет? Я вот никак не пойму! Ты даже не написал мне хоть одного нормального письма, игнорировал на моём собственном дне рождении, после которого я оставил себе почти двадцать блядских порезов! Тебя никогда не волновало то, что ты пренебрегал мною последние три года. Тебя не будет волновать и тот факт, что я люблю тебя ещё с шестого класса. Да, ты можешь сейчас... Внезапно, его слова пропадают в кротком и нежном поцелуе, который ему оставляет Майк. На лице сама по себе расцветает мягкая улыбка, когда чужие пальцы касаются его холодной щеки. - И знаешь, что самое абсурдное в этой ситуации? Я тоже влюблён в тебя, Уилл. Ещё с шестого класса.